Ограбление казино

— Ты мне опять этот Норт-Энд припоминать будешь, а, Джон? — спросил Фрэнки.

— Барбут? — переспросил Амато. — He-а, там другое. Хотя должен сказать, по-прежнему считаю, ты б справился, подумай чуть дольше и зайди туда с правильными ребятами и зная, что делаешь. Пара-другая ребят, кому-нибудь когда-нибудь удастся, у него будет туча фанеры. Целая туча фанеры.

— Хочу я с этим парнем встретиться, потом, — сказал Фрэнки. — Думаю, наверно, раз уж видаться, лучше быстро, вот чего я думаю. Блядство. Видал, что там? В углу мужик в телефонной будке. Забавно, чего это телефонная компания решила эту дрянь там установить, а? И вечно у окна кто-нибудь сидит и пялится на мужика в будке. Ночью холодрыга хуже некуда за весь год, придешь туда — а там мужик в телефонной будке. Нихера не делает. Может, на хлеб себе так зарабатывает, не знаю. Мне такого не надо, может, но завсегдатай, блядь, прям, я вот как думаю. И прикидывать не стоит, чтобы кто-то вышел, а он там, и еще переулочек этот, а я зуб даю, внутри там пятнадцать шишей со стволами на взводе, не больше.

— И все равно там много капусты, — сказал Амато.

— «Столько, что сами его иногда теряют, — сказал Фрэнки. — Столько, что в него кости закатываются. Заходи да бери, заявить нипочем не заявят, не смогут, никакие агенты за тобой гоняться не станут, просто заходишь мимо „Рыбы Билли“, вверх по лестнице — и на всю жизнь хватит». Ага, а Диллон при этом так поправляется, что глазам своим не веришь, на что спорим, ему с полсотни чуваков к тому ж помогает. Я про это место слыхал, наверно, лет с четырнадцати, когда впервые услыхал, — сказал Фрэнки. — Штука там в том, все это время, что никому никогда не удавалось. Вот и интересно мне, с чего бы.

— Моей дочке четырнадцать, — сказал Амато.

— Елки, — произнес Фрэнки. — Время-то летит.

— Ну, — кивнул Амато. — Четырнадцать ей. И как-то раз оставила свое барахло на комоде. Гляжу — голубенькая картонка. Захожу, смотрю. А она — на Пилюле.

— Хера себе, — сказал Фрэнки.

— Я, блядь, глазам своим не поверил, — сказал Амато. — Говорю Конни: «Ради бога, скажи мне уже наконец, что тут происходит?» И она говорит: «А чего? Они все на Пилюле». Я ей: «В каком это смысле — все? Кто — все? Что она с ней вообще делает? Ты мне вот что скажи, а? А все меня не интересуют». Ну и я тут же, конечно, ублюдок. «Хочешь, чтоб она залетела или еще что-то, тебя это, наверно, больше устраивает». Я просто — я ушам не поверил. «Конни, — говорю, — да ей же четырнадцать, я тебя умоляю. Четырнадцать лет. Рановато ей, мне кажется».

— Мне тоже, — сказал Фрэнки.

— Ну, — подтвердил Амато. — И знаешь, что она мне? «А Розали, — говорит, — сколько, к которой ты шлёндал?»

— А сколько Розали? — спросил Фрэнки.

— Восемнадцать, — ответил Амато. — Охрененная разница. Только я так, конечно, не мог сказать. Я всегда, как спросит, я всегда в отказ. И Розали ни на какой Пилюле не сидела. Каждый месяц… ай, да все равно с ней не фонтан.

— А не похоже было, — сказал Фрэнки.

— Тем не менее, — ответил Амато. — Бля, в Форт-Нокс легче забраться. Да и повеселее будет. Ей всякий раз надо было доказывать: вот, мол, ты и есть моя настоящая любовь, прочая срань. Дебилом быть надо. А она — она вообще никак не чесалась. Как с бревном ебаться. Я, бывало, она ж даже не почешется как-то почесаться. Я ей говорю: «Розали, еб-те-с-матей, ты хоть почешись как-то, а? Ты ж залететь не хочешь, правда?» А она в рев. Смертный грех-де. Ну не знаю. Я вообще не. Бывало, думал, я дебил, думал, у меня тут маза какая-то покатила. А теперь — теперь вообще не понимаю, зачем оно мне было. И близко не стоит столько, на сколько мне вложиться пришлось.

— Но девка-то видная была, — сказал Фрэнки.

— Матч видал тут как-то вечером? — спросил Амато. — Я видал. Дома сидел. Конни легла наконец-то. У нее челюсть трындеть устала. А мне телевидение чем нравится, парнишка. Звук можно отключать. А тут как раз показывают Снида,[2] как он на этого здорового шведского центр-форварда навалился. Видел, нет?

— Дома не было, — ответил Фрэнки.

— В общем, — сказал Амато. — Как-то вечером я встретил Розали, на Артерии[3] увидал. Конни заставила остановиться, хлеба ей, блядь, купить. И это вот еще, не знаю, почему так. Я ж у нее не прошу — поделай-ка за меня дела. Какого хуя я должен останавливаться по пути домой и ее дела делать? В общем, вижу — Розали. И она теперь здоровее того шведа, ей-богу.

— Она очень симпатичная девчонка была, — сказал Фрэнки.

— Эх, — ответил Амато. — Замуж вышла. Вот чего ей надо было. Вот из-за чего переживала, пока я ее дрючил. Я-то переживал, из-за чего с ней так паршиво. А она переживала, как ей, блядь, за меня выйти, если я уже на Конни женат. Я-то не хотел опять жениться. Я уже разок это сделал. Одного раза хватит, если не псих. А ей вот такого подавай. И залетела вот. На четвертом, я прикинул. Та девка где? Ее сейчас так раздуло, что и в мои штаны б не влезла, вот такенные ножищи. Все коту под хвост, надо подождать только. Конни мне говорит: «Тебе что-то не нравится? Ладно. Вот и поговори с ней, мистер Папаша-Хлопотун, который шесть-семь лет в тюряге просидел, пока она у него подрастала. Возьми и поговори. Скажи, какая она непослушная девчонка». Само собой, Конни нихуя не могла мне сказать, пока я в крытой сидел. Откуда мне знать-то? Блядь. Тут все равно уже ничего не поделаешь. Не важно. Злит просто, вот и все. Очень меня это злит.

— Слушай, — сказал Фрэнки. — Я ничего такого не хотел, ладно? Мне до лампочки, что там тебя злит и как. У тебя, по крайней мере, хоть что-то.

— Все равно на подсосе, а? — спросил Амато.

— Знаешь, что я сделал? — сказал Фрэнки. — Я даже на Пробацию пошел. Как будто поверил во всю ту срань, которую там раздают, во все вот это вот. «На тебе кой-чего. Местечко в Холбруке, нужны сборщики на конвейер. Сто тридцать в неделю. С четырех до полуночи. Работа постоянная, на глупости времени не будет…» Красота, — продолжал Фрэнки. — Живу я в Сомервилле. Как мне, к ебеней матери, до Холбрука в середине дня добираться?[4] Это-то ладно, как мне, блядь, обратно посреди ночи ехать? «Купи машину. Тебе для работы все равно понадобится, мы тебе поможем права восстановить…» На что? — спросил Фрэнки. — У меня денег нет. На какие шиши мне лайбу покупать? Какого хуя они там себе думают — зачем мне тогда работа понадобилась? Я у сестры живу и прочее. Просто так размяться? Денег у меня нет, машины нет. «Может, подвезет кто», — говорят. Ну да. Торчи на Площади каждый день, может, повезет, кто-нибудь в Холбрук поедет. Да еще в такое время. Ослы… «Так переезжай сюда», — говорят мне, — продолжал Фрэнки. — Та же херня. Хрустов-то все равно нет. Были б, я бы не только сюда переехал, а вообще куда-нибудь, я б им тогда и мозги не парил. Ну, извини, говорят. У них сейчас больше ничего нету, но они вполне уверены — тот мужик, который нанимает, такого, как я, нанял бы. Может, на пособие сяду, тогда смогу туда переехать. Чуваку просто надоело со мной терки тереть. Ему, блядь, кофейку выпить хочется или еще чего. На том и дело стало. А тут Расселла встречаю. У него-то все срастается. Может, отель себе уже купит через недельку-другую.

— Не на собачках, — сказал Амато.

— Так он же этим просто занимается, — ответил Фрэнки. — А деньги на что-то другое пустит, как только наберется достаточно. Вот и мне бы так хотелось — я как раз такое в виду и имел для себя. Но мне сначала капусты надо на закупку.

— Чего закупку? — спросил Амато.

— У меня тут знакомый один есть, — ответил Фрэнки. — Повидались с ним, он спрашивает, само собой, как оно. Мы с ним по пару шипучек чпокнули, он угощает, поговорили, а потом он такой: мне тут в одно место надо, если хочешь — пошли, может, дескать, что-нибудь присмотрю… И вот мы туда приходим, — продолжал Фрэнки, — а там драхмы. Одними двадцатками. Красота — глаз не оторвать. Мог бы, так купил бы хоть сколько. Была бы штука с собой — купил бы их на двадцатку. И говорю тебе — красиво все. Хоть прожектором на них свети.