Побег из Эдена

Легкие, алюминиевые по виду створки бесшумно распахнулись.

Такого лифта Макс не видел никогда в жизни. Разве что на фотографиях в медиа. Внутренняя поверхность кабины обшита резными деревянными панелями и отделана дорогим гобеленом. Вместо кнопок — один хромированный рычаг. Его рукоятку обтягивала черная блестящая кожа.

Доктор опустил рукоятку вниз, лифт так легко и бесшумно пришел в движение, что только по специфическому щекотанию в животе можно было догадаться, что кабина летит с громадной скоростью.

«Интересно, мы едем вверх или вниз»? — подумал в этот момент Макс.

Двери открылись, и у Громова пресеклось дыхание.

— Я весьма старомоден, — сказал доктор Синклер, — потому что до неприличия стар. До войны мой офис находился в отеле «Националь». Когда стало ясно, что вражеская авиация собирается оставить от Парижа лишь воспоминания, я приказал перевезти все сюда. Весь этаж, целиком. Перед вами, юноша, то немногое из довоенной роскоши, что удалось спасти. Вы поражены? О! А если бы вы видели Венскую оперу! Версаль! Все сгорело...

Медленно продвигаясь по огромному кабинету с арочными витражными окнами, Максим не удержался и дотронулся до крышки комода, обитого кожей. Все двадцать его квадратных ящичков открывались при помощи латунных ручек в форме обезьяньих голов.

— Я заметил, у вас хороший вкус, ученик Громов, — сказал директор, усаживаясь в огромное кресло, высоченную спинку которого венчала искусно вырезанная угрожающе рычащая морда льва. По обеим сторонам красовались фигурки других животных. Сверху вниз: гиены, шакалы, потом травоядные, зайцы, а в самом низу мыши.

— Александр Грейс, который сделал это кресло и вообще большую часть мебели, находящуюся здесь, был настоящим художником, — пояснил доктор Синклер, положив руки на бараньи головы, служившие подлокотниками. — С помощью этого кресла он изобразил пищевую пирамиду. Снизу вверх. А в центре сидящий человек. Сначала я думал, что он хотел показать господство человека над остальными видами. Оказалось — нет. Спросив самого Грейса, получил совсем другой ответ. Человек не имеет к природе никакого отношения — вот такая мысль. Он что-то вроде оккупанта.

Как только Громов опустился в правое из двух квадратных кресел, стоящих перед столом директора, без всяких превращений произошло нечто интересное. Кресло было сделано таким образом, что сидевший в нем оказывался чуть ниже директорского стола и смотрел на доктора Синклера снизу вверх, из-за чего тот становился похожим на грозного судью.

— Ну как вам Эден? — спросил директор. — Успели составить впечатление?

Громов неопределенно кивнул головой.

— Вы ожидали чего-то другого? — директор мягко сцепил пальцы и оперся на локти. — Думали, здесь будет не так, как во всем остальном мире? И разочаровались... Я прав? Не надо мучительных признаний. Я сам знаю, что прав. Технологии меняются, люди остаются прежними. Их гнев, гордыня, остальные пять смертных грехов делали жизнь невыносимой и в каменном веке, и здесь — на вершине эволюции. Хотя я предпочитаю именовать наше нынешнее состояние ее тупиком.

Максим рассматривал доктора Синклера, пытаясь понять, сколько тому лет. Свое главное открытие — способ закачивать в человеческий мозг информацию посредством моделирования частот, на которых звучит речь, — доктор совершил еще до войны. Выходит, ему сейчас... никак не меньше девяноста лет! А на вид максимум пятьдесят — только волосы седые.

— Ученик Громов, — позвал его директор, — отвлекитесь на мгновение от созерцания моей персоны и постарайтесь ответить на заданный вопрос. Как вам Эден?

— А-а... Простите, — Макс замялся, занервничал и заерзал на месте, чувствуя себя преступником, от которого требуют немедленного признания. — Честно говоря, я еще не разобрался. Есть некоторые проблемы... Возможно, мое знакомство с Эденом будет короче, чем я ожидал.

Громов нервно потер кончик носа и откашлялся.

— Поэтому я вас и вызвал, — директор откинулся назад, сложив руки на животе. — Видите ли, у нас тут организован своего рода естественный отбор. В природе, которая гораздо мудрее, чем человек, ни одно животное не имеет права на жизнь, если не докажет, что способно приносить пользу своему виду. Слишком сильное стремление к индивидуальности может повлечь за собой массу проблем. Поэтому мы безжалостно отчисляем всех, кто лишен способности уживаться с людьми. Однако время от времени, в особенных случаях, главы факультетов делают исключения. Например, как доктор Льюис для Тайлера Бэнкса. Его талант настолько ценен, что профессор готов в будущем терпеть определенные неудобства, связанные с его реализацией.

— Какие неудобства могут быть от Тайни? — недоуменно спросил Максим. — Он мухи не обидит.

— Классическая ошибка восприятия, — покачал головой директор. — Вы когда-нибудь встречали человека, способного пройти «Вторжение» до конца? Причем не трехмерный симулятор, а полную сенсорную версию для Сетевой арены? Со всеми ощущениями, звуком и светом в режиме максимальной реальности?

Максим вспомнил свой неудачный опыт знакомства с Сетевой ареной «Вторжения» — мрачной апокалиптической истории о борьбе последних выживших землян с полчищами «Чужих». Отчаяние, животный страх, жажда продлить свою жизнь хоть на мгновение овладевали каждым, кто попадал на арену. Сюжет игры не предполагал уже никаких идей освободительной борьбы или героических миссий. «Вторжение» — «история о том, что происходит, когда слишком поздно». Каждый как мог из последних сил боролся за свою жизнь с безжалостными и почти неуязвимыми хищниками.

Создателю игры каким-то образом удалось создать такую атмосферу, что чувство реальности становилось практически невыносимым. Детализация среды была доведена до такой степени, что Громов чувствовал воду, которая капала за шиворот. Он быстро терял чувство времени и только вел непрерывный огонь из всех видов оружия по жутким тварям, что лезли отовсюду, растворяя кислотой бетон стен, металл полов и перекрытий. Интенсивность чувства боли от укусов тварей была настолько сильной, что временами Макс сомневался, законно ли это.

— Насколько я знаю, в мире вообще всего несколько человек прошли «Вторжение» до конца, — смущенно ответил Громов.

— Да, это верно, — кивнул доктор Синклер, — и Тайлер Бэнкс один из них. Причем со вторым результатом. Первый — у создателя игры... Я лично ходатайствовал о зачислении Бэнкса в Эден, хоть он и не являлся учеником хайтек-школы.

— Мне всегда было интересно, кто автор «Вторжения»! — перебил его Громов, подпрыгнув в кресле. — Я про него ничего так и не нашел. Вы ведь знаете? Можете сказать?!

Синклер неожиданно встал и нервными быстрыми шагами подошел к окну.

— Ты ничего не нашел, потому что я удалил все данные из мировой Сети. Со всех медианосителей. На это ушло много времени, но дело того стоило. Я буду откровенен с тобой. Ничего, что я на «ты»? Мне позволительно. Я родился в эпоху уважения к старшим и до сих пор не привык называть грудных детей на «вы», добавляя: «младенец Джексон».

Громову внезапно стало так холодно, что зубы застучали. Мерзкое чувство внутреннего холода накрыло Макса целиком, будто его сунули в прорубь с ледяной водой.

Он поднял глаза на доктора Синклера. Тот продолжал стоять у окна, не глядя на Громова. Директор вынул из внутреннего кармана пиджака золотой портсигар, достал сигарету и закурил. Оглянулся и пожал плечами, иронично прищурившись.

— Надеюсь, ты не сдашь меня властям. Я начал курить в прошлом веке и намерен сохранить свою антикварную привычку, — сказал он, выпустив серое облако дыма. Повисла долгая пауза. Потом директор медленно произнес: — Создатель «Вторжения» — моя дочь. Дженни Синклер.

— Ваша дочь?! — Громов даже не успел удивиться. — Но...

Звук его голоса вонзился Громову в мозг с такой силой, что Макс непроизвольно схватился рукой за глаз. Появилось ощущение, что тот сейчас вылезет наружу от боли, она сконцентрировалась в виске и пульсировала, отдаваясь в глазной нерв.