Срочный фрахт

Войтенко приложил руку к круглым, как у птицы, золотисто-карим глазам, прищурился и через секунду ответил, как полагалось:

— Двадцать три!

Сигнальщики отсемафорили по линии цифру. Орудийные стволы поползли и снова замерли. Артиллерист облизнул губы и твердо оторвал:

— Залп!

Два бледных языка пламени рванулись с «Макарова». Мостик обдало громом, желтым дымом и мелкой пылью гари. И сейчас же ударили оба орудия с буксиров. В поле прижатого к глазам бинокля перед Махотиным встали за низкой полосой косы серебристые столбы всплесков.

— Недолет… вправо, — механическим голосом отметил Войтенко.

Артиллерист дал новую установку. Грохнул второй залп, дружный и звонкий.

За косой, среди мачт, вспыхнуло темно-красное пламя, заволокшееся дымом.

— Накрытие! — оживившись, пропел Войтенко, и сейчас же сигнальщики отсемафорили команду артиллериста: «беглый по готовности». Залпы посыпались безостановочно. Красные огоньки всё чаще вспыхивали между мачтами. Но дыму над мачтами стало слишком много для разрывов.

— Задымили, — вполголоса сказал артиллерист, нагибаясь к Махотину, — снимаются с яшек и выходят… Эх, и раскатают нас! — закончил он, как будто с завистью.

Корабли противника, действительно, дымили вовсю. Но ответных залпов не было. Это казалось странным и угрожающим. Было похоже, что за этим молчанием кроется ловушка.

— Флаги подымают, — сказал комиссар.

Махотин взметнул бинокль. На мачты всползали флаги. Сейчас ветер должен развернуть их, и Махотин увидит косые синие кресты андреевского флага. Ветер, действительно, развернул флаги, но никаких синих крестов на них не было. В лимонно-розовом небе полоскались белые полотнища. Это становилось непонятным. Махотин с недоумением смотрел на плещущие в воздухе куски материи. Внезапно он почувствовал, как сзади его стиснули за локоть. Еще недоумевая, он обернулся и увидел блестящие весельем глаза комиссара.

— Гляди… гляди, — крикнул комиссар сквозь гром очередного залпа, — на крайнем справа… Вот заело — подштанники заместо флага подняли.

Махотин машинально повел биноклем в указанном направлении. Там, на стеньге, двухвостым вымпелом трепались матросские подштанники. Он опустил бинокль и остолбенело смотрел на комиссара.

— Чудак! Что выпучился? Сдаются… понимаешь! Заслабило! — закричал комиссар, встряхивая Махотина за плечо.

— Прекратить огонь!

Грязная, текущая шлюпка подвалила к игрушечному трапу «Макарова». Из нее, отдуваясь и пыхтя, вылез на палубу жирный, с громадным малиновым носом армянин, в форме капитана торгового плаванья. Он оглядел всех слезящимися и насмерть перепуганными маслеными глазами, очевидно ища старшего. Глаза остановились на деревянной кобуре комиссарского маузера.

Капитан, снял фуражку и смешно поклонился, дрыгнув пузом под засаленным кителем.

— Мы сдаемся, ваше прэвосходительство, — сказал он неожиданно тонким и дрожащим голосом.

Комиссар усмехнулся:

— Превосходительства вышли, браток… А о сдаче договорись с командующим отрядом. — И движением руки он указал на Махотина.

Армянин неуверенно шагнул к Махотину.

— Ми, гаспадин командыр, нэ бэлыи… Мы люди коммэрческыи… Ми транспорты.

— Потрудитесь пройти в кают-компанию, — холодно и сухо сказал Махотин.

В кают-компании, после стопки спирта, капитан оживился.

— Ми чэловэк нэ военный… Нас послали — сам панымаишь, что сдэлаишь? Говорят, иды в Старо-Тэречную, забырай продовольствий и скот… Ну, мы пашол.

— А почему же вы вышли без конвоя? — с недоумением спросил Махотин.

— Зачим конвой? — удивился армянин. — Скажы пажалуста? Я прасыл адмырал — дай ваенный параход. А он мне гаварыт — не надо параход. Бальшевик в Астрахань сидыт, ему не на чем нос показать… Вот тебе и не на чем… Ай-ай! Сегодня грузыть надо было…

— Отлично, — сказал Махотин, едва сдерживая рвущийся наружу счастливый смех, — выводите ваши лоханки с рейда и следуйте за мной в Астрахань. Выходить поодиночке. При первой попытке сопротивления я смету вас артиллерией.

— Зачэм артыллерия? — сказал капитан, — бэз артыллерии пайдом, куда хочэшь.

— Ну и сделали дельце, — мечтательно проронил комиссар, облокачиваясь на поручни мостика и смачно обсасывая хвост воблы. — Погляди, пожалуйста.

В кильватер «Макарову» шли тринадцать судов захваченного каравана белых, усиленно дымя и стараясь держать строй. Среди них было два больших парохода, тысячи в три и больше тонн. Это была головокружительная добыча, и Махотин прямо не чувствовал мостика под ногами.

На двенадцатифутовом рейде отряд, расцвеченный флагами, и пленники отдали якоря. Перед тем, как отправиться с докладом Реввоенсовету, Махотин вместе с комиссаром решил объехать захваченные пароходы. На них уже ввели караулы из военморов. На четвертом пароходе, как раз в ту минуту, когда Махотин и комиссар поднялись на палубу, караульный военмор отрапортовал, что в кочегарке, за грудой угля, обнаружена женщина с двумя детьми.

— Какая женщина? — спросил комиссар.

— Непонятно какая… Вымазалась, как черт, а так как будто дамочка по форме и в теле.

— Веди! — коротко приказал комиссар.

Спустя минуту на палубе появилась дородная женщина. Лицо ее, измазанное углем, было в грязных подтеках от слез. Глаза блуждали. За платье женщины держались двое всхлипывающих ребятишек, лет пяти-шести. На голове у женщины боком сидела пышная шляпа с измятыми и тоже запорошенными углем цветами.

— Вы кто, значит, будете, дамочка? — осторожно спросил комиссар, разглядывая эту непонятную фигуру. Дама вдруг подогнула ноги и рухнула на колени.

— Господа… товарищи, — сказала она трагическим голосом, — расстреляйте меня, но пощадите моих детей.

— Да кто вы? — вторично спросил комиссар, с испугом отшатываясь от рук женщины.

— Я… я жена генерала Бичерахова… Умоляю, пощадите детей.

Махотин и комиссар переглянулись. Комиссар вполголоса сказал:

— Когда везет, так везет, — и глазами показал Махотину на женщину, уткнувшуюся лицом в доски палубы.

— Мадам, встаньте, — окликнул женщину Махотин, и так как она оставалась неподвижной, он приподнял ее под локоть. Она поползла за его движением безвольно, как набитый отрубями мешок. Махотин усмехнулся.

— Мадам, мы не стреляем ни женщин, ни детей. Это не в наших правилах. Вы можете быть спокойны.

Он замолчал, не зная, что еще сказать перепуганной генеральше, и вдруг взглянув еще раз на ее замурзанное лицо, засмеялся.

— Дайте мадам горячей воды и мыла, умойте ее и детей и отвезите на «Макарова», — приказал он караульному и повернулся к трапу.

Катер, разрезая мутную волжскую воду, шел к городу. Махотин и комиссар сидели молча и курили. Внезапно комиссар поднял голову и посмотрел в лицо командира.

— Ты что такой грустный, командир? — спросил он заботливо. — Такую победу, можно сказать, учинили, а ты как будто папашу схоронил?

Махотин бросил окурок козьей ножки в шипящую за бортом пену и не сразу ответил. Глаза его были мечтательно устремлены вдаль.

— Разве это победа? — выговорил он наконец, усмехаясь. — Рано мы, комиссар, их взяли. Ты слыхал — они только сегодня должны были продовольствие грузить. Вот бы нам завтра утром их и захватить в полном грузу.

Он опять помолчал, сладко щуря глаза, как бы всматриваясь во что-то очень приятное взору, и закончил тихо:

— Понимаешь, комиссар, вобла хорошая вещь, а булка с салом — куда лучше, особенно когда сало поджарено и хрустит. Вот если б мы взяли их с салом, тогда это была бы настоящая победа. А так — это обыкновенная операция.

И Махотин сплюнул в воду с таким видом, как будто он много лет командовал большим флотом и насчитывал в своем послужном списке десятки громких побед.

1938 г.

Счастье Леши Ширикова

Другу Сереже Колбасьеву