На свалке

Бэрри сказал, что ему хочется пить.

Послышался звук сердитого отсоса, когда губы его мамаши оторвались от горлышка бутылки.

— Только мне не хватает стоять и смотреть, как мой сынок, — проговорил ее мокрый рот, — превращается в алкоголика.

Глаза у нее пылали сейчас ярчайшей голубизной. Не потому ли Уолт Уэлли восхищался своей женой, что она до сих пор возбуждала в нем желание?

Но Ламми решил убраться от них подальше. Когда его мамаша начинала беситься и сыпать руганью, ему уж очень бросались в глаза корешки ее зубов, их гниющая коричневая мерзость. Если сам ругаешься, дело другое. Бывает, что без этого не обойдешься.

Сейчас он решил обойтись без этого и смылся, пробираясь между старыми матрасами и обувью, покореженной солнцем. Ловушек тут было сколько угодно: ржавые консервные банки с зазубренными краями так и поджидали ни в чем не повинные щиколотки, горлышки разбитых бутылок будто готовились полоснуть по лицу. И он шел осмотрительно, откидывая ногами грязные листы асбеста, раздавил целлулоидную куклу. Кое-где мусор, казалось, брал верх над зеленой порослью. Натиск металла оттеснял ее в овраг. Но в местечках потаенных, влажных бунт не стихал: семена растений попадали в клочья серой растрепанной матрасной набивки, и груды поломанных стульев, мотки пружин, запутавшиеся в витках цепких побегов, поддавались более жизнестойкой силе. Где-то на обочине этого царства распада союзник в образе человека, прежде чем уйти, разжег костер, и теперь зелень успела почти придушить его, оставив только запах дыма, состязающийся с более тошнотворным смрадом медленного разложения.

Лам Уэлли ступал с бессознательной грацией. Хватит с него этой свалочной петрушки. Хорошо бы узнать, как люди живут в чистоте. Вот, например, Черный. У Черного, Блэка, все лежит на своем месте в кабине трейлера. И вдруг ему так захотелось побыть с Черным, что перехватило горло. Руки Черного, крутящие баранку руля, точно управляли всем миром.

Две-три полосы колючей проволоки отделяли сарсапариллскую свалку от сарсапариллского кладбища. Участки у различных вероисповеданий тоже были отдельные, но где какой, можно было узнать по фамилиям или по ангелам и прочим вещам, которыми украшают могилы. Там, где, наверно, был участок англиканской церкви, Альфред Герберт кончал рыть могилу миссис Морроу. Он докопался до глины, и работать стало труднее. Комки ее неохотно сползали с лопаты.

Если то, что говорят о миссис Морроу, правда, значит, хороша была! Лам Уэлли подумал: а что, если б он встретил ее на тропинке в буше и она бы улыбнулась ему? По коже у него пробежали мурашки. Ламми еще не бывал с женщиной, хотя притворялся, что было такое дело, чтобы не ронять своего достоинства среди мальчишек. Он подумал: а что, если бы с этой девчонкой, если бы с этой занудой Мег Хогбен? Наверно, кусалась бы. Ламми стало страшновато, и он снова вернулся к мыслям о Черном, Блэке, который никогда не говорил о таких вещах.

Потом он пошел дальше. Альф Герберт стоял, опершись о лопату; ему, наверно, хотелось поболтать. Ламми болтать не собирался. Он свернул в рябую под солнцем чащу зарослей — будто бы в тень. Лег под банксией и расстегнул брюки. Но скоро ему стало противно разглядывать самого себя.

Процессию, двигавшуюся из Барранугли в Сарсапариллу, вряд ли можно было именовать процессией: его преподобие Брикл, «холден» Хогбенов, «холден» Хорри Ласта следовали за катафалком Джексона, из тех, что поменьше. В данном случае похороны справлялись по дешевке — не было повода роскошествовать. В Сарсапарилле к ним присоединился мистер Джилл, восседавший на высоком сиденье своего старенького «шевроле». Им тоже было бы целесообразнее присоединиться к катафалку в Сарсапарилле, со вздохом подумал советник Хогбен. Присутствие старика Джилла объяснялось только тем, что Дэйзи долгие годы была его постоянной покупательницей. Бакалейщик не шибко преуспевал, Дэйзи говорила, что ходит к нему потому, что он ей симпатичен. Ладно, если для тебя это главное, пожалуйста, но что ты от этого выгадываешь?

Перед последней рытвиной, не доезжая кладбища, со свалки, извиваясь, пополз через дорогу выпотрошенный матрас. Это было похоже на какое-то чудовище, исторгнутое из тайников чьего-то воображения, куда человек порядочный не заглядывает.

— Боже мой! И где — на кладбище! — возмутилась миссис Хогбен. — Удивляюсь, чего Комитет смотрит! — добавила она, не сдержавшись даже при муже.

— Ладно, Миртл, ладно, — сквозь зубы процедил ее муж. — Я взял это на заметку.

Что другое, а брать на заметку советник Хогбен умел.

— И такие вот Уэлли прямо у твоего порога! — простонала миссис Хогбен.

А что там происходит в жаркие дни на глазах у их ребятишек!

Катафалк въехал в кладбищенские ворота. Теперь он двигался по ухабистой дороге, под уклон, вдоль зарослей паспалима, переходящих в негустую траву. Листва на деревьях оборачивалась к ним серой изнанкой. Даже сорок не было слышно, ни одна не подбодрит христианскую душу. Но навстречу им вышел Альф Герберт — руки в желтой глине — и показал, как катафалку проехать между методистами и пресвитерианцами к англиканскому участку.

Тряска снова вызвала на поверхность горе миссис Хогбен. Ее чувства произвели сильное впечатление на мистера Брикла. Он поговорил немного о дорогих и близких нашему сердцу. И когда помогал ей вылезти из машины, руки у него были добрые и профессионально мягкие.

Но Мег решила спрыгнуть сама. И приземлилась. Неприятно было услышать, как громко хрустнула ветка под ногами. Маме, наверно, такой хруст показался богохульством. А шляпа Мег цвета банана свалилась при этом с головы в густую траву.

У могилы всем было как-то неловко. Мужчины помогли нести гроб, а советник Ласт только мешал им из-за своего маленького роста.

И тут миссис Хогбен увидела — она увидела сквозь кружево своего носового платочка, увидела этого Осси Кугена по другую сторону могилы. Старик Джилл, что ли, его привез? Осси, не на все пуговицы застегнутый, стоял за кучкой желтой глины и шмыгал носом.

Никакими силами нельзя было осушить его нос. Дэйзи часто говорила ему: чего ты боишься, Осси? Когда я с тобой, тебе нечего бояться, понятно? Но ее уже нет. И теперь ему было страшно. Он боялся всех протестантов — всех, кроме Дэйзи. Так я ведь не такая, говорила она, меня ты к ним не причисляй. Я просто люблю то, что нам дано любить.

Миртл Хогбен была возмущена до крайности, хотя бы потому, что она читала в мыслях советника Ласта. Ей хотелось бы дать волю своим чувствам, если б это можно было сделать, не оскорбляя господа бога. Потом вверх по ногам у нее поползли муравьи, так как она стояла на муравьиной куче, и все эти несправедливости ознобом пробежали у нее по коже.

Дэйзи! — возопила она в тот день, когда все это началось. Ты в своем уме? Увидев сестру, она выбежала ей навстречу, оставив белый соус подгорать на плите. Куда ты его везешь? Он болен, сказала Дэйзи. Не смей этого делать! — воскликнула Миртл Хогбен. Потому что ее сестра Дэйзи везла на тачке какого-то нищего старика. Люди выбегали из домов по всей Выставочной улице поглазеть на такое зрелище. Везя тачку сначала под уклон, а потом толкая ее в гору, Дэйзи стала как будто меньше ростом. Прическа у нее растрепалась. Не смей этого делать! Не смей! — кричала Миртл. Но Дэйзи посмела. И Дэйзи так и сделала.

Когда провожающие, всего несколько человек и все в парадной одежде, столпились у могилы, мистер Брикл открыл требник, хотя, судя по его голосу, ему этого вовсе и не было нужно.

— Я есмь воскресение и жизнь, — сказал он.

И Осси заплакал. Потому что он не верил в это, особенно после того, что случилось.

Осси смотрел на гроб, на останки того, что он знал. Ему вспомнилось, как он ел печеное яблоко, ел медленно, слизывая варенье с верхушки. И снова его поглотила темнота конюшни, где он, злосчастный, лежал в навозе, а она вошла в стойло и чуть не накатила на него тачку. Вам что здесь нужно? — напрямик спросил он. Мне нужно честного навозцу, вот за ним я и пришла, хватит с меня этих мудреных удобрений, сказала она, а ты что, болен? Я здесь живу, сказал он. И, заплакав, стал утирать сопли со своего мокрого носа. Дэйзи постояла и говорит: поедем ко мне... как там тебя... Осси, что ли? По ее голосу он почувствовал, что все так и будет. Пока он ехал в тачке вверх по склону, ветер резал ему глаза и раздувал его жиденькие космы. В прошлые годы он, случалось, находил у себя в волосах двух-трех вшей, и теперь, когда Дэйзи брала его к себе, ему хотелось думать или надеяться, что он от них избавился. Она толкала тачку, налегала на рукоятки, иногда наклонялась вперед, и он чувствовал ее тепло и как ее налитые груди касались его спины.