Страница 9 из 20
Бр-р-р! Я моментально представил себе почему-то сидящим на краешке унитаза голого онаниста-самоубийцу с петлей на шее. И живо перевернул сразу несколько страниц.
Теперь я наткнулся на «Партенофилию», лапидарно определяемую как половое влечение исключительно к девственникам: зрелым, но сексуально неопытным молодым объектам. И следующую сразу за ней «Салироманию» ― сексуальное извращение, разновидность садизма, которое состоит в получении сексуального удовлетворения от мазания партнера калом, мочой или кровью.
Но самым поразительным было другое: как и астрологический сборник, сей труд тоже был весь испещрен похожими на чьи-то инициалы значками, подчеркиваниями, восклицательными и вопросительными знаками.
Это уже становилось интересным. Я решил все-таки вернуться к началу, чтобы теперь уже планомерно попытаться определить, по какому принципу в нем разбросаны эти явно прикладного характера пометки. Но мой исследовательский порыв был прерван в самом начале.
Вдруг почудилось, будто в соседней комнате что-то глухо стукнуло ― словно упал на пол тяжелый мягкий предмет. Сунув книжку под диванную подушку, я бесшумно вскочил на ноги и на цыпочках подобрался к двери в спальню. Приложив ухо к самому косяку, простоял, чуть дыша, минуты две. Но больше ничего не услышал и, успокоившись, вернулся на диван. Только-только устроился на подушках, как дверь на этот раз скрипнула вполне отчетливо, я резко повернулся и при виде открывшегося мне зрелища поначалу решил, что Нинель натурально рехнулась.
То есть, если быть точным, в самое первое мгновение мне показалось, что рехнулся я. В дверях гостиной, скромно сложив руки поверх черного форменного фартучка, стояла тоненькая школьница в потертом коричневом платьице времен моего детства с алым пионерским галстуком на худой длинной шейке. Две русые девичьи косички чертячьими рожками торчали по бокам аккуратно расчесанного пробора, голые голенастые ноги в коротеньких розовых носочках были обуты в стоптанные черные туфли с облезлым лаком. Она молча глядела на меня исподлобья, застенчиво улыбаясь одними губами.
Лишь чудовищным напряжением воли мне удалось удержать рассудок в относительном равновесии. И только тогда, вглядевшись, я признал Нинель. Лицо у нее было свежее и даже слегка порозовевшее — никак она снова глотнула чего-то бодрящего.
Но тут же меня ждало следующее испытание, после которого впору было свихнуться по новой.
― Пвивет, Стафик, ― кокетливо коверкая слова, нежно проворковало это видение. ― Не увнал?
Она сделала несколько шагов в мою сторону, и ей-богу, я бы отступил, если б было куда! Но сзади подпирал диван, и мне оставалось лишь изо всех сил вжаться в его спинку.
― А я-то тебя сразу узнала, ― продолжала Нинель, капризно надувая губки бантиком, ― тебя к нам в четвертый класс вожатым назначили. Все девчонки были в тебя влюблены. И я тоже…
По-детски неуклюже косолапя, это послание прошлого приблизилось ко мне. Из форменного платья она давным-давно выросла, подол почти ничего не прикрывал. Но прежде чем опуститься на ручку дивана вплотную рядом со мной, Нинель как бы ненароком поддернула его, и я ощутил в груди космический вакуум, увидев, что под школьной формой у нее ничего нет, даже лобок тщательно выбрит. Медленно, как в тумане, вытянув руку, она легонько коснулась холодными и мягкими подушечками пальцев тыльной стороны моей мгновенно вспотевшей изнутри ладони и почти прошептала уже без былого кокетства, зато с придыханием:
― Ну признайся, ты же всегда мечтал трахнуть вот такую… Юную, невинную, беззащитную… Все мужики мечтают об этом! А, Стасик? Смотри, я твоя, ты можешь делать со мной все что захочешь…
Разум мой в этот момент требовал только одного: отодвинуться подальше на край дивана. Но при этом образовавшаяся в груди межзвездная пустота помимо моей воли плавно спускалась все ниже и ниже, туда, где здравый смысл обычно утрачивает значение. Теряющий связь с рассудком организм трепетал, как тростник на ветру. Бессмысленный, заметьте, тростник. В это время Нинель, широко распахнув в испуге глаза, съехала с кожаного подлокотника еще ближе и, заглянув мне прямо в зрачки, пробормотала:
― А хочешь меня изнасиловать? Зверски, по-настоящему? Я буду кричать, царапаться, сопротивляться! Ты будешь моим первым мужчиной, и мне будет больно, очень больно!
Она взяла мою теряющую последнюю волю руку, положила на свою острую коленку и тихонько вскричала:
― Ах, Стасик, я знаю, ты сердишься на меня! Я перед тобой провинилась, да? Гадкая, гадкая противная девчонка! Сначала ты должен наказать меня! Должен! Должен!
Неожиданно резко сорвавшись с места, Нинель подскочила к креслу, повернулась спиной и, до белизны костяшек вцепившись пальцами в кожаную спинку, наклонилась так, что моим глазам предстали крепкие бледно-розовые ягодицы с ямочками по бокам.
― Ну же, сними ремень, ― простонала она сквозь зубы, обернув ко мне напряженное лицо с закушенной нижней губой. ― Накажи меня, накажи, как папочка в детстве наказывал! Ох, как он меня, гад, наказывал! Лупил, сволочь, до крови! Ну давай же, давай! Бей!
Актриса, сообразил я, переводя дух.
Актриса-нимфоманка, эротоманка или как там это еще называется. Черт, чуть не попался! Грозившая все перевернуть внизу живота сосущая истома постепенно уходила. Легко приподнявшись с дивана, я от души звонко врезал ей по заду ладонью. После чего громко, чтоб наверняка рассеять остатки чуть не поразившего меня морока, прикрикнул:
― А ну-ка, быстро надень нормальную одежду и поставь чайник. Мне нужно с тобой поговорить о деле.
Нинель дернулась, словно я ее и впрямь ожег какой-нибудь плеткой-семихвосткой, потом выпрямилась, обернувшись ко мне с неподдельной досадой на все еще перекошенной в предвкушении порки физиономией. И не сказала ― сплюнула через губу:
― Твою мать! Чего ж тебе еще надо?
Я было хотел представить ей развернутый ответ — у меня имелось о чем ее поспрашивать. Но не успел: она опрометью вылетела из комнаты, шваркнув дверью спальни. Однако надолго расслабиться не удалось: через каких-нибудь несколько минут в дверном проеме возникло новое видение.
― А так? ― высоким грудным голосом с жесткими учительскими нотками поинтересовалось оно. ― Узнаешь меня, Станислав?
Если б я не сидел, точно свалился бы на пол.
Да, я узнал ее. Кто ж из тех, кто учился в нашей школе, мог ее не узнать? Кто посмел бы?
На ней был строгого покроя ярко-малиновый костюм: пиджак с широкими простроченными лацканами и узкая, обтягивающая юбка. Едва Ставрида появлялась в этом своем знаменитом костюме на другом конце школьного коридора, все хулиганы и двоечники на всякий случай бросались врассыпную. Единственным недоступным ей местом был мужской туалет. Но она доставала нас и там: распахнув дверь решительным ударом носка модной белой лодочки, упирала руки в свои умопомрачительно крутые бедра и громовым голосом, словно командир артиллерийской батареи в разгар боя, командовала прямо сквозь завесу застилающего панораму едкого табачного дыма: «Кружков, Белоярцев, Карасик и Северин, немедленно потушите сигареты и выходите!»
За недостатком времени Нинель нанесла на лицо краску и помаду быстрыми, но точными мазками: я увидел классические Ставридины черные брови вразлет и широкий чувственный рот. А главное, на голове у нее сейчас в точности, как тогда, была зависть всех наших старшеклассниц ― пергидрольный начес с челкой а-ля «Бабетта идет на войну». Она стояла подбоченясь, растопыренными пальцами слегка подтянув вверх узкую юбку, так, чтоб видны были краешки черных кружевных резинок, полдерживающих капроновые чулки с толстым швом. От этих резинок мы все сходили с ума, соревнуясь в желании с задранной до хруста башкой оказаться этажом ниже в тот момент, когда Ставрида взлетала по лестнице в учительскую, ― причем эта стерва никогда не считала нужным держаться подальше от перил.
― Отвечай, Станислав, и не вздумай врать, ― великолепно модулируя требовательным учительским голосом, обратилась ко мне Нинель, поразительным образом принявшая облик незабвенной Ставриды, — сколько раз ты дрочил, представляя, как я отдаюсь тебе в спортзале на матах? Или ты трахал меня прямо в классе на учительском столе, когда оставался дежурным, а я задерживалась с проверкой тетрадей?