Срочный фрахт

То, что до сих пор бродило смутными намеками в его не прекращавшем работу мозгу, теперь возникало перед ним с точной военной ясностью. Он сложил карту, ткнул ее в карман, надел ушанку и по отшлифованным перекладинам трапа полез на палубу.

Его обдало влажной, опьяняющей, солоноватой свежестью, какой бывает напоен только океанский воздух перед закатом. После душной каюты, в которой стоил неистребимый запах бензина, было так хорошо пить прозрачный воздушный напиток и слушать могучий ритмический шорох водной массы.

Плотная мгла на западе распахнулась широкой щелью, и в нее хлынул холодный розовый блеск низко плывущего полярного солнца. Он преобразил все вокруг. Туманная нежность пасмурного дня исчезла. Оксан расширился во все стороны. На востоке его жесткая синева, сгущаясь к горизонту, колыхалась густой, лиловой, черно-пурпурной влагой. На западе, где в распахнутой щели туч истекало розовым потоком солнце, океан горел. Верхушки волн просвечивали бледным бутылочным стеклом, а между ними вились, переплетались, плясали блестящие шелковые ленты — оранжевые, алые, дымно-золотые, соломенные, вспыхивая колючими огоньками. Вся играющая красками и сверканиями ширь жила и дышала могучей силой неутомимого движения. Раскаленный солнечный шар коснулся нижним краем воды, и по его слепящему диску промчались трепещущие тени, словно он стал ежиться от лизнувшей его студеной волны. Он уменьшался и тускнел, но кверху от него прянули, рассыпались, веером развернулись огненные перья.

По воде пролетела мелкая свинцовая рябь. Шелковые ленты померкли, наливаясь тусклым кирпичным оттенком. Небо на востоке осыпало серебристый пепел. Последний ломтик солнечного шара, мигнув, утонул под горизонтом. Огненный веер в высоте бесшумно и быстра свертывался, роняя на волны седую, грифельную пыль. Сразу посвежело, и в лицо Морошко задул упругий, пронизывающий предночной ветер.

Сотни раз видел командир 1012-го торжественные феерии океанских закатов и все-таки не мог к ним привыкнуть. Они тревожили и бередили. Они подавляли угрюмым величием прощания стихии света со стихией воды. Солнце уходило на покой, и ночной океан обретал свою таинственную власть.

Проследив последние угасающие отсветы на волнах, Морошко пошел в рубку. У правого пулемета, нахохлясь, стоял боцман.

— Что такое, Володин? — спросил Морошко, берясь за поручни трапа. — Почему загрустили?

— Довели катер до срама, — сердито ответил боцман и покосился на открытый моторный люк.

Морошко усмехнулся. То, что боцман так остро переживал скандал с мотором, радовало командира, доказывая, что разговор пронял всех.

— Не унывать! — сказал Морошко, подымаясь. — Мотористы скушали, переварили, икают и теперь из кожи вылезут, а за себя постоят. В общем, даже полезный случай.

Володин просветлел и, подняв руку к ушанке, сказал:

— Разрешите поздравить с днем рождения. За этим делом не успел…

— Стоп! — ответил старший лейтенант, подымая руку. — Имею встречное предложение — отложить поздравления до завтра. Мне кажется, — добавил он, увидев удивление в глазах боцмана, — что день рождения у меня будет завтра.

Он оглядел в бинокль весь круг горизонта, снова спрыгнул с мостика и прошел в рубку. Стал рядом с Вагиным, подумал и молча ткнул пальцем в то самое место на карте, которое пристально разглядывал в каюте.

— Идем сюда! — сказал он очень весело.

Вагин с недоумением поднял на командира вопрошающе синие глаза. Его удивили и оживление Морошко, и показанное на карте место. Но он побоялся задать вопрос невпопад и ответил уставным «есть», пытаясь самостоятельно угадать, что задумал командир катера. Точка на карте обозначала глухую бухточку на «своем» берегу, где не было ничего примечательного и куда, казалось, незачем было забираться боевому кораблю, хотя бы и такому небольшому, как 1012-й. Вагин переводил глаза с лица Морошко на его указательный палец и молчал.

— Соображай! — Морошко шутливо ткнул помощника в бок. — Поощряю в подчиненных смекалку.

— Не соображаю, — уныло признался Вагин, начиная презирать себя.

— Плохо! Проверим наблюдательность… Что находится в западном закутке этой дыры, на камнях?

— На камнях? — медленно повторил Вагин, стараясь выиграть время. — Там же ничего такого… Камни… Плавник… Ну, чайки садятся.

— А карбас? Или его кит слопал?

— Верно, карбас! — удивился Ваши. — Только что нам проку в этом хламе? От него небось одни ребра остались.

В бухте было глухо и тихо. Когда катера на малом ходу проскользнули в нее, было уже темно. Мрачно нависали береговые обрывы, и тяжелыми синими потоками лежал на них свежий осенний снег.

Катера вплотную подошли к берегу в глубине бухты. Вода здесь лежала тяжелым черным стеклом, чуть слышно вздыхая. Начинался отлив, и с камней свисали мокрые космы водорослей. Позванивая, журчали сбегающие ручейки. Темная черта высокого уровня все выше подымалась над водой.

Над этой чертой на покатых, отглаженных волнами камнях, осыпанных чаечьим пометом, лежал, высоко задрав нос, старый поморский карбас. Бока его побелели от соли. Он был выброшен сюда сумасшедшим штормом накануне войны и остался. В военной горячке никто не интересовался увечной посудиной. Построенный из добротной древесины, карбас выдержал встречу с камнями без особых повреждений. В одном лишь месте каменный зуб прогрыз ему борт. Он прочно завяз между двумя глыбами гранита, которые сдавили его бока. Доски фальшборта расщепились, оторвались, и верхние концы шпангоутов торчали над палубой, как ребра дохлого кита. Шторм, принесший гибель карбасу, вышвырнул его на берег значительно выше приливной черты, и обычное волнение, незначительное в этой огороженной скалами водяной чаше, не могло причинить ему нового ущерба. Он мог спокойно дремать на своем каменном ложе до тех пор, пока новая, еще более свирепая буря не раскачает сонную воду, не сорвет его с камней и не прикончит.

Но мертвый сон карбаса был нарушен вторжением в бухту катеров Морошко. И вокруг его останков началась непонятная суматоха, которая удивила бы всякого, кто в эту минуту заглянул бы в бухту.

Сначала краснофлотцы, вооружась топорами и ножовкой, отодрали еще несколько досок от фальшборта и забили ими пробоину в боку. Этим карбасу была возвращена способность держаться на воде.

Позднее к карбасу приволокли два длинных бревна плавника и просунули их под днище, как рычаги. С 1012-го подали буксирный конец и закрепили на корме карбаса. Люди повисли на свободных концах рычагов. На катере заревели моторы. Буксир дрогнул, натянулся, зазвенел гигантской струной, и карбас слегка стронулся. Моторы взвыли сильней. 1012-й, взрывая винтами горы пены, тянул изо всех сил, как трудолюбивый битюг, срывающий с места воз.

Боцман Володин распоряжался этим небывалым авралом, v потрясшим команды всех катеров. Никто не мог понять, для чего понадобилось командиру звена на ночь глядя завести корабли в глухомань и сволакивать с камней растрепанную развалину, которая годится лишь на дрова. Однако люди ретиво налегали на рычаги, пока после ряда осторожных рывков карбас не сполз на воду и не закачался рядом со своим спасителем.

И тогда настал момент полного изумления, потому что Морошко приказал разыскивать на берегу мелкий плавник и грузить им карбас. При этом он строжайше наказал выбирать только сухое дерево, отбрасывая гнилье и мокрядь. Спотыкаясь во тьме, оскальзываясь на валунах и вполголоса поминая черта и его родителей, краснофлотцы в поте лица ползали по скатам, выдирая из гранитных трещин корявые сучья северной березы и тонкие сосновые кругляки, добела обглоданные волнами. Набирая охапки этой бросовой дряни, они пихали ее в карбас, и только когда он был доверху набит, Морошко приказал окончить работы и отдыхать. Усталые моряки вернулись на катера, и тогда началась вторая часть загадочного предприятия, уверенно руководимого командиром звена.

С 1012-го последовал сигнал: «Командирам прибыть к флагману на чашку чая и оперативное совещание».