Страница 41 из 52
В розоватом свете лампочки под бумажным колпаком волосы его казались такими же оранжевыми, как корки, запутавшиеся в них.
Металлическая дуга наголовья сползла набок, и телефонная раковина висела на одном ухе.
Радиотелеграфист с вечера прослушал концерты и лекции на всех языках, после полуночи долго ловил какие-то непонятные свисты и вопли, несшиеся из неведомых пустынь вселенной, отправил в Атлантический океан крепкое ругательство и, зевнув, предался сну. В эту ночь больше не предвиделось ничего интересного.
В открытый иллюминатор каюты доносилось шелковое плескание волны, и каждые полчаса стенные часы вызванивали такты торжественного гимна «Боже, храни короля», ибо радиотелеграфист состоял в службе его величества Гонория XIX и находился на борту «Беззастенчивого».
Около трех часов ночи в телефоне, прижатом к уху спящего, заворковало и забулькало. Таинственный голос кричал из него в ухо телеграфиста. Он заворочался, промычал и вдруг быстро поднял голову, уже покорный долгу и внимательный, как будто сон и не прикасался к нему.
Он положил пальцы на эбонитовые шишечки конденсаторов и повертел их. Голос, звучавший из ниоткуда, стал ясным. Длинные и короткие скрипы, перемежаясь, начали складываться в слова.
Телеграфист расшифровал сигнал, призывающий к вниманию, и, нажав отправной рычажок, ответил: «Алло! «Беззастенчивый». Слушаю вас».
Мембрана коротко скрипнула ехидным, как будто смеющимся, скрипом и на секунду смолкла. Телеграфист придвинул блокнот и сжал пальцами карандаш.
На новый скрип рука его ответила скачущей беготней по блокноту, но после первых же строк, легших на бумагу, он подскочил на месте и выронил карандаш из пальцев.
Откинувшись на полукруглую спинку стула, он беспомощно замигал светлыми глазами, с недоумением поглядел на исписанный листок и решительно нажал снова рычаг отправления.
Высоко вверху, на кончике ажурной мачты флагманского дредноута, антенна прошелестела голубоватыми искрами. Искры ушли в пространство, сложившись в тревожные слова: «Повторите, я не понимаю, повторите, повторите».
Но пространство ответило просто: «Вы поняли, как надо. Слушайте до конца».
Радиотелеграфист пожал плечами и обратился в безвольный слуховой аппарат.
Но по мере того, как блокнот заполнялся словами, брови принимающего поднимались все выше и изгибались все острее.
И когда утих последний звук, радиотелеграфист стащил с головы прибор, как будто он грозил раздавить ему череп, и вскочил со стула, держа в руках запись.
– Однако же, – сказал он вслух, – я думаю, что такой радиограммы он не получал со дня рождения. Что, они с ума сошли?
Он отошел к двери и нажал кнопку звонка. Вестовой вырос в ней, бесшумный, как тень отца Гамлета.
– Разбудите тотчас же лейтенанта Уимбли и попросите его срочно прийти сюда, – приказал радиотелеграфист и уселся переписывать начисто принятую радиограмму.
Лейтенант Уимбли, старший радиотелеграфный офицер «Беззастенчивого», появился в кабинке не слишком скоро. При входе он зажмурился от яркого света и запахнул лиловую ночную пижаму.
– В чем дело, Дик? Ради какого землетрясения вы подняли меня с постели? – полусмешливо, полусердито спросил он.
– Простите, сэр, но я не стал бы тревожить вас из-за такой мелочи, как землетрясение.
– Тогда что же? Война?
– Нет, сэр!
– Биржевая паника?
– Нет!
– Что же случилось, черт возьми? Да не тяните же!
– Прочтите сами, сэр, – ответил радиотелеграфист, подавая листок.
Лейтенант Уимбли взглянул на карандашные каракули и через минуту уставился в лицо подчиненного с необычайным выражением.
– Вы напились перед дежурством, – сказал он холодно, – вы знаете, как карается такой поступок, когда эскадра находится на боевом положении?
– Сэр, я непьющий и член Лиги по борьбе с алкоголем, – отозвался спокойно телеграфист.
– Дыхните мне в лицо, – приказал лейтенант. – Странно… не пахнет. Откуда вы приняли ее?
– С берега, сэр. Я сначала не поверил глазам, дал сигнал повторения. Повторили то же, слово в слово. Я думаю, сэр…
– Вам ничего не нужно думать, Дик, – прервал внезапно лейтенант Уимбли, – я думаю, что гораздо безопасней для вас будет совершенно забыть этот текст. Дайте-ка мне черновик.
Он спрятал черновик в карман и дополнил:
– Если хоть одна живая душа узнает содержание, вы будете сидеть в подводном карцере не меньше месяца.
И с этим обнадеживающим предупреждением лейтенант Уимбли покинул кабинку.
Радиотелеграфист уныло посмотрел ему вслед, подошел к аппарату, постоял и дал позывные Эйфелевой башне. Получив ответ, он хихикнул и простучал в эфир: «Чтоб вам подохнуть, жабоеды проклятые».
Лейтенант же Уимбли, не теряя времени, отправился на корму и разбудил флаг-офицера сэра Чарльза.
Оба офицера внимательно проштудировали еще раз злополучный квадратик бумаги, и флаг-офицер нерешительно промямлил:
– Н-не знаю… Я даже боюсь идти к нему с такой штукой.
– Вздор! – сказал решительно лейтенант Уимбли, – вы должны это сделать. Если мы не передадим ему сейчас, он все равно получит вторую, и вам же влетит за сокрытие. Не дурите, дорогой мой. Я подожду вас здесь.
Флаг-офицер вздохнул и заплетающимися шагами направился к каюте лорда Орпингтона. Он трижды стучал в дверь, с каждым разом все громче и настойчивее, пока не услыхал разгневанный сонный голос сэра Чарльза, спрашивающий, почему его будят в такой нелепый час.
– Необыкновенная радиограмма, сэр Чарльз, – поперхнувшись, ответил офицер.
– Что же, вы не могли подождать с ней до утра? – спросил великий полководец, представ перед подчиненным в одной рубашке.
– Она… она слишком необычайна, сэр, – теряя последние остатки хладнокровия, сказал перепуганный офицер, входя в каюту.
– Ну, что же, читайте, – приказал сэр Чарльз, закуривая папиросу.
– Я? – переспросил ошеломленный флаг-офицер, даже отступив назад.
– А кто же? Нас как будто здесь только двое?
– Я… я не смею, ваше превосходительство… мой язык… – пролепетал флаг-офицер.
– Что такое?.. Дайте сюда! – крикнул побагровевший сэр Чарльз, вырывая радиограмму. – Что это такое, что ваш язык не может выговорить?
Он прошел к столу и, приблизив листок к кенкетке, вцепился в него глазами.
Флаг-офицер стоял ни жив ни мертв и рискнул поднять глаза, только услыхав, как что-то обрушилось на стол с грохотом, показавшимся взволнованному офицеру пушечным выстрелом.
Перед ним было лицо сэра Чарльза, совершенно неузнаваемое в перекосившей его судороге ярости. Кулак лорда Орпингтона, упавший на стол, застыл на скомканной радиограмме.
Мы не станем больше играть в прятки с читателем. Правда, сэр Чарльз охотно отдал бы половину своей прекрасной и достойной общего уважения жизни, чтобы текст радиограммы не стал известен людям, у которых в душе нет ничего святого и которые не останавливаются перед издевательским осмеянием сановника, полвека с честью и славой служившего своему государю и родине.
Но события, ареной которых суждено было стать Итлю, получили слишком широкую огласку, и мы не находим нужным щадить безупречное имя наутилийского Баярда.
Карандаш радиотелеграфиста беспристрастно записал для потомства следующие страшные и неслыханные в истории дипломатических сношений слова:
«Заморскому шарлатану, кавалеру ордена великого грабежа, его милости лорду Орпингтону на флагманскую лоханку «Беззастенчивый».
Доводим до сведения вашего проходимства, что вкусная нефть велела низенько кланяться. Увеселительную поездку в нефтяной рай советуем отложить, так как при появлении столь высокого гостя будет устроен фейерверк, в который будут употреблены, все запасы нефти и который может повредить вашему бесценному здоровью.
Для грабежа нужно иметь на плечах голову, а не гнилой кочан.
Желаем приятного времяпрепровождения.
По поручению правительства Итля
премьер-министр герцог Коста».