Руна смерти

– Машину, – прохрипел он секретарю. – Ротманна ко мне!

Через два дня, когда невысокое, почти зимнее солнце уже перекатилось на запад, усталый Цибелиус выходил из автобуса в Альсдорфе. Отпросившись по телефону у начальства, он сел в поезд до Гамбурга, там пересел на дюссельдорфский скорый, из Дюссельдорфа в воинском эшелоне докатился до Ахена, откуда последние двадцать пять километров трясся в автобусе. Это был самый тяжелый отрезок пути. Тяжелый в психологическом смысле. Скоро он увидит либо руины дома, а значит, и своих надежд, либо… Тогда он обязательно сходит на могилу Барбары…

Поймав такси, он велел ехать на Вендельштрассе, сразу же поинтересовавшись у шофера, цела ли улица.

– Этот район не пострадал, а вот северной окраине между парком и ремонтными мастерскими недавно досталось. Пожары долго не могли потушить…

Дальше Цибелиус уже не слушал.

«Неужели пронесло! – думал он. – Нет, уж на этот раз я их зарою так глубоко, что ни одна бомба не достанет».

Через несколько минут они подъехали к дому сестры, целому и невредимому. Даже все стекла были на месте. Цибелиус отпустил такси и вошел в небольшой двор, в котором находился черный ход. Там он увидел соседок своей Барбары. Они о чем-то шушукались втроем у дверей. Одна из женщин узнала его.

– Господин Цибелиус…

– Потом, потом, – нетерпеливо отмахнулся он от ненужных соболезнований и, доставая ключи, чуть ли не бегом устремился на третий этаж.

Дверь в квартиру даже не была опечатана. «И этого не догадались сделать, дармоеды», – радостно проворчал оберштурмбаннфюрер, отпирая замок.

Внутри всё было по-прежнему. Такой же затхлый кошачий воздух, идиотская герань на подоконниках, неоконченное вязанье, брошенное, видимо, второпях на старом кресле. Цибелиус даже почуствовал легкую грусть – всё-таки здесь он прожил почти год, когда после той войны вернулся в Германию. Он даже чуть было не женился в этом городишке на одной особе, да бог миловал. Бросив портфель с парой рубашек, бутылкой водки и кое-какой закуской на старый диван, он повалился рядом и наконец-то смог отдышаться.

«Интересно, где ее кот, – подумал он, восстанавливая дыхание, – наверное, забрала какая-нибудь сердобольная бабка, или она утащила его с собой в бомбоубежище». Он не спешил к своему тайнику. Обнаружить его постороннему было просто невозможно. Да и кому придет в голову искать что-то ценное в доме старой вдовы, двадцать лет жившей на скудную пенсию и редкие подаяния брата?

Наконец он встал, снял пальто и китель, открыл все форточки и пошел на кухню умыться. Еще только войдя в квартиру, он увидел через раскрытую слева дверь заветный подоконник, который вместе с окном находился в маленькой комнате. Именно здесь Цибелиус прожил почти целый год. Старый столик с кружевной скатертью был, как всегда, придвинут вплотную к окну. Под ним стояла настольная швейная машинка. Там же, у стены, была какая-то коробка с пряжей или тряпьем. Это означало, что всё на месте. Никто из посторонних даже не подходил к тайнику.

Умывшись, он решил сначала немного перекусить и уж потом, когда его ничто уже не будет отвлекать, достать свои бриллианты и рубины. Он разложит их на кухонном столе, освещенном вечерним солнцем, и еще раз убедится в их бесконечном совершенстве.

Так он и сделал. Тщательно прополоскав старый чайник, вскипятил воду, заварил найденный в кухонном шкафу морковный кофе, достал из своего портфеля водку, хлеб, ветчину, сыр и несколько банок консервов, среди которых были даже спаржа и оливки. Выпив сразу ударную дозу спиртного, он стал всё это обстоятельно поглощать.

Как бы ему опять, думал он, работая челюстями, сославшись на здоровье, выйти, и на этот раз уже окончательно, из игры? Подать в отставку? Забиться куда-нибудь в глушь, да вот хоть сюда, пока всё это не кончится? А что всё это скоро кончится и чем всё это кончится, он уже примерно представлял. Это не та война, когда взяли да подписали мирный договор. Еще ни один солдат противника не подошел к границам фатерлянда, а они уже сдались. Города не бомбили, никакой разрухи и беженцев. Ну или почти никакой. А они там что-то подсчитали, извините, мол, мы больше не в силах. Того нет, этого нет. Люди мрут в тылу не то от голода, не то от испанки. Моряки бунтуют, армия недовольна. Да не просто сдались, а еще и кайзера заставили отречься, мерзавцы.

Цибелиус снова налил полстакана и залпом выпил. Нет, нынешние ребята не из таковских. Эти, пока враг всё здесь не сровняет с землей, не станут ничего подсчитывать. Да и после не станут. Эти со своей тотальной войной всех в гроб загонят. Точнее, в братские могилы и в засыпанные бомбоубежища. Он уже давно не понимал, кто из них лучше: те, что согласились тогда на позорный мир, или эти, что сдаваться не собираются, и скоро всех стариков и детей поставят под ружье в народно-гренадерских дивизиях или батальонах фольксштурма. До стариков и детей ему, конечно, дела не было, но уж если его дуру сестру нашла бомба, да еще в таком тихом месте, то, значит, настала пора что-то думать. Совсем будет обидно, если его камни уцелеют, а сам он нет.

Цибелиус допил водку, вылил в раковину остывший морковный кофе, к которому так и не притронулся, и убрал остатки продуктов со стола. После этого он тщательно вытряс скатерть и снова аккуратно расстелил ее на прежнем месте. Отрыгнув и похлопав себя обеими руками по животу, он зашел в туалет, после чего направился в маленькую комнату. По пути он достал из кармана перочинный ножик и открыл в нем отвертку. Затем Цибелиус отодвинул от окна столик, затолкал под стоявшую у стены кровать швейную машинку и коробку с барахлом и, кряхтя, опустился на колени. Увидев под собой на полу слой пыли и кошачьей шерсти, он стащил с кровати маленькую подушечку и, еще раз смачно отрыгнув, разметал этой подушечкой всю пыль и грязь по сторонам.

Тайник он сделал еще летом 1918 года, когда приезжал с фронта в свой последний отпуск. Уладив кое-какие дела, он заехал в Альсдорф и остановился на пару недель у своей уже овдовевшей к тому времени сестры. Через неделю после его приезда она слегла от косившего всех в ту пору гриппа, и еще через день ее увезли в больницу. У Цибелиуса же была тогда изрядная сумма денег, которые он скопил за четыре года войны. Не желая оставлять их сестре, он решил, воспользовавшись ее отсутствием, сделать в доме тайник. Для этой цели идеально подходил толстый подоконник в его маленькой комнате. Он был удобен тем, что не был вмурован в кладку, а лежал на мощной деревянной балке, к которой был привинчен снизу с помощью металлических уголков и шурупов, При этом он был сделан из цельного куска дерева и заходил краем под раму окна. Отвинтив шурупы и вытащив доску из паза, Цибелиус выдолбил в ее нижней части полость в пять сантиметров глубиной с таким расчетом, чтобы в нее могла поместиться тугая пачка денег. После этого оставалось вставить доску на место, где она и без дополнительного крепления держалась прочно, и снова зафиксировать ее снизу шурупами. Конечно, не бог весть какое хитрое убежище. Профессионал, зная, что в доме что-то спрятано, в два счета нашел бы это место. Но то профессионал.

Итак, нащупав уголки и шурупы, Цибелиус принялся за работу. Однако первый шуруп не поддавался. Цибелиус напрягся изо всех сил. Неужели за последние три месяца он так сросся с древесиной? Раньше вроде откручивался достаточно легко. Оберштурмбаннфюрер принялся за второй шуруп. Тот поддался, хотя и со страшным скрипом. Работать было неудобно, да и выпитая бутылка оказалась не в помощь. Отвертка всё время соскакивала куда-то вбок. Наконец один шуруп был полностью вывернут, и пришлось снова возвращаться к первому. Цибелиус подергал за подоконник, пытаясь его расшатать. Это ему удалось. Он снова напрягся, изо всех сил упираясь перочинным ножом в шлицу шурупа. И тот наконец сдвинулся с места. Будь Цибелиус трезв, он бы уже заподозрил неладное. Но, занятый работой, он не хотел прислушиваться к заглушённому алкоголем рассудку. Еще минут через десять первый шуруп был извлечен на свет божий.