Страница 45 из 51
Наутро князь Барак в сопровождении сотни нукеров покинул Ошел. Путь его лежал к Волоку — самому короткому пути от Волги до Дона.
Орда Арапши прошла через ошельские земли по первому снегу. Судя по количеству всадников и кибиток, орда заметно выросла. Среди киргизов-нукеров в сотнях было немало татар и булгар, изъявивших желание следовать с ханом в теплые земли.
А в начале февраля с юга в ошельские земли вошли две тысячи воинов с обозом. Вел их князь Шанкар. Он-то и рассказал, что Мамай беспрепятственно пропустил орду Арапши через земли, где паслись его табуны. Но, как позже выснилось, он имел тайную договоренность с князем Бараком, что тот, встав вместо хана, войдет в его войско. При переправе через Дон хан Арапша был убит. Орде объявили, что хан утонул, но Шанкар стал невольным свидетелем убийства и рассказал о случившемся воинам. Князя Барака схватили, пытали и после признания задавили конской жилой. Подобной участи удостоились его жены, дети, наложницы и родственники. После чего войско разделилось: часть его ушла к Мамаю, а две тысячи воинов пошли с князем Шанкаром в Булгарию.
По последней воде в Ошел вернулась княгиня Ростислава. Только прижав жену к своей груди, Ярослав понял, как он соскучился, как не хватало ему все это время Ростиславы.
— Теперь я никуда… только с тобой… Теперь все будет хорошо, — сквозь слезы радости шептала княгиня. — Все будет… и дети будут… много детей…
В лодии с княгиней приплыл и посланец от великого князя нижегородского Дмитрия Константиновича боярин Никита. Он торопился в обратный путь, пока Волга не стала, и потому пришел на разговор в день приезда. Вручил письмо от великого князя, а на словах передал:
— Князь любит тебя и верит, что ты придешь с полками на его зов.
Прочитав при боярине послание, Ярослав спросил:
— Откуда известно, что Мамай готовит войско на Русь?
— От людей верных… Все Придонье поднял. Одно не ясно: то ли пойдет на Тохтамыша, то ли на Русь? Но по словам ведчиков, до десяти туменов может выставить, а то и поболее!
— Передай князю, нужда будет, приду. Но приведу две тысячи, не более. Татар и булгар не возьму. Не то чтобы я им не верил… Одно дело, когда они скрещивают свои мечи в степи, защищая свои вежи, и другое, когда они будут сражаться против хана на стороне улусника.
— Передам, как есть. Ты уж прости, что не отведал твоего хлеба, не пригубил вина… Каждый час дорог. Прощай, князь. Даст Бог, свидимся.
Послание князя нижегородского спутало все планы Ярослава. Он думал по весне отправить в Ярград пять-шесть сотен работников и четыре сотни татар. Теперь же обещание, данное Дмитрию Константиновичу, обязывало: не мог он стоять в стороне, когда над Русью нависла угроза.
«Хотя чего я заполошился? Еще неизвестно, куда Мамай направит свои тумены, да и пойдет ли? Там под боком Тохтамыш. Может, зря тревожится Дмитрий Константинович…» С этими мыслями князь Ярослав проследовал в трапезную, где его уже заждалась княгиня Ростислава — заплаканная, тихая и счастливая.
Зима прошла в тревоге, весной тоже Мамай на Руси не объявился. Не пошел он и на Тохтамыша. Зачем же тогда собирает войско по степи?
Наступило лето… и снова из Приднепровья тишина. Князья Дмитрии — зять и тесть — слали друг другу тревожные послания, вызванные донесениями ведчиков, вовлекая в эту тревожную круговерть и других князей, а степь молчала. Наконец в конце июля в Москву пришла весть: войско Мамая, объявившего себя ханом, подошло к реке Воронеж и стало лагерем. Прошел день, два, седмица, а хан не сдвинулся с места. И опять затеплилась надежда, что хан не пойдет на улус Джучи.
Великий князь Дмитрий срочно приступил к подготовке войска. Местом сбора он объявил Коломну, а число обозначил — 15 августа. Понимал, что раньше ему рати не собрать, хотя озадачил подвластных и дружественных князей еще с зимы, да те все тянули со сбором дружин. На удачу князя московского, Мамай войти в русские пределы не торопился. У него на то были свои причины, вызванные прежде всего очередной замятней. Это позволило великому князю созвать князей белозерских, стародубских, ярославских, ростовских, нижегородских с дружинами. Прислал своих сыновей с дружиной даже литовский князь Ольгерд. Не откликнулись на зов московского Дмитрия князья тверские и рязанские.
Великий князь нижегородский Дмитрий Константинович сам в Коломну не пошел. Сославшись, что свои пределы надо защищать и от татар, и от булгар, он остался в Нижнем, а с городецким, нижегородским и суздальским полками отправил своего сына князя Василия.
20 августа московские полки покидали Москву. В ночь выхода князь долго молился в Успенском соборе, обращаясь к Божьей Матери-заступнице. В храме Архистратига Михаила он бил челом святому образу, в усыпальнице кланялся праху своих предков, ища поддержки и укрепления сил.
Вся Москва вышла провожать ратников. Женщины голосили, прощаясь с мужьями, словно провожали их в последний путь. Среди княжон и боярынь, теряясь на их фоне, стояла великая княгиня Евдокия, прижимая к груди годовалого Семена. Было видно, что ей не просто держать крупного, да еще замотанного в пуховый плат, младшего своего сыночка.
Князь Дмитрий, чуть сдерживая слезы, обнял свою «райскую птичку» и тихо произнес:
— Если Бог за нас, то кто против нас устоит? Никто! Детишек береги, да и сама бережись. Чай, мы скоро…
Сев на белогривого, князь взмахом руки указал путь и, перекрестясь на кресты собора, устремился следом. Евдокия, отдав нянькам ребенка, взбежала на Фроловскую башню и оттуда наблюдала за выходом московских полков из кремля. Вслед уходящим неслась ее горячая молитва:
— Господи Боже мой, Всевышний Творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, Господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, Господи, своей твердой рукой победить вышедших на него поганых татар. И не допусти, Господи, того, что за много лет прежде всего было, когда страшная битва у русских князей на Калке с погаными татарами, с агарянами; и теперь избавь, Господи, от подобной беды, спаси и помилуй! Не дай же, Господи, погибнуть сохранившемуся христианству, и пусть славится имя Твое святое в Русской земле! Со времени той калской беды и страшного побоища татарского и уныла Русская земля, и нет уже у нее надежды ни на кого, но только на Тебя, всемилостивого Бога, ибо Ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь три отрасли малых, князя Василия, князя Юрия и князя Семена: если встанет ясное солнце с юга или ветер повеет к западу — ни того, ни другого, ни третьего не смогут еще вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, Господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасется, и они всегда будут царствовать!
Долго еще стояла великая княгиня на смотровой площадке башни. Уже растаяла в жарком мареве августовского дня последняя телега тянущегося за войском обоза, и даже темная взвесь дорожной пыли улеглась, а княгиня не покидала Фроловской. Только поддавшись на уговоры княгини ростовской, Евдокия дала себя увести в княжеский терем, но и там вскоре оказалась в домовой церкви, где на коленях, молясь, она провела ночь.
Придя в Коломну, великий князь Дмитрий обратился за благословением к митрополичьему местоблюстителю коломенскому епископу Герасиму, хотя большое желание было поехать в Радонеж. Но гордость княжеская и обида на святителя Сергия, поручившегося за епископа Дионисия суздальского, не позволили ему совершить желаемого. Правда, Сергий Радонежский сам напомнил о себе: среди воинов он заметил двух могучего вида схимников.
— Кто такие? — спросил князь у смоленского воеводы Терентия. Тот, проследив взглядом направление, указанное Дмитрием Ивановичем, с готовностью пояснил:
— Из Радонежа… То боярин любецкий Андрей Ослябя, недавно принявший схиму, и богатырь боярин брянский Александр Пересвет, також принявший постриг. Игумен Сергий прислал монахов-воинов.