Страница 60 из 118
— А как Инна? — встречно спросил Колчин, на мгновение потерявшись, однако через мгновение сообразив: подмигивание — не знак тайный, но последствие той давней душевной травмы.
— То есть? — неуверенно улыбнулась Мыльникова.
— Потом… — вполголоса бросил Колчин.
К столу, к столу!
Было фондю. Стеклянная кастрюля без крышки. С кипящим маслом. Под ней — спиртовка. Специальные двузубые вилки на длинных ручках. Сырое мясо тонкими ломтями. Сам подцепляешь, держишь в масле до устраивающей тебя степени готовности, ешь. Экзотика.
(Экзотика? Вот в Роппонги была экзотика!
Пристрастие японцев к свежей пище временами излишне изощрено.
Дорогой подвальный ресторанчик, где подавали креветок. Несчастных тварей живьем швыряли на жаровню, по которой они суетливо сновали, постепенно меняя цвет. И в момент, когда креветка испускает дух, шеф обдает ее соусом и накрывает железным колпаком, чтоб впитала. Готово! Пять минут агонии — зато вкус специфический!
Вкус — да. Однако после Роппонги Колчин, кажется, навсегда пресытился креветками. Ну их!)
Из ритуальной вежливости Колчин попробовал один ломтик («Вы попробуйте, попробуйте!») — кусок в горло не шел, ассоциации с тварями, заживо испеченными в Роппонги.
Зато Мыльников перемалывал фондю живьем, если можно так выразиться. Он лишь символически окунал ломтик в кипящее масло и отправлял в рот, сыроед! (Не от сыра, а от сыро-!) Хрящеватые, «пельменные» уши главы охранного предприятия двигались, будто в фильме ужасов.
Аппетита участникам застолья хруст то ли ушей, то ли фондю не прибавил.
Единственный жратик, помимо Вики, — годовалый пятнистый Юл. Щен был на редкость невоспитанным — бодался в колени, гулко ронял башку на край стола, выпрашивая подачку, тявкал нутряным просительным фальцетом, если пауза между подачками затягивалась.
— Юл! Место! — строжала Мыльникова. — Место! Кому сказала! Место!
Щен-Юл переключался на обиженный баритональный рык и даже имитировал движение от стола: место так место… Но тут же возвращался: вот оно, мое место.
Мыльникова подмигивала всё чаще. То ли нервы разгуливались, то ли сигнализировала гостю. О чем? К еде она даже не притронулась. Мусолила очищенный банан, покусывая сантиметрами. И «поцелуйчиками» всасывала желто-белый «Мисти» — из бокала. Задумчиво-отрешенный вид: ах, когда вы наконец уйдете!
Все?
Нет, не все, но некоторые.
Из них двоих — Колчина и Мыльникова — некоторым был Вика.
Она бы и ему, Вике, с удовольствием сказала: «Место! Кому сказала! Место!»
То-то и оно: кому сказала.
Щену-Юлу могла. Вике — опасалась.
Место Вики Мыльникова — в трехкомнатной двухуровневой квартире за отелем «Санкт-Петербург». Здесь — она. К ней из Москвы приехали! И, кстати, радостный тон Галины в трубке, когда Колчин набрал номер с телефона Ревмиры Аркадьевны, тем и объясним: «Хоть кто-нибудь! Лишь бы не с глазу на глаз в пустой комнате с мужем!» За накрытым столом…
Стол был накрыт условно. То есть вроде бы богато-изобильно-разнообразно. Но — никак.
Сервировка почти полностью отсутствовала, вот что!
Будто пришел мужчина с добычей, вывалил всё — остальное должна организовать женщина.
А ей не хочется организовывать — ушел бы поскорей!
Куда?
Куда угодно! За новой добычей. Не куда, но отсюда.
Гроздья бананов, пластиковая корзинка с киви, ананасы. Десерт. Заранее нарезанные копчености в полиэтилене-фольге от «Самсона», располовиненная сырная голова «Эдам», парочка сухих вин в литровых пакетах, водка «Сильвер-Смирнов», нераспечатанная баночка икры. Блок «Мальборо-лайт». Всё.
Такое впечатление: Вика Мыльников перед визитом к жене тормознул у ларьков с табличкой «Защиту осуществляет охранное предприятие „Главное — здоровье“» и барски распорядился, мол, давай-ка… это… и вот это… ладно, вон то еще… и… для полного счета — что там, в банках?
Ка-акие могут быть счеты, уважаемый! Всегда рады!
Насчет радости рабов от ларька — вряд ли. Но и Галина Андреевна — не в восторге. Хорошо еще, сообразила про фондю. Сама сообразила, сама мясо ПОКУПАЛА, сама стеклянную кастрюлю приспособила — от давних пристрастий к химии-полимерам-реактивам. Гость грядет — из Москвы! А стол — будто на шикар-р-рном полубандитском междусобойчике. Вот еще удава живого из ванны вынуть и с ним на плечах фотографироваться на память — на фоне полуфабрикатных роскошеств.
— Ты уже где-то… остановились? — ритуально, однако с подтекстом, спросила Галина, плавая между «ты» и «вы».
— Пока нет… — почел за благо слукавить Колчин. А и в самом деле! Разве он остановился в «Чайке»? Он там только вещи сбросил и — снова весь в движении.
— А как Инна? — повторила старшая подруга.
— Она же недавно была! — встрял Мыльников. Он здесь не хухры-мухры, он в курсе, он полноправен, пусть даже и намекает жена: шел бы ты, Вика, к себе, не видишь — человек приехал, остановится у меня, прибрать надо, я потом, позже, подъеду, когда гостя устрою, а ты всё жрешь-жрешь-жрешь… — Здесь, — уточнил Мыльников, уставившись на жену в ожидании поддакивания. А что?
Лешакова-Красилина-Мыльникова опять подмигнула, на сей раз мужу, и… смолчала.
Аура возникла тягостная, гнетущая. Не продохнуть.
Впрочем, «не продохнуть» — по причине жадных и частых затяжек. Галина оставила в покое полууничтоженный банан и принялась уничтожать сигарету за сигаретой.
«Мальборо», возможно, и «лайт», но Колчин не любил никотинного дыма, никакого.
«Она же недавно была! Здесь…»
Полуторная тахта, торшер, телевизор, аудиоплейер, троица кресло-стульев, стол-раскладушка. Всё. Да! Еще из стены, прямо над изголовьем полуторной тахты, торчал обычнейший водопроводный кран — с вентилем, со свисающей из носика каплей воды (щас капнет, щас!). Сальваторщина-далиевщина! Бы. Если бы Колчин заранее не знал о прошлом увлечении Мыльниковой (тогда — Красилиной) всяческими «дурилками» — Инна рассказывала, да и Мыльникова, навещая «младшего друга», регулярно преподносила очередной авторский экземпляр. Собственно, и стеллаж был заставлен отнюдь не книгами, но некими… предметами авторского творчества.
«Она же недавно была! Здесь…»
— В Москве я ее не нашел… — между прочим пробросил Колчин и очертил временные рамки: —…после Токио.
— Как это?! — с уловимой фальшивинкой воскликнула Галина Андреевна, «старший друг».
— В Москве ее нет.
— Она из Петербурга вернулась? — с той же, такой же фальшивинкой заинтересовался Вика Мыльников.
— Я в Токио был. А в Москве ее нет… — ровно произнес Колчин. Та самая ровность тона, в которой ни просьбы, ни упрека, ни страха. Пусть сами, сами!..
Они — сами. Фальшивинка объяснима и понятна: ощущение вины, когда тебя еще никто ни в чем не обвиняет (ЕЩЕ!), но по сути-то… Приезжала гостья, гостила здесь, сами ее проводили на вокзал, а она — не приехала!
— Гал! Ты ее провожала?
— Когда?
— Когда она уезжала.
— Смотря куда.
— Что значит: смотря куда?! На вокзал!
— Я ее до метро проводила. До «Пионерской». Со мной же Юл был. Меня же с ним не пустят!
— Но она на поезд поехала?
— Ой, слушай, откуда я знаю! Что ты меня спрашиваешь?! Она передо мной не отчитывалась. У нее тут дела, помимо меня. Мы попрощались и… всё.
— Что значит: всё?! Она же твоя подруга!
— Да, подруга! А дальше?!
— Я тебя спрашиваю: а дальше?
— Ой, отстань! Откуда мне помнить! Да ничего с ней не могло случиться!
— Тебе напомнить, что может случиться с одинокой женщиной в Питере поздним вечером?
— Вот эту тему, пожалуйста, оставь! Я тебя ни о чем не просила, если хочешь знать! Я тебя только об одном просила: никогда мне не напоминать! — Тик у Мыльниковой еще участился, она привычно держала щеку ладонью. Жест получился не профилактическим-бесстрастным, а наоборот, «мамочки-мамочки-мамочки! страсти какие!».
— Ночевала она у тебя?
— А где же еще?
— Это не ответ.
— Допрос? У меня!