Страница 22 из 83
— Опять остались в накладе, — ответил Билл-Скелет, новый, недавно нанятый служащий.
— Тут что-то неладно. Мы всегда оставляем себе несколько верных комбинаций. Но и вчера и сегодня мы просчитались. Кто сегодня принимал ставки на дубль?
— Мик принимал.
— А где он?
— Он сегодня рано ушел.
— Ах, вот как! Ну-ка, посмотрим, что у него записано.
Джон Уэст внимательно проверил запись дублей.
— По-моему, Мик что-то затеял, — сказал Франт Алек. — Как бы он не отбыл еще сегодня в неизвестном направлении.
Вся мебель О’Коннелла, кроме кухонной, была беспорядочной грудой составлена во дворе: три железные койки с черными пятнами на тех местах, где облупилась светло-желтая краска; три грязных тюфяка; жалкие остатки гарнитура — потертый диван и кресла с вылезающим из-под рваной кожаной обивки конским волосом; шкаф на трех ножках — четвертую заменял кирпич, обернутый в коричневую бумагу; колченогий круглый стол, старый сундук и два ящика, полные всякого барахла. Здесь была фотография Мика с женой, снятая в день их свадьбы; портреты детей, родственников и свойственников; треснутое зеркало; наконец, бесконечное множество религиозных картинок с изображением разных святых и две большие литографии: на одной — Христос в терновом венде, на другой — богоматерь с младенцем на руках.
За столом на кухне сидели шестеро бледненьких детей, чисто вымытых и одетых в разнообразные тряпки, служившие им праздничным нарядом. Сам Мик О’Коннелл напялил на себя свой единственный шерстяной костюм, давно уже ставший ему тесным. Он шагал из угла в угол, ежеминутно выглядывая в темный двор. Керосиновая лампа тускло освещала закопченный потолок, облупившиеся стены и полки, украшенные фестонами из газетной бумаги.
Жена Мика сидела в конце стола, спиной к догоравшему очагу; перед ней стояла тарелка с остывшим супом, у груди лежал новорожденный. Она была маленького роста, худая, и лицо ее уже бороздили морщины. Выбившиеся пряди черных волос падали ей на плечи.
Миссис О’Коннелл пыталась вознаградить себя за горе и нищету своей беспросветной жизни строгим соблюдением католических обрядов. Каждое воскресенье она слушала обедню и причащалась, а накануне ходила к исповеди, и все, кто знал ее, недоумевали — в каких грехах может каяться эта тихая, незлобивая женщина. Она принимала заветы религии буквально, чего не требовали даже отцы церкви; она слепо верила во все догмы и, в отличие от многих священнослужителей и их прихожан, питала отвращение к пьянству и азартным играм. Она была уверена, что Мик совершает тяжкий грех, работая в тотализаторе. Каждый день, утром и вечером, она молилась пресвятой деве о спасении мужа, по воскресеньям после обедни ставила свечки и всю неделю приставала к Мику, просила, требовала, чтобы он увез ее с детьми куда-нибудь, где они могли бы жить на своем клочке земли и дышать свежим воздухом, как она жила когда-то в молодости.
Она уже примирилась с мыслью, что мечте ее не суждено сбыться и что на то воля божия; когда же два дня назад Мик объявил ей, что они уедут в Западную Австралию, она едва поверила своему счастью. Бросившись на колени, она возблагодарила господа и пресвятую деву. Накануне Мик пришел с пятьюдесятью соверенами в кармане, а сегодня принес еще столько же; тогда радость ее омрачилась подозрением. Откуда у него деньги? Он сказал ей, что утаил один билет на дубль.
На самом деле Мик утаил не один билет. Чтобы обмануть Джона Уэста, он вошел в компанию с тремя приятелями. После каждого заезда Мик проверял, есть ли ставки дубль на победителя этой скачки и на победителя одной из предыдущих; если таких ставок не было, то он выдавал соответствующий билет кому-нибудь из своих компаньонов.
— Мик! Откуда у тебя деньги? — чуть ли не в сотый раз спрашивала жена.
— Я же тебе сказал — я утаил один билет вчера и один сегодня. Довольно приставать ко мне! — Мик подошел к двери и опять выглянул в темный двор. — Черт бы подрал этого извозчика: обещал приехать к семи часам, а сам пропал. Еще по его милости на поезд опоздаем.
«Если Джек Уэст сегодня займется проверкой, — думал Мик, — то он прискачет сюда раньше, чем мы уедем». Его всегда румяное лицо было бледно, обычно насмешливое выражение сменилось жалким, испуганным.
— Все уложено? — спросил он, садясь за стол и нехотя принимаясь за еду.
— Да, Мик, все. Не так-то уж это много, видит бог. — Она тихо заплакала.
— Не плачь, родная, — с неожиданной нежностью сказал Мик. — Мы с тобой заживем на Западе. Там, говорят, золото так и валяется под ногами.
— Я боюсь, Мик, боюсь! Откуда у тебя деньги? — Она схватила его за руку, и он обнял ее, стараясь успокоить; дети молча смотрели на них.
— Не надо плакать, мама, — сказала одна из девочек, — мы же едем гулять. Никто не плачет, когда едет гулять.
Миссис О’Коннелл сдержала слезы и прижалась головой к плечу мужа.
Молчание нарушил голос, раздавшийся во дворе, у открытой двери.
— Уезжать собрался, Мик? — Вопрос прозвучал угрожающе.
Мик круто повернулся на стуле: в дверях стоял Джон Уэст. Тень от котелка падала на его нахмуренное лицо.
— Н-нет, нет, Джек.
Джон Уэст шагнул в комнату. Боров и Одноглазый молча вошли за ним и стали по обе стороны, сжимая в карманах рукоятки револьверов.
В одно мгновение картина изменилась: миссис О’Коннелл выпрямилась, прикрыла грудь и крепко прижала к себе ребенка, расширенными от ужаса глазами глядя на непрошеных гостей. Один из детишек захныкал, остальные, ничего не понимая, с удивлением рассматривали чужих. Мик весь скорчился от страха.
— Так что же? Решил ночевать во дворе?
— Н-нет, Джек, нет.
— Н-нет, Джек, нет! — передразнил его Джон Уэст. — Так-таки не едешь? — Он сделал еще шаг и, грозно воззрившись на Мика, спросил: — Где деньги?
— Какие деньги, Джек? Нет у меня никаких денег, ты же знаешь, — глухо проговорил Мик. Он тяжело поднялся со стула и оперся руками о спинку, не отрывая глаз от лица Джона Уэста.
— Давай их сюда! Давай сюда деньги!
— Нет у меня денег, Джек. Откуда? Ты же мне платишь по два золотых в неделю.
Джон Уэст обошел вокруг стола и остановился перед Миком. Тот попятился к очагу.
Еще один малыш громко заплакал. Миссис О’Коннелл встала и взяла его на руки. Проходя по комнате, она со страхом косилась на Одноглазого Томми. В тусклом, неверном свете его лицо казалось страшной маской. Она снова опустилась на стул, качая младенца и утешая плачущего мальчика.
— Говорят тебе, отдавай деньги! Деньги, которые ты украл на дублях. Давай сюда!
Мик сунул руки в карманы брюк, все еще глядя немигающими глазами в лицо своего патрона. Он вытащил две пригоршни соверенов и отдал их Джону Уэсту; тот передал деньги Борову.
— Считай!
Вдруг во дворе застучали колеса и грубый голос сказал:
— Эй, я здесь!
— Ага! Не собираешься уезжать! Так слушай: даю тебе двадцать четыре часа, чтобы убраться из Керрингбуша — нет, из Виктории! И не вздумай возвращаться.
— Я не могу теперь ехать, Джек. У меня денег нет.
— Здесь только тридцать девять монет, Джек, — вмешался Дик.
— Только-то? Это не все. Обыщите его!
Он посторонился, и оба телохранителя, зажав Мика в углу, бесцеремонно обыскали его.
— Костюм не разорвите, ребята, — сказал Мик, делая слабую попытку отшутиться.
Миссис О’Коннелл вдруг заговорила:
— Да покарает тебя господь и пресвятая богородица, Джон Уэст. Ты — погибель для всех, кто приближается к тебе. Очень ты храбрый, когда твоя шайка с тобой.
Джон Уэст повернулся к ней. Она спокойно выдержала его взгляд, потом отвела глаза.
— Твой муж — вор, — сказал он.
— Если он стал вором, так в этом ты виноват!
— Вот еще деньги, Джек, — сказал Одноглазый, вручая Джону Уэсту мешочек, в котором звякали монеты.
— Бери, дьявол, бери! — вскрикнула миссис О’Коннелл. — Не нужны мне твои окаянные деньги, которые ты выманил у бедняков. Бери! Бери и ступай вон! Моли бога, да смилуется он над тобой!