Страница 3 из 10
— Ой, мама, брось.
— Это важно.
— Я сам справлюсь, ма, — сказал я, кладя пульт. — Я научился справляться с этим много лет назад. Не надо каждую минуту напоминать мне о всякой ерунде.
— Ты сейчас думаешь плохо обо мне?
— Да, начинаю.
— И?
Я закатил глаза:
— Ты сегодня прекрасно выглядишь.
— Ты даже не посмотрел на меня с того момента, как включил телевизор.
— Я и не обязан говорить искренние слова, главное — приятные.
— Искренность не помешает…
— Знаешь, что не помешает? — спросил я, относя пустую тарелку на кухню. — Не помешает, если ты перестанешь каждую минуту ко мне приставать. Половина плохих мыслей приходит мне в голову оттого, что ты бесконечно зудишь над ухом.
— Лучше это буду делать я, чем кто-то другой, — невозмутимо парировала она из коридора. — Я знаю, ты слишком любишь меня и не сделаешь ничего дурного.
— Ма, я социопат, я никого не люблю. По определению.
— Это что, скрытая угроза?
— Ма, бога ради… нет, это не угроза. Я ухожу.
— И?
Я вышел в коридор, раздраженно посмотрев на нее:
— Сегодня я буду думать обо всех хорошо и улыбаться.
Я схватил рюкзак, открыл дверь, повернулся и в последний раз взглянул на маму.
— Ты и вправду отлично выглядишь, — сказал я.
— Это с какой стати?
— Ты не хочешь знать.
Глава 2
Я оставил маму и спустился к черному ходу, где наша квартира на втором этаже соединяется с моргом на первом. Там на небольшой площадке между дверями и лестницей я ненадолго задержался, чтобы глубоко вдохнуть. Каждое утро я говорил себе, что мама старается сделать как лучше, что она понимает мои проблемы и единственным известным ей способом хочет помочь мне справиться с ними.
Прежде я думал, что, поделившись с ней правилами, помогу себе соблюдать их (буду выполнять более скрупулезно), но она стала контролировать каждый мой шаг, и я не видел выхода из этой ситуации. От такой заботы я с ума сходил.
В буквальном смысле.
Правила, которым я следовал, призваны были защищать людей — не позволять мне поступать плохо и попадать в ситуации, когда от меня могут пострадать люди. А пострадать они вполне могли.
В семь лет я открыл самую большую страсть моей жизни — серийные убийцы. Мне, конечно, не нравилось то, что они делали, — я понимал, что так нельзя, но меня очаровывали их поступки, очаровывало, как и почему они решались на это. Больше всего меня интересовали не различия между ними, а сходство — друг с другом и со мной. Читая и узнавая все больше и больше, я начал отмечать про себя тревожные симптомы: хроническое недержание. Пиромания. Жестокость к животным. Высокий коэффициент интеллекта при низких отметках; одинокое детство почти без друзей; напряженные отношения с родителями и неблагополучная семья. Были десятки симптомов, указывающих на задатки серийного убийцы, — и все они имелись у меня. Если вдруг обнаруживаешь, что можешь идентифицировать себя только с серийным убийцей, — это становится немалым потрясением.
Но эти симптомы нельзя рассматривать как окончательный приговор: они наблюдаются у большинства серийных убийц в детстве, но масса детей с такими симптомами так и не вырастает в серийных убийц. Это поэтапный процесс перехода от одного плохого решения к другому, когда каждый раз позволяешь себе чуть больше, делаешь шажок чуть дальше и в конечном счете оказываешься в подвале, битком набитом трупами, где устроил святилище с алтарем из черепов. Когда ушел отец, у меня наступил период бешенства — я был готов убивать всех и каждого, а потому решил, что пора взять себя в руки. Я выработал правила, которые позволяли мне по возможности оставаться нормальным, счастливым и смирным.
Многие из этих правил говорили сами за себя: «Не мучай животных», «Не мучай людей», «Не угрожай людям или животным», «Ничего не ударяй и не пинай». С возрастом я понимал себя все лучше, а потому стал уточнять правила и, если необходимо, дополнять их конкретными указаниями: «Если захочу причинить кому-то боль, я должен сказать ему что-нибудь приятное». «Если я зацикливаюсь на каком-то человеке, то должен целую неделю вообще его не замечать». Такие правила помогают избавляться от опасных мыслей и избегать опасных ситуаций.
Когда я повзрослел, мой мир изменился, а с ним изменились и правила: у девочек в школе появились бедра и грудь, и внезапно мои кошмары вместо визжащих от боли стариков наполнились молодыми женщинами. Тогда я ввел новое правило: «Не смотреть на женскую грудь». Но в целом я считаю, что проще вообще не смотреть на девчонок.
И тут мы переходим к Брук.
Брук Уотсон — самая красивая девочка в школе, моя ровесница, жила в двух домах от меня, и даже в толпе я различал ее запах. У нее были длинные светлые волосы, зубные скобки и такая великолепная улыбка, что я не мог понять, зачем вообще улыбаются другие девчонки. Я знал расписание ее уроков, ее день рождения, пароль к электронной почте, номер социального страхования, хотя все это меня совершенно не касалось. По идее, когда возникала мысль разузнать что-либо подобное, меня должно было останавливать правило, запрещающее шпионить за людьми, но… Брук — особый случай.
Мои правила создавались, чтобы не выпускать мистера Монстра, но дело в том, что у них имелся сильный побочный эффект: я и сам оставался в стороне от жизни. У человека, заставляющего себя не замечать интересных ему людей, обычно не водятся друзья. Прежде меня это не особо огорчало, и я с удовольствием игнорировал мир со всеми его искушениями. Но у мамы на сей счет были другие соображения, и теперь, принимая активное участие в лечении моей социопатии, она загоняла меня в такие ситуации, из которых я не видел выхода. Она утверждала, что единственный способ приобретения социальных навыков — это общение. И еще она знала, что мне нравится Брук, а потому сталкивала нас при каждом удобном случае. Когда мне дали временное водительское удостоверение, мама придумала такую уловку: она взяла в кредит машину, а родителям Брук сказала, что я могу каждое утро возить девочку в школу. Им это понравилось: во-первых, ближайшая остановка автобуса находилась в восьми кварталах; во-вторых, они не знали, что мне снится по ночам, как я бальзамирую их дочь.
Выйдя из дому, я вытащил ключи и направился к машине. Мама выбрала для меня самую дешевую машину, какую удалось найти, — «шеви-импалу» 1971 года, нежно-голубую, без кондиционера и FM-диапазона в приемнике. Сконструировали эту машину наподобие танка, а управлялась она, как круизный лайнер. По моим прикидкам, если продать ее на металлолом, она окупила бы три «хонды-цивик», но я не жаловался. Главное, у меня была машина.
Брук вышла из дому, когда я еще и передачу включить не успел. Мне всегда хотелось подобрать ее у крыльца — так казалось более вежливым, но она каждое утро, услышав, что я завожу машину, успевала пройти полпути.
— Доброе утро, Джон, — сказала она, садясь на пассажирское место.
Я не посмотрел на нее:
— Доброе утро, Брук. Ты готова?
— Более чем.
Я тронулся с места и набрал скорость, внимательно следя за дорогой. На Брук я посмотрел, только проехав квартал, — остановился на углу и, проверяя, можно ли двигаться дальше, искоса кинул взгляд на девочку. На ней была красная рубашка, а волосы собраны в конский хвост. Я запретил себе обращать внимание на ее одежду, но по мелькнувшим голым ногам понял, что на ней шорты. Погода стояла довольно теплая для этого времени года, так что к ленчу будет нормально, но сейчас, рано утром, воздух еще не успел прогреться, и я, прежде чем выехать на следующую улицу, включил обогреватель.
— Ты к обществоведению подготовился? — спросила она.
Обществоведение было у нас единственным общим уроком, а потому эта тема всплывала довольно часто.
— Вроде бы да, — ответил я. — Я не хотел читать главу о давлении со стороны ровесников, но некоторые друзья меня убедили.
Я услышал, как она прыснула, но не посмотрел на нее и не увидел ее улыбки. Брук стала в моей жизни настоящей аномалией, запутанным узлом, из-за которого все пошло наперекосяк: все планы, все правила. С любой другой девчонкой я бы и говорить, конечно, не стал, а приснись она мне, я бы на целую неделю запретил себе думать о ней. Это было безопасно, я так привык.