Страница 40 из 116
Мактоун рассмеялся. Может быть, впервые за все пребывание во Вьетнаме рассмеялся свободным смехом, от души. Это удивило серьезно настроенного Смита.
— Что с тобой, Юл? — спросил он.
— Просто представил тебя в этой идиотской ситуации. Боевой офицер, с такой головой и с такими знаниями оказался в положении мухи, севшей на липкое стекло.
— Ты недалек от истины. Но что-то надо делать. Где-то должен быть выход?
— Знаешь, Юджин, мы, втягиваясь в эту войну, действительно оказываемся в длинном тоннеле, как говорил об этом покойный президент Кеннеди. Может быть, в конце его и есть свет, но как до него дойти? Ощупью придется двигаться, на предельно низкой скорости. А придется. Я, ты знаешь, не люблю громких слов и ханжеских проповедей. Я знаю, меня называют классическим рационалистом, который переводит смерти и убийства в холодные стерильные цифры. Даже сам для себя не могу решить, похвала это или осуждение. Впрочем, все это зависит от степени принадлежности говорящего к тому или иному кругу общества. Но я одно понял: дело, которое мы ведем здесь, требует только такого подхода. И потому я ничего другого сказать не могу: у нас один путь — пробиться к свету в конце тоннеля. Мы не можем уйти отсюда без победы. Наше присутствие во Вьетнаме будет расти. Другого варианта просто не существует. Ты знаешь, Юджин, сейчас президент лично ведет долгие и трудные беседы с западными лидерами. Он уговаривает их принять участие во вьетнамской войне своими войсками, чтобы она не выглядела только американской, ведь решаются вопросы глобального характера, затрагивающие весь западный мир. Чертовски трудная задача у нашего президента, Юджин, много труднее твоей, — с улыбкой закончил Мактоун.
— Я пока не вижу, чтобы наши союзники спешили прийти к нам на помощь, — сказал Смит, — кроме южнокорейцев, что-то никого нет.
— Союзники готовы на всё, когда надо что-либо вытянуть из нас. А потому забывают о западной солидарности да еще норовят лягнуть при случае. Только вот и надежда на южнокорейцев, — съязвил Мактоун, — без них нам пришлось бы плохо в этой стране.
— Но все-таки, Юл, как ты думаешь, надолго мы тут? Ты ближе к Олимпу, что говорят боги?
— Мы только начинаем серьезную войну, а ты уже спрашиваешь, когда мы ее кончим. Если бы я мог назвать этот срок президенту, меня, наверное, сделали бы национальным героем. А что, интересно, думают по этому поводу местные боссы?
— Разное. Те, кто готовы с нами хоть в пропасть, ворчат, недовольны американской медлительностью, зовут раздавить Север, чтобы там одна пыль осталась. Очень сильный сейчас человек в Сайгоне — генерал Нгуен Као Ки [14]. У него один мотив для всех песен — надо бросить всю мощь против Ханоя.
— Этого парня я знаю, — сказал Мактоун, — такой ни перед чем не остановится. Ты знаешь, у него дома, как мне доверительно сказали, висит портрет его любимого героя, на которого он готов молиться.
— Кто же это удостоился столь высокой чести?
— Гитлер, Юджин, Гитлер. Так что господина Ки не будем брать в расчет. Что думают нормально мыслящие люди?
— Есть здесь, по-моему, большая прослойка людей, которые, не имея никакого отношения к Вьетконгу, не жалуют и сайгонскую команду. У этих людей много сомнений и столько же тревог. Вот один из них, буддийский священник, по-буддийски — бонза, сказал мне: вы, говорит, господин полковник, наверное, думаете, что слезы нашему народу вытираете? Нет, вы глаза ему выдавливаете.
— Эту шутку высоко оценит наш министр обороны, — сказал после некоторого раздумья Мактоун. — Обязательно расскажу ему и непременно упомяну, что это таким парням, как ты, раскрываются сердца людей и они не боятся говорить правду.
— Ну, это ты слишком смело предполагаешь, Юл. Если бы действительно раскрывались…
— Макнамара очень благосклонен к тебе, Юджин, даже просил передавать привет. И он поймет, сколько и как надо работать разведчику, чтобы услышать такое.
— Я знаю, Юл, что министр ко мне благосклонен, и поэтому хотел бы, чтобы к словам, которые я сказал тебе, отнеслись не только как к забавному выражению.
— Это я обеспечу. Когда я собрался лететь сюда, Макнамара беседовал со мной. Попробуй, говорит, Юл, понять самое главное: будет ли когда-нибудь вьетнамская армия воевать за свое дело или нам без конца за них тянуть эту лямку? Вот и пытаюсь выяснять трудный вопрос, а заодно и на свою армию смотрю. Мотаюсь из Сайгона в Дананг, из Дананга в Плейку, из Плейку в Нячанг. Теперь вот к вам, на стратегическую точку, где генерал Райтсайд думал, наверное, сделать свое имя бессмертным.
— Ты, Юл, не благоволишь к старику, а ему очень трудно.
— Он как военный давно пережил себя. Боюсь, что генерал Райтсайд выбрал вообще не ту сторону, которая ему больше подходит [15]. Ты не думай, что у меня с ним какие-то счеты. Просто я думаю, что эта стратегическая база строится не там, где надо, создается на вулкане. Ее будет постоянно трясти, и, чтобы выдержать это, нужны люди с другими данными. Ну ладно, как говорится, взойдет солнце — виднее будет.
— Ты отсюда в Сайгон или еще куда-нибудь?
— Сначала в Сайгон, а потом в Лонган.
— Ну, это рядом, никаких сложностей.
— Трагедия, мой друг Юджин, в том, что сложности тут можно получить всюду, и в большом количестве, Лонган сейчас — очень больное место. Говоришь, рядом с Сайгоном? Верно. Рядом с Сайгоном находится самая сильная база Вьетконга. Мы слишком много кричим о скорой победе и будто не замечаем, что противник стоит не где-то за сотни миль, а у ворот Сайгона.
— И что же делать? Как решать эту проблему?
— Только одним путем, Юджин. План нашего мудреца Стэйли загнать весь Вьетнам за колючую проволоку так называемых «стратегических деревень» и отобрать у Вьетконга сельское население не принес желаемого успеха. Теперь мы собираемся строить не стратегические, а, как говорят, революционные деревни. И этих самых революционеров набираем из всякого сброда. Учим их решительной борьбе с коммунистами, а они вряд ли смогут не только крестьян, а самих себя защитить от Вьетконга.
— Конечно, задача сложная, но ведь, с другой стороны, мы же вьетнамскую администрацию, как бы плоха она ни была, не сможем заменить своими бакалаврами наук.
— Речь идет не о том, чтобы сажать сюда еще и нашу администрацию. По-моему, надо найти такое сочетание военных и административных мер — не фантастических прожектов, а решительных, твердых, пользующихся хоть малой поддержкой местного населения, — и подавить очаги сопротивления Вьетконга. И тут мы должны быть безжалостны, иначе мы останемся за бортом.
— Ты помнишь, Юл, нашу встречу с командующим «зелеными беретами», когда он прибыл к нам в министерство обороны?
— Это тот ненормальный генерал, который пришел в Пентагон в грязной форме и в ботинках с металлическими прокладками?
— Ну да, тот самый. Ты помнишь, на чей-то вопрос, как все-таки воевать во Вьетнаме, он ответил примерно в таких же выражениях, что и ты.
— Это интересно. Я не помню, что он говорил, напомни.
— Он говорил очень жестко. Во Вьетнаме, сказал он, надо забыть, чему учили в школах и академиях. Никакой стратегии, никакой тактики. Надо делать одно — убивать. Все вьетнамцы — вьетконговцы или помогают Вьетконгу. Их не переделать, их нужно только убивать. Не лишайте себя сна даже из-за убитых детей: они растут, чтобы стать коммунистами.
— Вся трагедия, Юджин, — сказал после долгой паузы Мактоун, — состоит в том, что перед армией, которую мы готовимся бросить сюда, ставится именно эта задача — уничтожить Вьетконг. А ты можешь подсказать другой, бескровный план?
— Но не с таким цинизмом и не таким способом тотального истребления всех подряд, — недовольным голосом произнес Смит.
— Я понимаю тебя, Юджин. Мы пробуем все новые и новые варианты. Именно сейчас появился план — как бы это сказать? — комбинированных действий, что ли.
В нем все предусмотрено, все есть. И бочки с напалмом, и сладкие пилюли. Первая часть включает в себя меры по усилению военного давления. Руководство войной во Вьетнаме изымается из компетенции штаба Тихоокеанских вооруженных сил и передается непосредственно главнокомандующему экспедиционным корпусом, подотчетному только Пентагону. В связи с этим я и нахожусь здесь. «Стратегические деревни», будем их называть по-старому, останутся и будут расти, но на новой основе. Кроме колючей проволоки и строгого комендантского часа мы дадим и послабление: начнем строить колодцы, каналы, даже школы и еще что-то. Заодно будет идти серьезная работа по склонению на нашу сторону всех колеблющихся, особенно интеллигенции. Президент Джонсон сказал, что рассчитывает за год, максимум полтора сделать Южный Вьетнам идиллически мирной и спокойной страной. План-то носит имя Джонсона — Макнамары.