Страница 17 из 110
Я подавил в себе желание воспользоваться переходом между вагонами. Не сразу, но запертая дверь немало этому поспособствовала, а спросить ключ как‑то не догадался. К тому же у меня были сомнения, что провожающие, оставшиеся на платформе, осознавали, что я ошибся вагоном. Они с невозмутимым видом заходили за мной, делая вид, будто ничего особенного не произошло.
Представив, как мне бы пришлось, изображая отсутствие всякого интереса к происходящему и беззаботно насвистывая, выйти из вагона и под недоуменными взглядами родни пройти в свой вагон, я немедленно загорелся идеей, озвученной одним находчивым поручиком, из свитских. Решил позавтракать второй раз. И спустя две минуты уже пожалел об этом.
«Нет, сегодня точно день каких‑то каверзных совпадений!» – думал я, безуспешно пытаясь оттереть кофе со своего парадного мундира. Это надо же так совпасть, чтобы поезд резко тронулся именно в тот момент, когда официант нес поднос с заказанными мной кофе с булочками. Да, официант споткнулся. Он просто шагнул вперед немного быстрее, чем требовалось, чтобы компенсировать толчок поезда, и именно там, куда ступила нога официанта, находилась трость моего воспитателя… И сейчас, все так же безуспешно, как и минутой ранее, пытаясь оттереть пролитый на абсолютно чистого меня абсолютно черный кофе, я сижу в роскошном кресле и великодушно заверяю всех, что не стоит беспокоиться о таких пустяках.
Ехать нам было меньше часа, и, чтобы развлечь себя разговором, я с далеко идущими планами поинтересовался, что нового в мире литературы. Как оказалось, ничего свежего и заслуживающего внимания за последние полгода опубликовано не было. Ну, разве что если отнести к свежему новое издание стихов Лермонтова, куда вошли некоторые обойденные ранее вниманием творения. Так же с большой натяжкой к новому можно было отнести «Отцы и дети» Тургенева, опубликованные год назад. Я вынужден был со стыдом признать, что с трудом припоминаю события романа, несмотря на то что изучал в школе это произведение. Зато остальные представляли себе их весьма живо и на мою просьбу рассказать о нем принялись в красках и с чувством рассказывать о событиях в книге. В основном оценки были не очень лестными, с одной стороны, отдавая должность храбрости и личному мужеству Базарова, с другой – никто не разделял его взглядов и убеждений.
Так за разговором, в течение которого я узнал немного нового о последних новинках книжных прилавков, а также о своих сопровождающих, мы оказались в Петербурге. Выйдя из кухонного вагона, который мы так и не удосужились покинуть, я смешал все планы встречающим меня господам. Но Александр Аркадьевич Суворов, а именно он был военным генерал‑губернатором в Санкт‑Петербурге, видимо, все же унаследовал от своего деда живость решений. Ловко перестроивший подготовившуюся к моему выходу из другого вагона торжественную встречу, он подошел ко мне и звонко щелкнул каблуками.
– Ваше императорское величество, позвольте выразить вам свое уважение и поздравить с выздоровлением. Вы замечательно выглядите.
– А вы, Александр Аркадьевич, в свою очередь, позвольте мне выразить свое неудовольствие вами, – резко ответил я. Видя, что генерал‑губернатор застыл в растерянности, пояснил свои слова, процитировав строки Федора Ивановича Тютчева.
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросись!..
Как извинить пред вами эту смелость?
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас России целость,
Всем жертвуя призванью своему.
Так будь и нам позорною уликой
Письмо к нему от нас, его друзей!
Но нам сдается, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей.
– Я полностью согласен с Федором Ивановичем. Генерал‑губернатор Муравьев ни в коем случае не заслуживает вашего к нему отношения. Тем более того, чтобы его во всеуслышание называли людоедом. Я могу понять и простить вашу неприязнь к методам, которыми он добивается поставленной цели. Однако генерал на службе и исполняет свой долг по приказу моего отца. Потому я не могу понять, почему вашей подписи не было в письме о поддержке Муравьева? Александр Аркадьевич, неужели мне следует понимать ваш отказ и ваши высказывания, как открытое неудовольствие решениями моего отца?
Суворов заверил меня, что он вовсе не это подразумевал под своим отказом, и вообще произошло досадное недопонимание. Раскланявшись с «гуманным внуком воинственного деда», я погрузился в тарантас и проследовал в Зимний дворец, где меня уже через час ждал Комитет министров. Однако лишь только успел выйти из кареты, в меня будто репей вцепился граф Блудов, председатель Государственного совета и Комитета министров.
Он явно был из той породы вечно юных стариков, которые до самой старости сохраняют юношескую живость. Невысокий, плотный, если не сказать толстый, он едва доставал мне до плеча, но казался выше благодаря огромному, куполом, лбу, плавно переходящему в обширную лысину, укутанную, как облаком, венчиком седых волос. Выцветшие до серости глаза, прячущиеся в бойницах морщин, энергично поблескивали. Резкие, излишне рваные движения выдавали в нем явного холерика. Но больше всего на меня произвел впечатление его мундир. Несмотря на пристрастие большинства местных мужчин к военной и полувоенной форме, ходить in fiocchi[16] предполагалось лишь на исключительных, торжественных мероприятиях. В быту в парадное одевались лишь записные модники. При всей внешней броскости парадная форма была малопригодна для повседневного ношения. Она сковывала движения, делая затруднительным даже самые простые операции. Особенно много неудобств вызывали штаны. В кавалергардском полку, например, белые рейтузы из лосиной кожи надевали влажными, чтобы они идеально обтягивали фигуру. Любивший щегольски одеваться Николай I по нескольку дней должен был оставаться во внутренних помещениях дворца из‑за болезненных потертостей на теле от форменной одежды.[17] Однако граф был явным исключением из общего правила. Его парадный мундир блистал, нет, он слепил обилием орденов и медалей. Владимирская лента, Анна, Белый Орел, Александр Невский, Андрей Первозванный, были и другие награды, но в глаза бросались именно эти. Общий вес этих регалий, по моим скромным прикидкам, тянул килограмма на полтора. Самым удивительным было то, что граф ухитрялся мало того, что будто бы не замечать этого, так еще и каким‑то абсолютно непонятным для меня образом не издавал ни звука при перемещении. Ни лязга орденов, ни бренчания медалей – ничего. Граф двигался абсолютно бесшумно, словно с детства брал уроки у японских синоби.
– Ваше императорское величество, позвольте поприветствовать вас. Встреча с вами доставляет мне наивысшую радость, сравнимую по своей силе лишь с горем утраты по вашему августейшему отцу, – прижимая одну руку к сердцу, склонил голову в старомодном поклоне Блудов.
– Добрый день, Дмитрий Николаевич.
– Примите мои соболезнования, ваше величество. Внезапная смерть вашего отца – невосполнимая утрата для империи многих миллионов ее подданных, – дождавшись моего кивка, он продолжил: – Однако у меня не возникает даже тени сомнения о блестящем будущем нашей державы под вашей умелой рукой…
– Извините, но я тороплюсь, мне необходимо зайти в свой кабинет перед заседанием, – перебил я его.
– Вы позволите мне проводить вас?
– Да, конечно.
– Должен заметить вам, ваше императорское величество, что вы просто превосходно выглядите. Глядя на вас, никто и не подумает, что совсем недавно вы были серьезно больны. Думаю…
– Дмитрий Николаевич, прошу прощения, что перебиваю, но у меня есть к вам несколько вопросов. И раз уж мы встретились, то, пользуясь случаем, мне хотелось бы задать их вам.
– Я весь во внимании, ваше величество, – изобразив живейший интерес, старик подобрался и расправил плечи.
– Вы не могли бы объяснить мне, почему информация, которую предоставляет мне Канцелярия, либо не полна, либо, напротив, чрезмерно подробна?