Бугор

— Где-то трое суток, — сказал Зайцев. — Во вторник Тарлаев должен был выйти на работу. Значит, накануне…

— Из чего стреляли?

— Может, из револьвера, — пожал он плечами. — Гильзы не обнаружено. Калибр где-то около девяти миллиметров…

— «ПМ»?

— Эксперт говорит, не похоже… Стандартно, по два выстрела на человека. На поражение и контроль. В шесть патронов уложился.

— Почему в шесть?

— В спальной лежит дочь Тарлаева. Она читала книгу. Скорее всего был включен проигрыватель, и она не слышала, что творилось в большой комнате. Разделавшись с родителями, убийца зашел потратить еще два патрона. Так же аккуратно…

Что тут скажешь? Только слегка сдавило голову и прошли мурашки по телу от ощущения ледяного дыхания смерти, унесшей еще одну душу в неизведанные дали.

— Они работали не спеша, — произнес Зайцев, показывая на коридорчик, ведущий в кухню. — Смотри.

Рамы от картин были аккуратно сложены в коридоре. Зачем тащить картины с рамами? Добыча должна быть упакована компактно, чтобы ее нетрудно было вынести из квартиры.

Я нагнулся и показал на небольшой кусочек белой бумаги на полу.

— Упаковочная бумага, — сказал я. — Да? — Зайцев нагнулся над ней, не касаясь рукой. — Ребята работали хладнокровные. Не наследили. Тщательно упаковали картины. И трупы им не мешали. Тут нужна хорошая закалка. Молокососы после убийства обычно резко смываются, наспех покидав награбленное в сумки, — подытожил я.

— Похоже, — кивнул Зайцев.

— Явно — киллеры со стажем, — отметил я. — Знаешь Тарлаевы были достаточно напуганы разгулом преступности, «Криминальную хронику» выписывали не зря. Страху набрались. Поэтому разорились на израильские стальные двери. А вот сигнализацию с выводом на пункт охраны ставить отказались.

— Почему?

— Дубликат ключа нужно в отдел охраны отдавать. Боялись. Поэтому оборудовали квартиру ревуном. При попытке взлома вой тут такой стоял бы, что жители из окон повыпрыгивали бы. Двери Тарлаевы открывали только знакомым. Так что убийцу впустили они сами.

— «Труба засорилась», «телеграмма», «Мосгаз» — не прошло бы?

— Нет. Хозяева прозвонили бы в организацию убедиться, что пришли именно оттуда… Нет, тут побывал кто-то свой. Тот, кого встретили чаем с вареньем.

— Значит, среди своих надо искать… Хребтом чую — висяк будет, — Зайцев похлопал себя широкой ладонью по бычьей шее. — Хрен мы это дело поднимем!

— Поднимем, — заверил я.

— Сладкоголосо поешь, — поморщился Зайцев. Первая неделя работы показала, что правота пока была на стороне Зайцева. По горячим следам преступление не раскрывалось. Поквартирный обход практически ничего не дал. Только алкаш с первого этажа сказал, что в день убийства видел поднимавшегося по лестнице мужчину. Составили фоторобот, но толку-то? Я не знаю случая, чтобы кого-то поймали по фотороботу…

Отрабатывались связи, знакомые убитых. Возникали версии, но тут же отпадали. Дело начало зависать…

На втором этаже Центрального дома художника на Крымском валу была выставка немецкого авангарда. Когда я смотрел на размалеванные грубо и неинтересно полотна, у меня от скуки сводило скулы.

Толпа валила, естественно, не на авангард. Толпа валила с авангарда — прямиком на Всероссийский антикварный салон. В толпе валил туда и я.

Естественно, покупать я там ничего не собирался. А собирался на людей посмотреть. И на вещи.

Я продемонстрировал удостоверение МУРа дюжим молодцам в выглаженной, аккуратной синей форме, с пистолетами в кобурах — их присутствие здесь никак не излишне, учитывая какие ценности свезены сюда.

— Проходите, — сказали охранники.

И я через два шага оказался в мире красивых и дорогих вещей, больших денег, нешуточных страстей.

Выставочные площади под салон в этом году отвели приличные. Здесь представлены были несколько десятков антикварных магазинов — в основном питерские и московские. Свозили сюда лучшее, показать товар лицом.

Публика делилась на две основные категории. Первая: леди и джентльмены в модных туалетах, обязательно с торчащими из сумочек или нагрудных карманов мобильными телефонами — есть такой новорусский тотемный предмет, без которого и в люди не выйдешь. Это были толстосумы, присматривающие какую-нибудь ветхую безделицу, типа эскиза Саврасова, в роскошный сортир в своем новом подмосковном коттедже. Вторая категория: нечесаные, неумытые, странного вида существа — художники, реставраторы, искусствоведы, которых интересовали не столько цены, поскольку для них они были недостижимы, сколько сами произведения.

Время от времени попадались знакомые лица. Вон прошел кумир шестидесятников поэт Андрей Вознесенский, держа мило за ручку девицу, годящуюся ему во внучки. Вон профланировал знаменитый телеведущий и застыл перед коллекцией фарфора двадцатых годов. Вон прошествовал дирижер, хорошо известный не только в музыкальном мире, но и среди коллекционеров.

Глаза разбегались. Хочешь поделки Фаберже, хочешь картины — пожалуйста. Ну а также иконы, монеты, марки, плакаты Двадцатых и тридцатых годов типа «Враг подслушивает», книги — все, что душе угодно.

Цены писали в рублях или в никем и никогда не виденной валюте, называемой УЕ., которую в народе прозвали неприлично — не скажу как, дабы не вгонять читателя в краску. Рубли я в уме переводил в доллары, чтобы было понятнее. Цены кусались, притом больно кусались.

На витрине стоит металлическая пол-литровая бутылочка с выгравированной надписью: «Казенное столовое. Цена вина 10 коп, посуды — 3 коп. Итого 13 коп. Крепкостью 40». До революции таких было завались, сегодня она — уникальна и стоит две тысячи долларов. А вот невзрачная белая зажигалка старая, потертая, за которой и не нагнешься, если увидишь на полу. Она шла за две тысячи баксов — это плата для людей которые хотят иметь осколок минувшего.

— Ух ты, а это сколько? — спросил я продавщицу, проведя по крупу чугунного огромного коня — почти в настоящий рост.

— Недорого. Двадцать тысяч УЕ, — пластмассово улыбнулась девушка. Она улыбалась всем, зная, что коня все равно не купят.

— Хорошая кобыла, — я похлопал коня по крупу и перешел к стендам с посудой.

Набор золотой посуды шел за тридцать тысяч долларов. Солонка — полторы тысячи. Фарфоровая тарелка с надглазурной росписью — тысяча восемьсот долларов.

— Многовато будет, — кивнул я на небольшую, сантиметров двадцати в высоту, фигурку русского пехотинца времен Первой Отечественной войны — яшма, агат, серебро, золото. — Пятьдесят тысяч долларов все-таки.

— Вещь-то уникальная, — с вежливым высокомерием произнесла хозяйка магазина — высокая сухая пожилая женщина, сидевшая в кресле в глубине своей экспозиции.

— А чего-нибудь подешевле? — спросил я.

— Подешевле — это как? — Она встала и подошла ко мне.

— Ну, долларов за десять.

— Только проспект нашего магазина, — улыбнулась она.

— Я, может, вернусь еще и куплю парочку, — кивнул я на солдата. — Детишкам позабавиться.

Сделав большой круг, я зарулил на посадку — в служебное помещение. Там были расставлены мягкие черные кресла, столы. На столе стоял поднос, на подносе — бокалы, в бокалах пузырилось шампанское. Шампанское пили избранные гости и хозяева.

— День добрый, — сказал я, проходя в помещение. Мне закивали в ответ. Меня знали. Тут были две шишки Министерства культуры, оперативник из таможенного комитета и еще пара торгашей. Торгаши обсуждали какую-то сделку привлекая к спору представителя из департамента Министерства культуры по сохранению культурных ценностей.

Я присел в кресло рядом с седым, с рассеянно-лукавым выражением на морщинистом лице Николаем Ивановичем Рамсуевым — начальником отдела Министерства культуры. Он пялился в бокал и ни в какие дискуссии не встревал.

Девушка в белом накрахмаленном передничке поднесла мне бокал шампанского, от которого я не отказался. Хотелось немного расслабиться. Я устал. Позавчера подчистили квартиру Марата Гольдштайна — реставратора, коллекционера. Воры забрали коллекцию монет и несколько картин. И опять — дело глуховатое. Свидетели видели пару каких-то кавказских морд. Если кто-то считает, что в Москве мало кавказских морд — он ошибается. И больше не за что зацепиться. Плохо. Глухарь за глухарем прилетает в наш огород.