Страница 37 из 110
– Видимо, вспоминает вас кто‑то. Может быть, даже сам государь! – улыбаясь, попытался пошутить колобок, он же Петр Данилович Красновский. Будучи не слишком родовитым и вылезший в высшее общество лишь благодаря обширным латифундиям на юге империи, считал за большую удачу, что всемогущий глава Канцелярии удостоил его беседой.
– Типун вам на язык, Петр Данилович, – замахал руками граф. – Я был бы счастлив, если бы был оставлен без высочайшего внимания хотя бы сегодня. Признаюсь вам честно, – на этих словах он придвинулся к собеседнику ближе и перешел на шепот, – его императорскому величеству грезятся лавры его великого предка – Петра Алексеевича.
– Да неужто, – по‑бабьи всплеснул руками Красновский, заговорщически снижая голос и улыбаясь, – считаете, нам следует‑таки ждать реформ? Или новый государь воспримет наставления Петра Великого буквально и начнет брить бороды, подобно своему пращуру?
– Если бы, если бы, уважаемый Петр Данилович! – яростно прошептал Блудов, наклоняясь еще ближе, – у государя странные и подчас нелепые планы, но он не желает ни с кем их обсуждать и требует их немедленного воплощения. Мыслимое ли дело – Николай Александрович на Рождество планирует раскрепостить всех крестьян без выкупа!
Улыбка моментально сползла с лица Красновского. То, что он воспринял как забавную новость и шутку, перестало казаться таковой.
– Всех крестьян? В том числе и помещичьих? – уточнил он. – Выкупные платежи отменят и для них?
– Пока нет, – ответил, помолчав, граф, – но вы ведь умный человек и понимаете, что начнется после освобождения государственных и удельных крестьян без выкупа.
Красновский кивнул. Несмотря на комичную внешность, вызванную желанием быть принятым в высшее общество, и следование потому последней французской моде, он отнюдь не был дураком. Освобождение значительной доли крестьян без выкупа означало немедленное начало бунтов среди крестьян помещичьих. Среди них и так давно ходили слухи, что дворяне подменили истинный указ царя на поддельный и только потому им навязали непосильные выкупы за землю и совсем не дали воли. А если сейчас начнется раскрепощение на государевых землях без выкупа… Петра Даниловича передернуло. На его землях жило без малого тридцать тысяч крестьянских душ, и он отчетливо представлял себе, что начнется после царского указа.
– И это еще не все, – вырвал его из размышлений голос Блудова. – Только вчера я читал проект нового указа. С Нового года вывоз более сотни рублей либо ценностей, ценой их превышающих, за границу будет для русских путешественников воспрещен. Более того, для выезда будет требоваться разрешение от Министерства внутренних дел.
– А как же Ницца, Баден? – растерянно спросил Красновский, не в силах поверить в ужасную новость.
– А так, дорогой Петр Данилович. Можете теперь забыть о просвещенной Европе, – мрачно ответил Блудов, подхватывая фужер с шампанским у услужливого официанта.
– Нет, это решительно нельзя так оставить, – раздраженно воскликнул Красновский, рубанув воздух рукой. – Не знаю, кто внушает государю столь опасные и вредные мысли, но их воплощение неизбежно ведет к краху России. Именно мы, дворяне, – разглагольствовал он в полный голос, не обращая внимания на собравшихся, – есть верная опора трону. Лишь мы поддерживаем порядок и спокойствие в империи. На кого нас хотят поменять – на грязных крестьян?! На этих лапотников? Невежественных, грязных, отвратительных… Мы не потерпим подобных притеснений! Мы немедленно потребуем от императора оставления посягательств на наши исконные права и свободы! Мы…
Его пламенную речь прервал звонок, извещающий о начале третьей части оперы.
– Пойдемте, Петр Данилович, пойдемте, – подхватил под локоть Красновского Блудов, подталкивая его к выходу в зал. – Опера начинается. А наш разговор мы сегодня продолжим. Как раз после представления я приглашен в один закрытый клуб, где собираются люди, весьма озабоченные судьбами России. Я с удовольствием возьму вас с собой, уверен, вы найдете там наших с вами единомышленников. А сейчас вернемся в зал.
Все еще полыхающий жаром в начале речи Блудова Красновский успокоился и кивнул. Да, такое положение дел невозможно просто так оставить, но и в одиночку ничего не добиться. Если сам граф Блудов называет его единомышленником и приглашает в закрытый клуб… Значит, есть силы, способные препятствовать тем безумным и вредоносным реформам, что, по словам графа, планирует новый государь. От этих мыслей Петру Даниловичу стало спокойнее, и он с легким сердцем последовал вместе с Дмитрием Николаевичем в оперный зал.
* * *
В зале на третьем этаже Зимнего дворца, непосредственно примыкающим к рабочему кабинету его императорского величества Николая II, было традиционно людно. Распорядок дня государя стал настолько плотен, что приемы и аудиенции следовали буквально непрерывным потоком, начиная с раннего утра и до поздней ночи. В связи с этим в приемном зале, как стали его называть, были поставлены несколько кресел и диванов для ожидающих, принесенные с других этажей. Так же чиновничьей братией был организован неприметный буфет с безалкогольными напитками и легкими закусками для желающих подкрепить свои силы, подорванные долгим ожиданием. Занять время можно было также чтением номеров свежей российской и европейской прессы, ежедневно доставляемых во дворец.
Сегодня приемный зал буквально гудел от слухов. Обсуждались только что состоявшиеся отставки нескольких министров и кандидатуры их возможных преемников. Так же, вполголоса, среди присутствующих то тут, то там вспыхивали обсуждения причин этих: кадровых решений и вскользь выражалось сомнение в их разумности.
– Да самодурство это, самодурство! – яростно нашептывал собравшимся в небольшой кружок вокруг него членам кабинета министр иностранных дел князь Александр Михайлович Горчаков. – Не с той ноги встал наш постреленок – вот и подвернулись ему под руку несчастные Александр Алексеевич и Александр Васильевич.
– Я бы не согласился с вами, Александр Михайлович, – вступил в разговор Павел Петрович Мельников, министр путей сообщений, – при всем моем уважении к Александру Алексеевичу (Зеленому), качествами, необходимыми для министра государственных имуществ, он не обладал. Куда ему до Михаила Николаевича (Муравьева)?
– А я говорю – не угодил он чем‑то лично, – упорствовал князь Горчаков, – вот и слетел с места. Не разбирается государь пока в людях. Таких умов‑то из кабинета выкидывать. Или скажете, как некоторые, – бросил он с презрительной усмешкой, – что он администратор почище Муравьева и военный деятель лучше Милютина?
Мельников покачал плечами, всем своим видом показывая, что спор с собеседником видит бесперспективным. Действительно, новый император своей чересчур резкой активностью успел порядком подрастерять авторитет среди профессионального чиновничества.
– О, Дмитрий Николаевич, – обратился князь к только что вошедшему в зал начальнику Канцелярии, – прошу к нам. Будьте судьей в нашем небольшом споре.
– Здравствуйте, господа! Премного рад встрече, – принялся расшаркиваться с министрами граф. – Чем на этот раз удивило нас его императорское величество? Рассказывайте господа, рассказывайте!
– О! Вы еще не слышали, Дмитрий Николаевич? У нас здесь кипят нешуточные страсти. Государь, верно, вознамерился продемонстрировать всем свою решительность и принимает решения со свойственной его молодости горячностью, – за всех ответил ему Валуев.
– Что вы говорите? Нет, я ничего не слышал – только что из оперы. Надо же, надо же! Бороды у всех целы? – притворно испугавшись, оглядел собравшись Дмитрий Николаевич. Раздались нервные смешки.
– Смех смехом, однако некоторым весьма достойным людям уже не посчастливилось расстаться с министерскими креслами, – ответил на шутку Валуев.
– Да что вы говорите? – всплеснул руками Блудов. – И кто же эти несчастные?