Страница 30 из 110
– Ваше величество, я действительно не совсем осознаю суть вашего поручения, – ответил после недолгого молчания Лесков, – но видя вашу убежденность в его важности, я никак не могу вам отказать.
– Ну и отлично, – кивнул государь, явно удовлетворенный таким ответом. – Завтра в 10 часов утра жду вас в Зимнем дворце. Мы с Николаем Павловичем Игнатьевым обстоятельно обрисуем то дело, которое хотели бы вам поручить.
Лесков машинально кивнул.
– В таком случае всего доброго, Николай Семенович, увидимся завтра, – резюмировал император. – На входе во дворец представьтесь, охрана проводит. До свидания, – сказал он и, напоследок еще раз пожав Лескову руку, удалился.
– Да уж, – пробормотал писатель, глядя вслед удаляющемуся императору, который словно линкор рассекал толпы приглашенных, успевая на ходу обмениваться приветствиями и делать комплименты дамам. – Пожалуй, коллеги были правы, есть в нем что‑то и от Александра, и от Павла, но больше всего от Петра! Дьявол, а не человек. Боже, во что же я все‑таки ввязался?..
* * *
Николай тем временем переместился в другой зал, внимательно и цепко разглядывая окружающую его толпу, выискивая в ней знакомые лица, словно зерна в навозной куче. Внезапно ему на глаза попалась невзрачная серая мужская фигура в потрепанном фраке, явно взятом напрокат, одиноко стоящая у окна. Несмотря на некоторое возрастное различие, личность приглашенного не вызывала у его величества никаких сомнений. Трудно не узнать человека, напротив портрета которого ты сидел почти восемь лет на уроках литературы.
Изменив курс, Николай Александрович двинулся в направлении будущего классика русской литературы. Объект, уловив приближение императора, сделал попытку незаметно улизнуть в соседний зал, однако был остановлен громогласным возгласом:
– Федор Михайлович, куда же вы?
На этих словах Достоевский, а именно он привлек внимание его величества, застыл как вкопанный. Сама мысль о том, что император мало того, что обратил на него внимание, так еще и знает его по имени‑отчеству, была невообразимой для погрязшего в долгах будущего великого писателя. В отчаянной надежде он огляделся по сторонам, надеясь увидеть там других Федоров Михайловичей, однако обнаружил лишь стремительно пустеющее пространство рядом с собой и стремительно приближающегося императора в сопровождении адъютанта.
Тем временем Николай, подойдя, подхватил застывшего словно в столбняке писателя под локоть и проследовал с ним к ближайшему окну.
– Федор Михайлович, – начал разговор Николай, – я недавно ознакомился с вашей повестью «Записки из Мертвого дома»[24] и впечатлен вашим литературным талантом. Признаюсь честно, сразу после прочтения мне захотелось встретиться со столь большим знатоком человеческих душ и выразить ему благодарность за время, проведенное в чтении.
– Благодарю, ваше величество. Я польщен, – заплетающимся языком пробормотал писатель. Федор Михайлович еще никогда не становился объектом столь высокого внимания, и ему было откровенно не по себе.
– В ответ на радость, доставленную мне вашими книгами, я хотел бы сделать ответный подарок. Осведомившись у Дмитрия Николаевича, я узнал о вашем скромном денежном положении и скорбном здоровье вашей супруги и брата.[25]
– Да, ваше величество, – смущенно и одновременно испуганно ответил Достоевский, – моя жена действительно нездорова, доктора находят морской климат столицы вредным для нее. Я уже перевез ее во Владимир, надеюсь, что выздоровление вскоре последует. К величайшему горю, средства не позволяют мне оказать ей какой‑либо медицинский уход. Но что касается других моих родственников, то все они, насколько мне известно, вполне здоровы.
На этом он замялся, не зная, что говорить дальше. Федор Михайлович был в растерянности. С одной стороны, о болезни жены и денежных затруднениях знали многие, но чтобы сам император интересовался делами каких‑то литераторов и их семей… Нонсенс!
– Странно, – несколько наигранно поднялись брови на высочайшем челе, – граф Блудов утверждал, что ваш брат Михаил Михайлович хвор болезнью почек.
– Нет, нет, – замотал головой Достоевский, – Михаил совершенно здоров. Во всяком случае, был таковым, когда мы встречались в прошлом месяце, – неуверенно добавил он, чуть помолчав.
– Ну что ж, – улыбнулся писателю Николай, – мне отрадно это слышать. Однако я бы на вашем месте все‑таки сверился о здоровье брата. Граф говорил о его болезни весьма уверенно. И его информация касательно Марии Дмитриевны оказалась верна, ведь так? Состояние вашей жены вызывает опасения, – сказал император и вопросительно посмотрел на собеседника.
– Увы да, ваше величество, – согласился Федор Михайлович. – Чахотка творит с людьми страшное… но я не теряю надежд на излечение.
– Это похвально, – закивал государь, – но туберкулез – болезнь прескверная, я думаю, вашей супруге куда лучше будет отдохнуть в надлежащем врачебном учреждении…
Николай Александрович сделал знак рукой, и стоящий рядом ординарец подал Достоевскому плотный конверт с сургучной печатью.
– Здесь приглашение для вашей супруги посетить туберкулезный санаторий доктора Бремена в Силезии.[26] Лечение уже оплачено, не беспокойтесь.
При взгляде на конверт Федор Михайлович застыл в нерешительности. Конечно, он по‑прежнему любил жену и по‑своему о ней заботился. Федору было мучительно больно видеть ее непрекращающиеся приступы глухого кашля, которые, казалось, ломали изнутри хрупкое тело Марии. Однако человек слаб… Писатель уже не мог заставить себя оставаться рядом с мучающейся женой.
Он сбежал от нее, ему стыдно было в этом признаться, но сбежал, сбежал. Уехал в Европу, оставив жену на попечение близких. Пустился во все тяжкие, закрутил любовный роман с прелестной г‑жой Сусловой, встреченной им в Париже, проигрался в рулетку…
Но в голове так и крутилась мысль, которую не заглушали ни страстные вздохи любовницы, ни шорох фишек в казино, мысль о том, что он оставил жену в одиночестве, подталкивая ее к смерти… Голос совести…
И он вернулся, вернулся, почти убедив себя, что на все божья воля, что смерть супруги предрешена, что надо успокоиться и принять ее скорую смерть, сколь бы тяжко это ни было. И тут… такой поворот судьбы.
Конверт в руках государя одновременно и манил, и отвращал его от себя. Взять… или не взять? Отбросить уже принятую мысль о скорых похоронах жены, принять помощь и остаться с ней? Или отказаться, убедить себя, что уже все решено на Небесах, что нужно забыть и двигаться дальше, туда, куда его манят плотские соблазны? Да, слаб человек, слаб…
Глубоко вздохнув, Достоевский решительно взял конверт из руки Николая II и прижал к груди. Перекрестившись и склонив голову, скрывая набежавшие в глаза слезы, Федор дрогнувшим голосом прошептал:
– Благослови вас Бог, ваше величество. Благослови вас Бог за вашу доброту.
– Вам нет нужды меня благодарить, Федор Михайлович, – пожал плечами император и, чуть помолчав, продолжил: – Могу я попросить вас об одном одолжении?
– Да, да, конечно, ваше величество, – быстро закивал Достоевский. – Все, что в моих скромных силах.
– Отлично, – улыбнулся Николай. – Вы не могли бы встретиться с Николаем Павловичем Игнатьевым завтра в одиннадцать утра в его кабинете в Зимнем? Он тоже большой ваш поклонник и имеет к вам деловой интерес. Связанный с солидным материальным поощрением. Вы согласны?
– О да, конечно, ваше величество, – как китайский болванчик, снова закивал Федор Михайлович. Сказать, что писатель был в затруднительном положении, – значит ничего не сказать. По собственному выражению, в Европе он проигрался «весь, совершенно дотла». К слову сказать, роман «Игрок», который Федор Михайлович еще только задумал, будет практически полностью автобиографичен и основываться на его недавней (в августе‑сентябре 1863 года) поездке в Баден‑Баден. Так что слова о материальном поощрении упали в плодородную почте.