Срочный фрахт

Офицеры смотрели на Морошко с некоторым удивлением. Он впервые говорил с ними так — властно, уверенно, почти резко. Они поднялись и выбрались с боцманом на палубу. Спустя минуту Морошко услыхал над собой свисток и топот ног.

Он вздохнул и налил себе четвертую кружку, превысив указанную на ней норму.

Неровная, валкая качка сразу прекратилась. Это было признаком, — и единственным признаком, потому что ничего не было видно, — что катер вошел в проход и береговые высоты прикрыли его от ветра, летящего из океанского простора. Туман в проходе был еще плотнее и гуще, чем в море. Катер словно окунулся в жидкую сметану, и вокруг было не имеющее никаких изменений космическое пространство, наполненное первичной, густеющей, но еще не обретшей формы материей. Так должен был выглядеть мир в дни первозданного хаоса, когда на месте тверди, земли и воды струились зыбкие волны сгущенного газа.

Туман затруднял движение, но зато выедал звуки, и глухое клокотание одного мотора замирало сразу под кормой. Чуть заметно подрагивала под ногами палуба мостика. Морошко нагнулся к переговорной трубке.

— Вагин, как курс?

— По ниточке, — поднялся из рубки приглушенный ответ.

Катер бесшумно углублялся в фиорд. Лишь легкое шуршание за бортом подтверждало, что вода, хотя и невидимая, существует.

— Мухин! — неслышно шепнул Морошко. — Смотри! Глазами, ушами, носом! Чем можешь, смотри!

— Смотрю! — так же беззвучно отозвался сигнальщик.

Морошко стоял, покусывая губы. Назойливая мелкая дрожь волнения ходила по его телу. Туман перестарался. Он был чересчур густ. В этой непрогляди можно было на что-нибудь напороться. Морошко держал руки на весу, чтобы в любое мгновение, не задев ни за что, с лету ухватить холодные ручки телеграфа или нажать кнопку ревуна. Тишина давила, становилась невыносимой. Старший лейтенант знал, что рядом, у орудий и пулеметов, такая же дрожь волнения ходит по телам людей, стоящих в предельном напряжении нервов.

— Товарищ старший лейтенант!

Морошко резко подался к сигнальщику.

— Плещет! — шепнул Мухин. — Слышите?

Морошко напряг слух. Плеск шел спереди еле слышный, с ровными промежутками. Он был похож на плеск весел. Это было неприятно. Наскочить в тумане на шлюпку! Затрещит дерево, заорут в испуге люди, и все обнаружится раньше времени. Только этого не хватало!

Пальцы рванули рукоятку телеграфа. Тихая воркотня мотора умолкла. Плеск, идущий из молочного раствора впереди катера, близился. Морошко весь вытянулся и облегченно вздохнул. Так могла шуметь только вода, лижущая камни.

— Два право, — сказал старший лейтенант рулевому, и катер послушно уклонился от курса. На мостик пахнуло холодом. Туман заколебался. На миг зачернела вода, и Морошко увидел светлую кромку пены у гранитного лба, поднявшегося справа в уровень с мостиком.

— Так! — отметил он себе. — Бараний лоб. Очень хорошо! Орел Вагин! Провел, как в игольное ушко. А ну еще два — право. Так держать!

Оглянувшись на камень, он перегнулся через обвес и тихо позвал:

— Володин!

Лицо, очень белое в черной рамке ушанки, поднялось у мостика.

— Есть Володин!

— Подтяните карбас к борту, переберитесь на него, облейте бензином и положите в середину бомбу. Вопросов нет?

— Нет, товарищ старший лейтенант.

Володин повернулся, и фигуру его размыло туманом. Морошко ощутил легкий толчок подтянутого к катеру карбаса. За кормой хрустнули сучья, и на мостик потянуло острым душком бензина. Боцман снова выступил из мглы.

— Сделано, товарищ старший лейтенант.

— Хорошо! Давайте на мостик! — Морошко нагнулся к переговорной трубке. — Вагин! На мостик!

Помощник и боцман стали рядом.

— Вагин, объявляю благодарность за образцовую проводку. Теперь — слушать! Сейчас открываю беглый огонь всеми средствами по правому берегу, пока не вызову ответный огонь. Вы, Володин, возьмите ракетницу и ступайте на корму. Как только фрицы ответят, — пускайте ракету в брюхо лоханки и отдавайте буксир. Я ворочаю к пирсу. Ты, Вагин, захватываешь двух мотористов, которых мы взяли у Пущина и Артемьева. Тройку своих! Всем автоматы и гранаты! Как уткнемся в баржу — пикируй на палубу. Кончай фашистов, которые пожелают помешать. Мотористов немедля в машину. Моторы захватить в целости, не дай бог, чтобы фрицы испортили… И мигом рубить швартовы… Дальнейшее по ходу операции. Можете идти!

— Разрешите сказать, — не удержался Вагин, — теперь я понял, зачем лайба.

— Какой догадливый, — с усмешкой сказал Морошко. — Раньше бы надо… Действуйте.

Вагин и боцман исчезли с мостика. Морошко перевел рукоятки телеграфа на «средний». Катер снова забрал ход, и зашумела вода за бортом. Морошко переступил с ноги на ногу, зачем-то натянул туже перчатки и посмотрел на смутно выступающие тени людей у носового орудийного расчета. Они стояли неподвижно, в том же изнуряющем напряжении.

И, глядя на них, Морошко подумал о том, что тяжек военный труд именно этим бесконечным, постоянным, неослабевающим напряжением всех чувств человека часами, сутками, неделями, месяцами, для того чтобы оно разрешилось несколькими мгновениями боя, в которые организм человека получает разрядку. Кончится бой, и снова приходит это истощающее длительное испытание чувств до нового боя. И понятно, почему люди так ждут боя, рвутся к нему. Он освобождает от связанности и позволяет делать то конкретное дело войны, для которого люди стоят у орудий и пулеметов.

— Орудия на правый борт! — скомандовал он. — Прицел двадцать! Огонь до отбоя, по способности!

Тонкое дуло носового описало полукруг.

Морошко сосчитал в уме до десяти и нажал кнопку ревуна.

Рваное огненное полотнище метнулось из ствола перед успокоенными темнотой глазами командира катера, и он стиснул веки, спасаясь от его пронзительного блеска. Катер вздрогнул. Сухой грохот залпа мячиком раскатистого эха запрыгал по воде. Едва Морошко разжал ресницы, как его ослепил новый взблеск. Разорванный силой пороховых газов туман извивался фантастическими волокнами среди огненных языков. И в промежутке двух залпов старший лейтенант услыхал знакомый ворчливый железный клекот над головой. Справа глухо шумнули снарядные всплески. Угрожающее рычание подводных разрывов приподняло катер.

— Володин! Ракету!. — крикнул Морошко, но на корме уже мигнул огонек.

Нитка ракеты прострочила туман. Малиновая звездочка вспыхнула в утробе карбаса, и над ним поднялось розовое зарево вспыхнувшего бензина. Оно быстро обратилось в ревущий высокий костер.

— Прекратить огонь!

Неожиданная тишина оглушила Морошко. И опять железно заклекотало в небе, и тяжелый отгул немецкого залпа прокатился вдали над невидимым берегом.

— Право на борт!

Катер стремительно накренило. Морошко ухватился за поручни.

— Качайте, фрицы! Забавы хватит, пока очухаетесь, — злорадно засмеялся он, — кройте! Я же знаю — вы думаете, что подбили и зажгли мой корабль, и будете теперь надрываться по этому примусу, пока не устанете.

Но размышлять было некогда. По носу из тумана вырос черный край пирса и еще через минуту прижатый к нему низкий силуэт баржи.

— Володин, видишь баржу? — спросил Морошко у боцмана, повисшего на рукоятках пулемета.

— Вижу! Там фрицы возятся!

— Стриги под машинку!

Пулемет задрожал, выбрасывая остренькие иголочки огня.

Послышался отвратительный скрежет пулевой струи по железу. Борт баржи вырастал.

— Кранец! — крикнул Морошко, разворачивая корабль лагом.

Но кранец не успели подать. Сильный толчок посадил Морошко на колени. Он услышал треск. С катера на баржу рванулись краснофлотцы с Вагиным. Зачастили автоматы. С берега им отозвался солидным стуком дятла немецкий пулемет, по Володин повел стволом на вспышки, и он захлебнулся, словно очередной патрон стал ему костью поперек горла. На носу баржи рванула граната. Осколки с канареечным писком пронеслись над головой Морошко. Кто-то завопил, и шумно плеснула вода! Все было быстрым и призрачным во тьме и тумане.