Белый ферзь

«ЦЕПЬ — ЛУЧШИЙ ПОДАРОК!»

Мыльникова, пожалуй, иного мнения. Пусть и строит на людях иллюзию: я — это я, а при мне — муж.

Скорее она у бывшего мента, а теперь полукриминаль-ного легала, — на цепи. Пусть и златой. Не важно — короткий поводок, длинный. Но поводок.

Она теперь не торгует в ларьке, не запирается наглухо от рэкетиров.

Она теперь — жена очччень влиятельного мужа, только влияние это распространяется на вполне известный круг людей.

А! К слову! И к месту! Если Колчин не ошибается, аккурат у метро «Удельная» в свое время Мыльникова (тогдашняя Красилина) торговала с ларька всяческими «дурилками», когда по-дурному восстала против рэкета и в конечном счете заработала непроходящий тик.

Рассказывала ведь Инна, младший друг, пытаясь загасить вечно тлеющее предубеждение Колчина в отношении Галины, старшего друга.

Да ладно вам! Повтор: друзей детства не выбирают, дружите хоть до старческого маразма! Только Колчина не вынуждайте!..

Хм! Друзей детства. Снова к слову, снова к месту: и ведь прошло Иннино детство в скверике, в доме, откуда полчаса назад ретировался Колчин, и где (Ленинград — город маленький!) обитала та же тогда еще Лешакова — откуда и общее детство.

Это потом, позже, Инна с Валей Дробязго переехали в Москву.

Это потом, позже, Лешакова стала Красилиной и переехала на Комендантский, где…

…где из последних минут ждут в гости рождественского москвича Юрия Дмитриевича!

Нет, определенно, пауза хоть в полчаса была необходима после буйства-полноводья чувств на Скобелевском, 17.

Но — пора, пора!

То удобно, что до четы Мыльниковых на машине — минуты три, сквозь лесопарковый массив по пристойному асфальтовому покрытию.

Однако — подарок!

Цветы — само собой. Пузырь — само собой. Лешакова-Красилина-Мыльникова уважает нечто полуалкогольное, экзотическое. «Мисти», если Колчину не изменяет память (привозила с собой из Питера: «Нет, вы попробуйте! Вы оцените! Это надо не глотками, не глоточками! Надо — поцелуйчиками!» Щ-щ-щас! Схожу-ка я за пивом. Внизу, «У Гриши», «Тверское-темное», извините, гости дорогие!).

Ныне он гость… А взять бы полдюжины питерского «Портера»! По слухам, приличное, даже более того. В Москве такого нет. Ну да — ритуал: дары должны соответствовать вкусам одариваемых. «Мисти» так «Мисти». Однако это не подарок, это так…

Что бы такое придумать… что бы…

Вот! Кто у Мыльниковых? Дог?

Помнится, «старший друг» на кисель исходил, рассказывая год назад о взятом в дом щенке — пятнистый дог, да! Инна пыталась деликатно закрыть тему, зная «послевкусие» Колчина от давней смерти Чака, бульдожки. Но «старший друг» игнорировал намеки-заминки.

Нет худа без добра! Цепь ассоциаций — цепь. Короткий поводок, длинный поводок. Рождество. Подарок. От души! Душе. Хоть таким сложным образом, но презреть ритуал, соблюдая ритуал! Подарок всей семье — всем, и самому душевному из всех в семье. Будешь ты теперь, бедолага, ходить по струночке. В прямом смысле, не в переносном. «Цепь — лучший подарок!» Поводок-струна — лучший подарок. На Рождество. Всей семье! И лично — бездуховному щену. Киоск, изобильный собаче-кошачьими консервами-мисками-шампунями-фенами-намордниками, еще торговал.

Рядышком мерзлая старушка торговала залежалой неликвидной литературой: роман-газетами, сборником «Товарищ комсомол» (о, Ревмира Аркадьевна, о!), Гражданским и Уголовным кодексами РСФСР — с потертыми корешками, оббитыми уголками… Затрепаны в хвост и в гриву. Бывший дефицит. Незнание законов не освобождает от ответственности за их нарушение, помните? Цугцванг: дайте хоть их, законы, прочесть-ознакомиться! — хрен в сумку! они только для служебного пользования! — а где бы достать? чтобы прочесть-ознакомиться? — а вам, собственно, зачем? есть намерения нарушить? — не-ет… просто чтобы знать… — когда понадобится, вас вызовут и ознакомят! — ку… куда?! — куда надо, туда вызовут! свободны! пока что…

Иные времена, иные нравы. Теперь старушки за ничто готовы сбагрить праздным прохожим бывшие для служебного пользования своды законов бывшей страны. Спрос — нулевой. Еще и бравые блюстители в полном облачении норовят шугануть, пинком сапога расшвыривая пожитки: неча тут, понимаешь! Теперь знание законов новой (да бывшей, бывшей!) страны освобождает от ответственности. Законы сами по себе, ответственность сама по себе.

(Вот и Колчин сам по себе.

А куда? В милицию заявление писать: ушла из дому и не вернулась…

Кто? Жена? Зна-аем мы этих жён! Сколько дней тому назад? Неделю-полторы? Мужик, ты чё? Не знаешь, что в стране творится? А туда же — баба пропала! Всероссийский розыск объявлять? Поищи-ка сам. Знаем мы, мужики, этих баб!)

Знает Колчин, что в стране творится, знает. В стране ФБР. Федеративная Бандитская Республика. То-то власть оговорилась, назвав далеких чеченцев незаконными вооруженными бандформированиями, тем самым выдав карт-бланш ЗАКОННЫМ вооруженным бандформированиям обеих столиц: давайте жить дружно!

В Москве худо-бедно Колчин ориентируется, кто есть кто. А в Питере…

Ленинград, конечно, город маленький. Но для точного ориентирования необходим старожил из тех, кто проникся истиной: главное — быть в гуще, знать масс! Такой, если угодно, невеликий, даже мелкий почин.

А как у вас по линии генлинии?

А как у вас по части спецчасти?

Ау, законные вооруженные бандформирования!

Братья Сердюки, внедрившие в незамысловатое обыкновение криминального Питера серию (сериал!) отрежиссированных разводок между бандитами и клиентами-«овцами». Из первой волны середины восьмидесятых. В таком авторитете, что даже небезызвестные братья-чапаевцы, стригущие автолюбителей, платили братьям Сердюкам.

Старший Сердюк по прозвищу Толя-Кунфу. По легендам — большой мастер. (Не знает Колчин такого мастера. Не слышал даже.) Держал на дому парочку манекенов, облаченных в милицейскую форму, — отрабатывал на них приемы ближнего боя. Добря-а-ак, надо полагать. Вышел бы сей Толя-Кунфу не против манекена, а против любого из колчинских учеников на татами в Центральной школе, — там и посмотрели бы. Не суждено. Грохнули Толю-Кунфу полтора года назад, проигнорировав легенду о сердюковской непобедимости. Кто-то из «своих», из конкурентов…

Комарин. Следующий после Сердюков некоронованный, но король. В отличие от предшественников, «бомбящих» граждан с полутемным прошлым-настоящим, он стремился поставить Дело на законную солидную основу. Что, впрочем, не отрицало иную основу. Дисциплинка в банде железная — наркотики ни-ни, алкоголь в меру. Сам Комарин мелковат физически, но выжимает штангу в полтора собственных веса. При появлении главаря в каком бы то ни было месте общественного питания-увеселения все встают. Пять лет назад банда Комарина столкнулась в чистом поле Девяткина с теми, кто уже шел на смену, торопил события. Перестрелка поинтенсивней чикагских.

Под этот орудийный шумок милиция и сграбастала львиную долю комаринских бойцов, включая Самого.

Но Сам недолго сидит в «Крестах» — скоренько переправляется на «химию» (нашлись хлопотуны в правоохранительных органах). А два года назад он и вовсе то там, то сям мелькает в Питере. И разборки с кровью-трупами учащаются. Надо укрепить пошатнувшийся статус-кво.

Вряд ли это устраивает идущих (пришедших!) на смену. Комарин гоняется за конкурентами, киллеры от конкурентов гоняются за Комариным. Он-то многих и многих нагнал, но они — многие и многие, а Сам — один-единственный такой. Полгода назад сел-таки на мушку.

Нужно иметь маресьевскую жажду жизни, чтобы выкарабкаться из небытия после стольких огнестрельных ранений. Выкарабкался, лишившись конечности. Но выкарабкался. На сегодняшний день, по слухам, окопался в Штатах. Зализывает. Вероятность возвращения в Питер ничтожна, но — есть, есть вероятность.

Только замещение вакантной должности уже произошло. Гладышев, ранее в подмастерьях у Комарина, однако подрос малыш, и памятная разборка в Девяткине именно Гладышевым инициирована. Бывший борец, но плохонький, в отличие от тех, кто в прошлом.