Страница 61 из 110
Арестовывать начал я, разумеется, с Гагарина, – продолжил излагать Игнатьев. – Он оказался весьма слаб телесно и после небольшого физического воздействия все нам рассказал. Примерно пятнадцать минут назад, – глянув на часы, зачем‑то уточнил Павел Николаевич.
И последнее. Быть может, вам еще не доложили, но на вашего дядю, Великого князя Константина Николаевича, также было совершенно покушение. О, ничего страшного! – предугадывая мой вопрос, поспешил успокоить меня Игнатьев. – Бомбист промахнулся, и князь отделался легким испугом, но, тем не менее, считаю, что ваши ближайшие сторонники вне дворца могут находиться в опасности. Я уже принял меры по усилению охраны.
Бомбист же, вот уж совпадение, снова оказался поляком. Он схвачен и сейчас допрашивается. – Граф ненадолго замолк, давая мне время переварить вываленную на меня информацию. – Каковы будут дальнейшие распоряжения?
– Пока никаких, – негромко сказал я, потрясенный мыслью, во что вылился такой, казалось бы, безобидный ранее заговор. – Хотя… – меня обуял бешеный приступ ярости. – Объявите в газетах, что на меня и мою семью было совершено покушение. Передайте нашим послам в Европе, особенно в Британии, чтобы непременно настаивали, что новорожденного наследника Российского престола, внука королевы Виктории, убили именно поляки. Прибавьте, что они же едва не убили и императрицу. Не раскрывайте подробностей, просто скажите, что заговором руководили польские магнаты и шляхта, соблазнившая своими посулами часть русской аристократии. После организуйте пару утечек с нужной нам версией событий, сплетням всегда верят охотнее, чем официальным газетам. Ну не мне вас учить, граф! Также подготовьте войска к отправке в Царство Польское и Привисленский край. Там непременно вспыхнет бунт. Я напишу письмо Муравьеву, он пройдется по ним огнем и мечом. И пусть не миндальничает! Подготовь указ об отчуждении имущества заговорщиков, – сыпал распоряжениями я. – И не скромничайте, граф, забирайте все что есть. Имения антирусски настроенных польских магнатов и шляхты – туда же, в казну. Если они окажутся чересчур осторожны и не выступят против наших войск, поводом послужит… поводом будет… – я задумался и перевел дыхание, – в конце‑то концов, придумайте повод сами! Впрочем, лучше сначала немного подготовьтесь, – сбавил обороты я. – Газетные статьи оставьте к завтрашнему, чтобы не насторожились раньше времени. Вам что‑то непонятно, Николай Павлович? – видя вопрошавший взгляд Игнатьева и мгновенно раздражаясь, упрямо наклонил голову я.
– Николай Александрович, – наедине Игнатьев нередко пользовался моим разрешением опускать придворные титулования, – вы понимаете, что подобные меры вызовут не только новое восстание в Польше, но, возможно, сильнейшие волнения в России? Как отреагирует на все это Европа?
– Да ты понимаешь, что я СЫНА ПОТЕРЯЛ?! СЫНА! – рявкнул я на опешившего Игнатьева так, что задрожали стекла в витражных окнах. Бурлившая во мне ярость наконец нашла выход. – Ты еще будешь мне говорить о том, как отреагирует Европа! – Я в бешенстве треснул кулаком по столу. Перевернувшийся от удара стакан покатился, заливая разложенные на столе бумаги коньяком. Я, не помня себя от ярости, схватил его и швырнул в камин.
– Спокойнее, Ваше Величество, спокойнее, – успокаивающе поднял руки Игнатьев. – А все‑таки выпейте. Оно вам сейчас не повредит. – Он подхватил графин, подошел к серванту, вынул низкую толстую коньячную рюмку на тонкой ножке и доверху наполнил ее янтарным напитком.
Я, не глядя, выхватил из его руки огромную рюмку и, отвернувшись, одним махом осушил наполовину. От крепкого спиртного дыхание перехватило, я закашлялся, слезы потекли по лицу. Странно, но именно эти слезы как будто высвободили боль от недавних событий. Но как же так? Сын. У меня мог быть сын. В том мире у меня было три дочери, но я всегда хотел сына. И каждый раз с рождением дочери хотел все сильнее. Мы даже подумывали с женой о четвертом ребенке. Все это вспомнилось мне сейчас в одно мгновение, хотя и не приходило в голову раньше. Я совершенно отдалился от своей прежней семьи, всецело воспринимая себя тем, кем я, по общепринятому мнению, являюсь – Российским государем Императором Николаем Вторым.
Через силу, в несколько глотков, проглотив остатки коньяка, я отдышался и вытер лицо платком.
Игнатьев все это время невозмутимо ждал меня, стоя напротив.
– Спасибо, Николай Павлович, – сухо поблагодарил я графа, – мне уже лучше. Прошу вас простить мою вспышку. Нервы.
– Я все понимаю, – мягко ответил Игнатьев, – и скорблю вместе с вами об утрате.
Мы несколько минут помолчали.
– Но вернемся к нашему разговору, Николай Павлович. – Я присел на корточки у камина и дунул в снова почти затухший очаг. Мне в лицо взметнулось облако пепла, я закашлялся, но успел в который раз отметить про себя удивление на лице Игнатьева. Да, это в двадцать первом веке камин в диковинку, в девятнадцатом – лишь серые будни. – Мое решение по Польше твердо, – наконец смог говорить я, прокашлявшись. – В конце‑то концов, она сама напросилась. – Я кинул пару березовых полешек на тускло‑красные угли, освобожденные мной из‑под слоя пепла. Снова подул в камин, сухо затрещала береста, по поленьям весело заплясали красные язычки пламени.
– Решили все‑таки вернуться к идее с конфискациями? – уточнил граф. – Ну что же, я не против, – согласно кивнул он. – Магнатов можно и поободрать. Тем более что после процесса над крымскими интендантами мы неплохо набили руку в этом деле.
– Вы не совсем правильно меня поняли, граф. – Я немного поморщился и добавил: – Не в последнюю очередь я хочу основательно проредить саму шляхту.
Последовала небольшая пауза. Видимо, с этой точки зрения вопрос Игнатьевым не рассматривался.
– Вы что же, Ваше Величество, хотите не просто решить наши финансовые проблемы, а заодно провести… – он повертел слово на языке и выдал: – Расшляхечивание? Вы знаете, о каких цифрах идет речь?
– Не знаю. Скажите мне лучше вы, – тут же перевел стрелки я. – Вся антирусски настроенная шляхта, это какие цифры?
– Запредельные, Ваше Величество. Просто запредельные, – как обычно, не стал разводить реверансы Игнатьев. – Речь идет как минимум о паре сотен тысяч человек.
– Ничего себе, – присвистнул я. – Это что же, получается, что у нас антирусской шляхты в трехчетырехмиллионном Царстве Польском, как дворян во всей шестидесятимиллионной России?
– И это только те, за кем мы признали дворянские привилегии, – поспешил меня обрадовать Игнатьев. – А ведь есть еще и лишенные дворянских прав после восстания тридцать первого года,[38] все еще мнящие себя шляхтой босяки. Но черт с ними, с мятежниками, с ними мы в конце концов разберемся, – махнул рукой граф. – Хотя это будет и не просто. Но вот что скажет Европа? – продолжил рассуждать Николай Павлович. – Конфискуя имущество и отправляя в Сибирь всех мало‑мальски представляющих угрозу панов, мы здорово рискуем. Ведь не прошло и года, как перед нами в полный рост вставал призрак повторной Крымской кампании.[39] Если бы не наш военный флот на британских коммуникациях в Северной Америке, еще не известно, чем бы тогда дело кончилось. Думаете, удастся повторить? А как же ваши замыслы с курсом на Британию? Почему вы полагаете, Европа не вступится за поляков?
– Просто на этот раз надо, чтобы там, в Европе, все считали это нашим внутренним делом и к нам не лезли!
– Надо, непременно надо. Да что там! Это было бы просто замечательно. – Голос и взгляд Игнатьева так и сквозили иронией. – Остались сущие пустяки. Всего‑навсего придумать, как этого добиться. Потому что они там у себя в Европе почему‑то Польшу нашим внутренним делом не считают.
– Мы добьемся, чтобы считали через общественное мнение, граф! Как же еще! – снова начал заводиться я.
– Ваше Величество, мы не в состоянии должным образом контролировать умы ваших подданных, – намекнул на деятельность Герцена, Некрасова, Чернышевского и других представителей русской интеллигенции граф. – Мне кажется, опрометчиво полагать, что сможем контролировать умы иностранных.