Западня для ведьмы

И все же Орвехт склонялся к тому, что лучше бы его отсюда услать. Может, смутное предчувствие. Может, всего лишь привычка ожидать от Дирвена любой не укладывающейся в голове выходки: кто знает, где и когда ему в следующий раз захочется миндального мороженого.

Но с архимагами не поспоришь, поэтому первого амулетчика Ложи доставили в Салубу и поселили в Журавлином доме. Под охраной. После недавнего инцидента – под усиленной охраной.

«Энгу» он с мишени для ножей нехотя соскоблил, это Орвехт проконтролировал.

Маги выпили по чашке кофе, и уже после того, как Хемсойм ушел, Шеро поделился:

– Плясунья и Змейка возвращаются. На днях наш корабль заберет их из Абенгарта.

– Бегонию так и не нашли? – поинтересовался Суно.

– Нет, и никаких ее следов, хотя девочки поработали на совесть, проверили все ниточки. Плясунья еще могла бы снебрежничать, а твоей Змейке я доверяю. Нужная нам дама как в воду канула.

– Возможно, так и было, если до нее дошли слухи, что ее поганец утонул.

Бегонией занятые в разведке коллеги называли Сонтобию Кориц. Ее желательно было заполучить, чтобы никто не смог шантажировать Дирвена, угрожая его матери, и в то же время чтобы у Ложи был рычаг для мягкого давления на взбалмошного и норовистого первого амулетчика. Две ларвезийских шпионки, работавшие в Овдабе с начала зимы, передали немало полезной информации, но с этой задачей так и не справились.

Салдун Заячья Лапа двинулся на юг еще до того, как снег начал таять. Салдун был хитрый. Придешь раньше – наменяешь больше.

Пока земля скрыта под сверкающей белой шкурой, можно добраться до Сновидческих гор, переждать там опасную пору, когда зима рожает весну и тундра становится водянистой, заманивает в ямы с ледяной похлебкой, чтобы тебя съесть. А потом, как великие роды закончатся и все подсохнет, запрячь оленей в волокуши – и вперед всех к Людскому Чудовью. Звалось оно так потому, что приходили туда с юга люди чудные, охочие до моржового клыка и звериных шкур. Сами пришлые люди свое Чудовье иначе называли.

В этот раз с Заячьей Лапой кроме его сыновей и подросших внуков было четверо странных чужих людей. Может, кораблекрушенцы, может, в прошлом заколдованные, а теперь расколдованные. Нашли их в тундре незадолго до того, как солнце ушло на свое зимовье.

Толку от них никакого, однако. По-человечьи не говорят, только непонятное лопочут. Спрашивать начнешь, показывают на юг: мы оттуда, а больше ничего про них не известно. Изможденные и слабые, в хозяйстве не помощники. С женщиной лечь тоже не могут. Если правду сказать, лечь-то лягут, но так и будут валяться рядом, словно дохлые рыбины, нету в них мужской силы. Вначале их нашлось пятеро, но один зимой совсем заболел и помер.

Салдун спрашивал у духов, не оборотни ли это, не обманный ли народец, но духи ответили – нет. Люди они, только гневается на них за что-то Великий Белый Пес. Давно гневается. Все уже забыли, за что, а он до сих пор гневается.

Раз они люди, хоть и никчемные, Заячья Лапа не стал выгонять их в тундру. Всю зиму у него в стойбище прожили, а теперь он повез их с собой в Чудовье, чтобы там оставить. Может, оттуда они найдут дорогу к себе домой, да и Великого Белого Пса сердить незачем.

Глава 2

Дело о ягодах лимчи

Одно из красивейших мест в Абенгарте – набережная Морских Гимнов: три белокаменные террасы с клумбами и статуями богов, вдоль верхней как по линейке выстроились здания, исполненные строгой холодноватой гармонии.

Как обычно в эту пору, чаши клумб были заполнены рыхлым подтаявшим снегом, а боги упрятаны в дощатые пеналы. Свинцовое, в слепящих бликах море играло клочьями пены и обломками льдин. Небо над ним было такое, что засмотришься: величавые седые облака, сквозящая в разрывах перламутровая высь, громадные косые столбы по-зимнему серебристого солнечного света, да еще далекие, на грани реальности, как будто нарисованные карандашом силуэты кораблей.

Сюда нередко приходили художники, иные из них и сейчас зябли на террасах за своими мольбертами, зачарованные и пойманные этим небом.

На открытой веранде ресторации «На набережной» устроились Плясунья и Змейка, две ларвезийские шпионки. Завтра им предстояло сесть на «Пьяную стрекозу» и отправиться восвояси – в южные края, где все охвачено цветением и нет нужды кутаться в меха, с наслаждением грея пальцы о гладкие фарфоровые бока чашки с горячим шоколадом.

Плясунья была дамой за сорок, все еще не растерявшей куража и порочной любви к чужим вещам, чаще всего совершенно ей не нужным. Она и сейчас успела незаметно прикарманить старые бронзовые щипчики для сахара, хотя на кой они ей сдались? Наверняка оставит их в гостиничном номере вместе с другой никчемной мелочью.

На такие некрасивые поступки Плясунью толкал азарт, воровство было ее любимой игрой. Однажды она доигралась, и ее завербовала Светлейшая Ложа. Что ж, это было лучше, чем сесть в тюрьму.

Плясуньей она была настоящей – бывшая ресторанная танцовщица, некогда известная среди завсегдатаев алендийских питейно-увеселительных заведений. С той поры она изрядно располнела, но профессиональной легкости и плавности движений не утратила, не всякая восемнадцатилетняя барышня ее перещеголяет.

Звали ее Нинодия Булонг, имя у нее тоже было настоящее: в этой авантюре она играла саму себя.

Пятнадцать лет назад она подарила свою благосклонность Дитровену Брогверу, богатому аристократу из Овдабы. Потом любовник уехал, оставив ей небольшую сумму денег – до того небольшую, что Нинодия в сердцах подумала: «Ну и дура была, что связалась с этим бледным скупердяем, лучше б закрутила с любым невоспитанным купчиной из наших!»

Вскоре выяснилось, что она не только продешевила, но еще и залетела. В храме Госпожи Вероятностей ей нагадали, что, если она вытравит плод, он утянет ее за собой в Хиалу: чтобы выжить, нужно доносить до конца. Так она и сделала, кляня все подряд на чем свет стоит. Благополучно родила девочку, которую отдала на воспитание в деревенскую семью, и опять пошла плясать в столичных ресторанах, трактирах и чайных.

Минувшей зимой Нинодия Булонг с четырнадцатилетней Талинсой приехала в Овдабу на знаменитые Гердейские горячие источники: здоровье, подорванное разгульной жизнью, требовало заботы. Встретившись там с Брогвером – чистая случайность, разумеется, – она была с ним безупречно любезна и с улыбкой вспоминала прошлое, подернутое романтически-ностальгическим флером. Ничего такого, что могло бы оттолкнуть бывшего любовника, ныне весьма влиятельную в Овдабе персону.

«Не догадываетесь, кто это?» – лукаво усмехнулась она, кивнув на Змейку, скромно сидевшую в сторонке. Кое-что просчитав в уме, Дитровен догадался, кто: его незаконнорожденная дочь.

Нинодия тактично обронила, что некоторые сбережения у нее имеются, и на жизнь им с Талинсой, хвала богам, хватает. Брогвер, вначале насторожившийся, после этого подобрел и даже расщедрился на подарки.

Порой он приглашал девушку погостить в своем абенгартском особняке или в поместье за городом. Когда с Нинодией, когда без нее, но той многого и не требовалось: главной шпионкой была юная Змейка.

Той на самом деле было не четырнадцать лет, а семнадцать. И звали ее не Талинса Булонг, а Хеледика, дочь Сейвелики, дочери Данры. Совершенно верно, носить такое имя может только песчаная ведьма из пустыни Олосохар. Впрочем, в Аленде ее знали как Хеледику Орвехт, под фамилией ее опекуна.

Настоящая Талинса умерла в ларвезийской деревне в двухлетнем возрасте, и ее закопали на кладбище за часовней Кадаха Радетеля, но Нинодия никогда о том не распространялась, и блеф удался.

Песчаных ведьм с другими девушками не спутаешь. Глаза у них чаще всего по-кошачьи круглые с приподнятыми к вискам уголками – у Хеледики были именно такие, – а радужка желтовато-дымчатая, сияющая, словно ярко освещенный песок. Кожа светлее, чем у смуглых сурийцев, населяющих оазисы и окраины великой пустыни Олосохар, однако солнце никогда не сможет обжечь ее до красноты. Их волосы лунно-песочных оттенков необыкновенно густы и напоминают шелк. В их жилах течет толика волшебной крови песчанниц – прекрасных русалок пустыни, которые заманивают людей на погибель, танцуя на барханах в зыбком золотистом мареве.