Страница 80 из 83
— Завтра в вашей конторе вас будут ждать депутаты от Католической федерации, мистер Уэст, — сказал архиепископ Мэлон. — Я решил, что мне следует прежде повидаться с вами. Они будут просить один из ваших ипподромов для большого митинга. Мы просили уступить нам территорию выставки, но получили отказ.
— Вы знаете мои убеждения, ваше преосвященство, — ответил Джон Уэст. — Если митинг устраивается для того, чтобы вызвать раздоры и помешать военным усилиям, то я не желаю быть причастным к нему.
Архиепископ Мэлон замялся.
— Вы всегда высказывали свою симпатию к ирландскому народу, мистер Уэст.
— А как же! У меня ведь мать ирландка. Славная была старуха.
Джон Уэст обернулся и поглядел на фотографию матери. Ему часто приходилось слышать, как она гневно осуждала Англию за угнетение Ирландии. Он не сомневался, что на теперешние события мать отозвалась бы точно так же, как большинство ирландских католиков в Австралии, но его ни на секунду не покидал страх за свое богатство — что будет с ним, если Англия проиграет войну?
— Ваша матушка, вероятно, была прекрасная женщина, мистер Уэст.
— Лучше всех матерей на свете. Она — потомок ирландского короля Брайана Бору.
Джон Уэст еще в детстве как-то раз услышал об этом от матери. Он никогда не верил в королевское происхождение миссис Уэст, но сейчас это показалось ему правдивым и веским доводом.
— Никто не питает такой симпатии к Ирландии, как я, — сказал он. — Но ведь сейчас война. Положение на фронтах улучшилось. Победа вот-вот будет в наших руках. Мы не должны допускать никаких раздоров. Я получаю сотни писем от солдат с фронта. От людей, которые записались в спортсменскую тысячу. Вот послушайте, я вам прочту одно из них.
Джон Уэст вынул из бумажника письмо и прочел вслух несколько выдержек.
Автор письма сообщал, что австралийцы — лучшие солдаты в мире, что только несколько австралийских дивизий могут спасти положение, что армия срочно нуждается в подкреплении.
— Вот что говорят наши ребята на фронте. У меня сотни таких писем. А вы хотите, чтобы я отдал свой ипподром для митинга, который может создать одни только раздоры.
— Никаких раздоров не будет. Это митинг сочувствия Ирландии.
— Сочувствие Ирландии мешает нашей победе. Посмотрите, что делается кругом. Стачки, скандалы на митингах. Агитаторы из ИРМ — люди опасные, а перед референдумом вы все-таки позволили им выступать с той же трибуны, с которой выступали и ораторы Католической федерации. Я уверен, что ваша затея на деле окажется митингом против воинской повинности. Вы знаете мои взгляды: если мы не наберем достаточно добровольцев, придется ввести воинскую повинность.
У Мэлона имелось немало убедительных возражений против воинской повинности, но он удержался и не высказал ни одного. Он только сказал:
— В этом нет никакой необходимости. Но наш митинг не имеет ничего общего со вторым референдумом.
— А по-моему, имеет, ваше преосвященство. Я уверен, что второй референдум, который состоится в будущем месяце, так же как и первый, даст отрицательный результат. Вы помогаете ИРМ и социалистам, которые хотят устроить здесь то же, что происходит сейчас в России. Поверьте мне, ваше преосвященство, это надо прекратить.
— Здесь ничего такого произойти не может. Мы никогда не выйдем из войны. Мы внесем нашу долю, но без введения всеобщей воинской повинности.
Любовь Дэниела Мэлона к Ирландии была так сильна, что его радовало все, что могло нанести удар по английскому империализму. Восстание русских рабочих и выход России из войны поставит Англию в затруднительное положение, поэтому Мэлон временно сочувствовал большевикам, но он не сказал об этом Джону Уэсту. Сейчас ему нужен ипподром, а позже понадобится поддержка Джона Уэста в лейбористской партии. У нового мельбурнского архиепископа были широкие замыслы.
Пока он искал новых доводов, чтобы убедить Джона Уэста, тот думал: все это не так просто. Ренфри говорит, что Католическая федерация десятками посылает своих членов в лейбористскую партию. Когда кончится война, мне понадобится их поддержка.
— Вот что я вам скажу, ваше преосвященство. Я дам вам ипподром бесплатно, если вы поручитесь мне, что на митинге не будут поощряться разногласия и если покажете мне резолюции, которые будут предложены на митинге. Скажите вашим депутатам, чтобы они завтра захватили с собой резолюции.
— Благодарю вас, мистер Уэст.
— Я делаю это только из любви к родине моей покойной матери.
Джон Уэст проводил Мэлона до двери и глядел ему вслед, пока фигура архиепископа в длиннополом сюртуке и цилиндре не скрылась за воротами. Тишина пасмурного теплого дня доставила Джону Уэсту приятное чувство удовлетворения. Когда-нибудь, думал он, вы, ваше преосвященство, вместе с вашими сторонниками дадите мне ту власть, какая мне нужна, чтобы управлять страной через посредство лейбористской партии.
Было первое воскресенье декабря, и хотя Мэртл Эванс была на последнем месяце беременности, тревожилась о том, что творится с Биллом, и чувствовала себя совсем больной, она, как обычно, принялась готовить рождественский пудинг. Делала она это машинально, просто по привычке. Она приготовила смесь для пудинга, не забыв положить в нее традиционные безделушки — крошечный металлический кошелек, две миниатюрные подковы и маленькую металлическую куколку.
Эвансы жили в Керрингбуше, в маленьком деревянном домике, меньше чем за милю от особняка Джона Уэста. Кухня у Мэртл была чистенькая и опрятная, хотя обои около плиты уже сильно закоптились. Маленькая фигурка Мэртл от беременности стала совсем бесформенной, но поблекшее личико еще сохраняло миловидность. Волосы то и дело падали ей на глаза, мешая работать. Смысл своего существования она видела в том, чтобы вести хозяйство и рожать детей. Пять лет супружеской жизни с Биллом прошли для нее счастливо, если не считать случаев, когда он, как сейчас, заводил шашни на стороне. Ясно как день, твердила она себе, у него опять завелась какая-то женщина. Это всегда плохо, а сейчас, когда она ждет ребенка… ну что за дурак! Билл нравится женщинам и сам никогда не может устоять перед хорошенькой мордашкой… Но в такое время!.. Любопытно, что это за женщина, которая путается с ее мужем, когда она, Мэртл, ждет второго ребенка.
Ревнивая ненависть к неизвестной особе, отбившей у нее мужа, зрела в ней вместе с ребенком. Она догадывалась, что люди уже сплетничают про это. Мэртл не осуждала Билла — она его обожала и знала, что он никогда не обидит ее, ни сына, ни второго ребенка, который шевелился у нее под сердцем. Билл, по-своему очень ее любивший, не завел бы другую женщину в такое время, если б та сама не вешалась ему на шею. Мэртл никогда не попрекала Билла открыто, она всегда жаловалась обиняком. От этого на душе у него становилось еще хуже. Мэртл знала — чтобы удержать такого мужчину, как Билл, она должна всегда следить за собой, стараться, чтобы годы и труд не свели на нет ее красоту и женскую привлекательность. Но разве может женщина с таким животом быть привлекательной для мужчины? Наверное, его теперешняя девка ни разу не рожала и не чувствовала такой потребности в нежной ласке человека, от которого она зачала ребенка, — уж наверно нет! Мысли о неизвестной женщине преследовали ее постоянно — даже в беспокойном сне, который овладевал ею под утро; после того как она всю ночь ворочалась, стараясь найти удобное положение, ей мерещилась эта другая в объятиях Билла.
С недавних пор нервы Мэртл уже не выдерживали постоянного напряжения: она не находила себе места, кричала на сынишку, Билла-младшего, и шлепала его из-за пустяков. Все же ей удавалось сохранять благоразумие и даже какую-то видимость спокойствия. Но если она когда-нибудь узнает, кто эта женщина, она выцарапает ей глаза, она задушит ее собственными руками.
Мэртл завернула приготовленный пудинг в салфетку. Надо кликнуть малыша с улицы. Он, конечно, придет грязный, весь в саже, как трубочист. Тяжело переваливаясь, она пошла к двери, но тут на порог упала чья-то тень, и в кухню, запыхавшись, вбежала толстая женщина с грубоватым лицом.