Бугор

— Пошел ты… — начал было Баклан.

Тут ему и съездили от души по морде тяжелым прикладом.

А потом кинули в кузов вездехода. Везли долго.

— Знаешь, что значит — увезу тебя я в тундру? — спросил человек с вдавленным лицом.

— Нет, — прошептал избитый Баклан.

— Это значит, что обратно из тундры обычно не привозят… Ты понял?

— П-понял…

— Нет, ты не понял…

Так Баклана никогда не били. Расчетливо. С час где-то. Он терял сознание. Приводили в себя. Потом опять били. И выбивали все человеческое.

— Ну что, петухом, значит, тебя сделать? — спросил широкоплечий, со вдавленным внутрь лицом.

— Дурак был! Простите! — прошептал Баклан.

— Простить? — спросил человек с вдавленным лицом.

— Да ладно, Волох, — кивнул его напарник, — Все-таки из своих, только от хозяина.

— Мозги отшибли там, — сочувствующе кивнул Волох. — Ладно. Живи. Только учти — ты теперь наш раб. Ты нам обязан жизнью. Понял?

— Да.

Работать не за страх, а за совесть его уже не надо было заставлять. Надо ли говорить, что бригадир давал ему работу похуже. Но Баклан был не в претензии. Он в ту ночь понял, что такое, когда твоя жизнь тебе не принадлежит. Что такое, когда тебя превратили в отбивную.

Он понял, каким идиотом был. Ему повезло, что Бугор — а это был начальник партии Сергей Федосович Кандыба — его простил, а не раздавил сразу.

Кандыбу все, начиная от бомжей и кончая инженерами, боялись до трясучки. Он был настоящий хозяин. Делал тут, что хотел. Это была его вотчина. Сюда не лез ни один проверяющий. Тут все было отлично. Это был образцовый коллектив. И тут варились какие-то большие деньги. На чем — вникать никому резона не было. Это было слишком опасно для здоровья.

Два месяца Баклан отпахал в бригаде. Потом приехал Волох.

— Надоело киркой работать? — спросил он.

— Надоело, — кивнул Баклан.

— А будешь. Хотя…

— Что надо?

— Можешь с нами…

— С кем?

— Такая добровольная народная дружина. Порядок поддерживаем. Занятие не вредное. Тройная зарплата. Двойная пайка. Согласен?

— Да, — кивнул Баклан.

— Всех не берем…

Ни о какой милиции в тундре не слышали. Один милиционер на три тысячи километров. Поддерживали порядок своими силами. С помощью Волоха и его подручных. Попросту карательного отряда.

У Баклана не раз подкатывал комок в горлу от ужаса, когда он вспоминал, как разговаривал с Волохом. И как дерзил самому Бугру — единственному человеку, которого сам Волох боялся.

В общем. Баклан вступил в «опричнину». А потом была ночь. Был рев мотора, и вездеход трясло на ухабах. «Увезу тебя я в тундру». Только на тот раз из тундры человека не привозили.

— На, — сказал Волох, протягивая нож Баклану.

— Нет! — крикнул он.

— Что, впервой?

— Нет! — крикнул Баклан.

— Ну так…

Баклан зажмурился и вонзил нож в человека… После этого прошло много лет. Судьба у Баклана была дурацкая, как и он сам. Пристраивался к командам. Рэкетировал. Грабил на улицах. Шарил по квартирам. Несколько раз его чуть не пришили за дурной нрав да за бесчестность — была у него склонность подворовывать у своих. Прибился он к Ревазу Большому. Грабили антикваров. И однажды поехали в Москву.

В Москве они поселились в больнице. Красоты города Баклана не интересовали. Интересовали его иномарки и шлюхи, но шлюхи в Москве были слишком дорогие. В общем, в Москве делать ему было нечего.

Нужно было взять квартиру. У Баклана были незаурядные способности вскрывать двери — хоть железные, хоть какие. Золотые руки у него были. Они сделали вылазку, исследовали дверь, и Баклан сказал, что откроет ее за пять минут. Порешили через три дня брать хату.

После этого Баклан завалился в кабак. Надоели ему и кореша, и больница, и медсестричка, которую он хотел затянуть в угол. Она отбивалась, а Реваз дал ему по физиономии, как будто кувалду уронил.

В кабаке звучала из динамиков песня Алены Апиной. Перед Бакланом стоял графин с водкой. Баклан наслаждался жизнью.

Тут к его столику подсели. Даже не посмотрев кто, Баклан кинул презрительно:

— Глаза разуй. Тут занято.

— Баклан. Пьянь, — произнес человек, кивая на графин с водкой.

— Волох? — сдавленно произнес Баклан, и тут же хмель выветрился из его головы.

— Я, родной.

Баклан сглотнул. Прошлое мигом навалилось на него, как поет бард, «медвежьей тушей на плечо». И заиграло в голове «Увезу тебя я в тундру».

— Чем занимаешься? — спросил Волох. И Баклан, выслуживаясь, как когда-то (старые навыки и страхи, оказывается, никуда не исчезают, а только отдаляются на время), выложил все. Несколькими вопросами Волох вытянул и о Ревазе Большом, и о заказе. И кое-что о заказчике.

— Молодец, — сказал Волох, поднимаясь. — Будет тяжело — звякни.

Когда ушел, Баклан ударил себя рукой по голове. Что же он натворил? Зачем наговорил все Волоху? Но сказанного не воротишь.

Взяли квартиру Марата Гольдштайна без сучка и задоринки. Потом отдали вещи заказчику. И можно было выпить за хорошее начинание — тем более было еще два заказа.

Баклан не понимал, какой толк в картинках. Но знал, что стоят массу денег. Кроме того, давно решил отчаливать от своих корешей. И заняться тем, чем занимался не раз, — крысятничеством кражей общей добычи.

Это оказалось несложно. Реваз Большой встретился с заказчиком. Переложил в машину того сумки с вещами. Заказчик отчалил. А Баклан на угнанной машине проследил за ним и установил, где тот прячет картины.

А через пару дней он залез на ту квартиру и прихватил несколько картинок. Спрятал их надежно. И в тот же день его повязала милиция…

Осенью экспертиза Всероссийского института судебной психиатрии имени Сербского дала однозначное заключение — испытуемый Кандыба страдает психическим заболеванием, невменяем по отношению к инкриминируемым ему деяниям.

С моим старым приятелем — психиатром из Сербского — я встретился в пивном баре.

— Как же вы так? — спросил я, когда мы оприходовали уже по кружечке пива и приступили ко второй.

— А как мы могли признать его нормальным, если он полный псих, — пожал плечами психиатр, словив в воздухе никому не видимую, кроме него, мушку.

— Незаметно что-то было, — сказал я.

— А почему ты должен был что-то заметить? У него была в жизни зацикленность на одной идее. Его жгла единственная страсть — заполучить понравившиеся ему произведения искусства. И он стремился любыми путями достичь этого. А так как был человек денежный и деловой, располагал значительными ресурсами, то у него это получалось.

— Такую паутину сплел. Психу это по силам?

— Ну и что? Психам очень много по силам. Сумасшедшие, реализуя свой бред, демонстрируют порой чудеса интеллекта и физической силы.

— И когда он стал шизиком? — Я отхлебнул пива и внимательно посмотрел на психиатра.

— Болезнь, возможно, десятилетия дремала в нем, никак себя не проявляя по большому счету. И однажды был какой-то стресс. Был толчок. И остальной мир для него будто поблек. Все сконцентрировалось на них — на живописных полотнах.

— Сверхценная идея?

— Да.

— И тогда в ход пошли старые связи?

— Вот именно.

Я еще отхлебнул пива.

Да, дела у Кандыбы, когда он руководил геологоразведочными партиями и различными структурами по самым отдаленным местам СССР, шли неплохо. Находил полезные ископаемые, был на хорошем счету, себя не забывал — занимался махинациями. Но однажды он сказал себе — баста. И вернулся в Москву.

В Мингеологии его ждала приличная должность. Заодно он защитил диссертацию, преподавал на кафедре в геологоразведочном институте. Все шло нормально, но тут началась перестройка. И он, плюнув на все, ушел в бизнес, где быстро нашел свое место. Не дикие деньги, чтобы замки покупать. Но хватало, чтобы чувствовать себя свободно и собирать коллекцию.

Так он и жил. Поднимал свою фирму. Вкалывал там, не щадя себя, как вкалывал всю свою жизнь. От конкурентов отбивался, пристроив для этого дела Волоха и его уголовников.