Страница 17 из 51
Ярослав вздохнул тяжко и, обернувшись плащом, что купил в Укеке, смежил веки. Но сон не приходил. То ли мешал шум, доносившийся с берега, где трапезничали ушкуйники, расположившись возле костров, то ли думы тревожные.
«Почто Данила Петрович определил меня в поруб? Не по своей, поди, воле. Тогда зачем? И из земляной тюрьмы вызволил кто-то не по прихоти ли воеводы княжеского, а, может, и самого Дмитрия Константиновича? Зачем я здесь, среди ушкуйников? Упредить, когда возвертаться будем? Так упреждай, не упреждай, а захотят повольники город взять, ничто их не остановит. Сам не раз видел, как воеводы молодцев учили рвы, стены быстро преодолевать. Любо глянуть, как ловко забрасывают молодцы арканы на стены, как взбираются по лестницам, как мечут стрелы и болты из луков и арбалетов. А коли наука ратная кому не дается, того ждет весло, да заготовка дров для костров на стоянках, да приготовление еды… Но обиды в том нет — ведь добыча вся поровну делится, разве что у воевод доля бо́льшая, так на то они и воеводы…»
Ярослав вызвался охранять ушкуй и теперь маялся. На соседних-то ушкуях сторожа уже угомонились: похрапывают себе, а ему невмочь.
«После Нижнего Абакунович на меня смотрит косо. Видно, жаль боярину добра утраченного. Хотя и взял в личную охрану».
К Сараю-Берке подошли ранним утром. Молодцы с трех ушкуев, числом шесть десятков, высадились на берег за две версты до города, и когда ушкуи подошли к пристани, со сторожами было покончено. Появление более чем двухтысячной ватаги ушкуйников на улицах города явилось для столичных жителей большой неожиданностью.
Шли молча, позвякивая оружием и доспехами, не заходя в дома, хотя особенно роскошные притягивали алчущие богатства взгляды ватажников. Но воеводы наказали идти скопом до ханского дворца и, покончив с охраной, вначале пошарпать его.
Как рассказывал боярин Михаил, улицы поражали ватажников широтой, непривычной чистотой и протяженностью, а дома красотой и строгостью. Несмотря на раннее утро, город уже проснулся, неизвестное войско было замечено, и в глубь города ускакали несколько перепуганных жителей. Вернее будет сказать, что вначале ушкуйников услышали — по каменной мостовой топот тысяч сапог слышен был далеко, а потом уже увидели.
— Долго еще до ханского дворца? — забеспокоился воевода Василий Федорович, обращаясь с вопросом к идущему рядом боярину Михаилу. Тот уже изрядно вспотел, дышал тяжело, с натугой — видимо, плен сказывался. Сглотнув подкативший к горлу комок, выдохнул:
— Не прошли и половины пути. Я же говорил, что город за день не обойти.
Александр Абакунович тоже слышал ответ рязанского боярина. По рассказу Михаила Никодимыча представлялось одно, на деле же все оказалось иным: размеры города и его богатства поражали. Но воевода понял, что забираться в эти пугающие своей прямолинейностью улицы нельзя. Если конница, не дай бог, даже в несколько сотен всадников, ударит, устоять будет трудно и укрыться негде.
— Стой, братцы! — зычно выкрикнул он, и когда ушкуйники сбились в более плотную массу, продолжил: — Этот город настолько огромен и настолько богат, что всего взять нам не под силу, не под силу и унести все, а увезти тем более! Ушкуи не поднимут… Посему дальше не пойдем! В домах брать только золото, серебро, посуду, ткани. Все несите к ушкуям. Понапрасну кровь не лейте! Татарвя, хотя и басурмане, а все же люди… На все дело время до полудня. В полдень отплываем! Все! С Богом! — перекрестился боярин и махнул рукой.
Это послужило сигналом. Ватага рассыпалась. Городские улицы заполнились криками, грохотом выбиваемых дверей, сабельным звоном. Хозяева многих домов — особенно больших и красивых — держали охрану, и охрана грудью стала на защиту хозяйского добра. Сопротивление все больше распаляло молодецкую кровь. Наказ боярина Абакуновича о том, чтобы беречь жизни татар, тут же был забыт. Грабеж вошел в ту самую неуправляемую фазу, когда руку, держащую меч или саблю, не могли сдержать ни детские крики, ни стенания, мольбы стоящих на коленях женщин.
Воевода Абакунович, в окружении полусотни воинов охраны, неожиданно поспешил на пристань. Среди ближних к боярину молодцев оказался и Ярослав. На ходу он распорядился:
— Ярослав! Со своим десятком бегом к ушкуям! Собрать всех на пристани, оставив в лодиях по два человека. Ждать меня!
Когда Абакунович появился на площади пристани, каменными выступами уходящей в реку, у которых покачивались на волне ушкуи, почти три сотни молодцов застыли в ожидании.
Оглядев сотоварищей, воевода покачал головой:
— Мало! Ну, даст Бог, пронесет…
Он запрыгнул на каменную плиту, служившую ограждением, и показал рукой на город.
— Там собратья наши мстятся татарве за причиненные обиды Земле русской! Но нам не ведомо, сколь воинов в ханском стольном граде, и потому эти три улицы, — указал он рукой, — надобно перекрыть! Взять на ушкуях копья и сулицы и стоять там, пока последний брат наш не оставит города!
Приказ воеводы был исполнен. Застыл с копьем в руке и Ярослав. Но он так и не понял, зачем это все? Ведь видел своими глазами, что город беззащитен…
По одному и группами к пристани потянулись ушкуйники, нагруженные награбленным. Чего тут только не было: оружие, поблескивающее драгоценными камнями, инкрустированными в рукояти кривых татарских мечей и в шлемы, сияющие позолотой кольчуги, золотая и серебряная посуда, тюки тканей, мешки с пряностями… Кто-то волок за волосы двух молоденьких девушек, а один вел под уздцы тонконого красавца-жеребца.
— Коня-то зачем? — вырвалось у кого-то из стоявших в охране ушкуйников.
— Ан нича! Пущай будет!
Гора награбленного добра росла на площади перед пристанью с угрожающей быстротой. Пришедших с добычей в город уже не пускали, а рвущихся к оставленному в домах добру останавливали кого криком, а кого и кулаком. Пришедших воеводы сбивали в десятки, сотни и отправляли на усиление ушкуйникам, перекрывающим подходы к пристани.
— Никак воевода глузду лишился. Там же столько добра осталось, — возмущались ватажники.
Другие, понявшие, в чем тут дело, их просвещали:
— Это у вас мозгов с пригоршню. Гляньте, улицы-то каковы… И сотню нукеров не сдержать! Сметут!
— Что, мы им трепку ране не задавали?
— Задавали! Да только то степняки были. А здесь воины, в доспехи убранные, саблями своими кривыми, что молнии, мечут, не углядеть… Мы тут с двумя схватились, так токмо числом и одолели. Потому воевода и приказал стеречь улицы. Вас, дураков, жалеючи, от ворога беречь!
Ярослав поразился прозорливости Абакуновича: «Не зря он главный воевода в ватаге ушкуйников. За всех думает!»
На площадь натащили добра столько, что в ушкуи не уместилось. Жаль было оставлять, да делать нечего. И так борта ушкуев чуть воду не черпали. Полон, что привели, пустили вольно. А вот жеребца еще долго держал под уздцы молодой ватажник не в силах расстаться, будто от сердца отрывал — до чего хорош был конь!
Хан Мюрид был в гневе. Его гордость — столичный город Сарай-Берке разграблен и даже местами пожжен. И кем?! Какими-то разбойниками из улуса Джучи.
Уже второй раз он слышит это слово — ушкуйники. Хан Мюрид уже не раз пожалел, что не приказал обезглавить людишек, разоривших Жукотин. Посланец, что принес плохую весть из Сарай-Берке, был тут же изрублен. Но гнев кипел, и чтобы унять свою жажду крови, хан приказал выпустить в загон, где содержали пленных урусов, стаю голодных волков. Только насытившись кровью, он смог осмысленно воспринять то, что случилось в столице. И вскоре из полевой ставки хана Мюрида в Сарай-Берке к визирю Михеду устремился посланник с требованием: немедленно отправить в улус Джучи к великому князю владимирскому Дмитрию Ивановичу посольство с требованием поймать и обезглавить разбойников, учинивших осквернение святая святых — столицы Орды города Сарай-Берке.
Помня о вспыльчивости и жестокости хана, визирь немедленно снарядил посольство во главе с князем Ачихожием. При прощании визирь посоветовал: