Страница 78 из 135
Еще больше расхождений во мнениях вызвало обсуждение романа В. Пановой «Кружилиха». Объясняя причины, по которым на заседании Комитета по Сталинским премиям этот роман был отвергнут, Фадеев назвал присущий автору объективизм в изображении действующих лиц.
— Что это — плохо? — спросил Сталин у Фадеева. — Объективистский подход?
Фадеев подтвердил, что, по его мнению, это — безусловно плохо.
— А скажите, — спросил Сталин, — вот «Городок Окуров» как вы оцениваете?
Фадеев сказал, что в «Городке Окурове» за всем происходящим стоит Горький, с его субъективными взглядами. И, в общем-то, ясно, кому он отдает предпочтение и кому — свои антипатии…
— Но, — добавил Фадеев, — мне лично кажется, что в этой вещи слишком многое изображено слишком черными красками, и авторская тенденция Горького, его субъективный взгляд не везде достаточно прощупываются.
— Ну а в «Деле Артамоновых» как? На чьей стороне там Горький? Вам ясно?
Фадеев сказал, что ему ясно, на чьей стороне там Горький.
Сталин немного развел в стороны руки и, усмехнувшись, полувопросил, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности:
— Ясно? — и сделал руками неопределенно насмешливый жест, обозначавший: «А мне, например, не так уж ясно, на чьей стороне Горький в «Деле Артамоновых».
Продолжая обсуждение «Кружилихи», кто-то стал критиковать Панову за то, как она изобразила предзавкома Уздечкина. Жданов подал реплику, что Уздечкин — один из тех, в ком особенно явен разлад между бытием и сознанием.
— Один из многих, один из многих, — согласился Сталин. — Вот все критикуют Панову за то, что у людей в ее романе нет единства между личным и общественным, критикуют этот конфликт. А разве это так просто в жизни решается, так просто сочетается? Бывает, что и не сочетается, — И, как бы ставя точку в спорах о «Кружилихе», завершил: — Люди у нее показаны правдиво».
Человек, предельно загруженный государственными делами, Вождь нуждался в книгах как в возможности смены умственной деятельности, можно сказать, — особого рода отдыхе. Но была и еще одна необходимость в чтении. Как это бывает всегда, люди высокого общественного ранга ограничены в обычном человеческом общении, и литература помогает им восполнить такую практику.
Впрочем, уже сама государственная деятельность Сталина предопределяла его интерес к обычной жизни обычного человека. Существует множество свидетельств, обнаруживающих поразительную осведомленность и прекрасную ориентацию Сталина в море книг разных эпох, от трудов философов до поделок ремесленников.
Симонов пишет, что Вождь имел обыкновение брать с собой на заседания «небольшую пачку книг и журналов. Она лежала слева от него под рукой, что там было, оставалось неизвестным до поры до времени, но пачка эта не только внушала присутствующим интерес, но и вызывала известную тревогу — что там могло быть. А были там вышедшие книгами и напечатанные в журналах литературные произведения, не входившие ни в какие списки, представленные на премию Комитетом».
Одна из задач литературы — объяснять поведение людей, испытывая их «предостерегающей требовательностью», и, конечно, у Сталина были свои критерии в отношении норм нравственности. Они резко контрастировали с манерами начальственно-барской вседозволенности военных, позволивших себе «трофейное мародерство».
Генерал-лейтенант Власик вспоминал: «Однажды, во время отдыха на юге, Сталин заехал в порт. Доехав до причала, мы вышли из машины. В порту разгружался теплоход «Ворошилов»…Когда мы возвращались к машинам, в порту уже собралась большая толпа. Всем хотелось посмотреть на Вождя… Подойдя к машинам, Сталин тепло ответил на приветствия и, открыв дверцу, пригласил ребят, которые сбежались, прокатиться с нами… Сталину захотелось доставить детям какое-нибудь удовольствие, чем-нибудь их угостить.
Поехали на «Ривьеру», там было открыто кафе. Мы зашли туда, усадили ребят за столики, но получилось то же, что в порту. Отдыхающие окружили нас, среди них было много детей. Я принес из буфета большую вазу конфет, и Сталин начал угощать детей конфетами. Одну маленькую девочку, видимо, робкую, ребята оттеснили, и ей ничего не досталось. Она заплакала. Тогда Сталин взял ее на руки, чтобы она сама выбрала конфеты, которые ей нравятся»
Моментом раздали два ящика. Вечером Сталин спросил Власика: «Вы расплатились за конфеты?». «Нет, — признался Власик. — Не успел». «Немедленно поезжайте, — распорядился Сталин, — и расплатитесь с киоскером».
Ранее уже говорилось о нетерпимости Сталина к проявлениям всеобщего экзальтированного поклонения, но в обширной антисталинской литературе Вождь изображался неким кремлевским затворником, якобы боявшимся встреч с народом.
Но что дают народу «уличные» контакты государственных деятелей с возбужденной толпой? Возможность через плечи телохранителей соприкоснуться кончиками пальцев с высокой персоной? Было ли зерно практического смысла в посещениях высокопоставленными особами образцовых предприятий промышленности или сельского хозяйства?
Сталин не терпел показных поездок с «явлением народу». Ему был чужд дешевый популизм, которому сладострастно предавались последовавшие после него лидеры. Дочь Сталина вспоминала поездку летом 1951 года в Боржоми, в Грузию.
«Неприятной была для отца дорога сюда, — писала она. — Отец вообще не выносил вида толпы, рукоплещущей и орущей «ура!»… На вокзале в Кутаиси земляки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагона, невозможно было сесть в машину и ехать… Люди бросались чуть не под колеса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой. Это было неподдельно, искренне и от самого сердца, но отец от этого раздражался. Он привык к тому, что вокзал — пуст, когда он приезжает, что дорога пуста, когда он едет, чтобы не бросались к нему с криками в машину…
Поэтому он только раз потом попробовал выехать из Боржоми в сторону Бакуриани, он вернулся с полдороги домой… В первой же деревне дорогу устлали коврами, все жители вышли на шоссе, машину остановили… Пришлось выйти, сесть за стол…»
Это всеобщее поклонение людей, переживших тяжелейшую войну, было закономерным как естественное признание его заслуг. Он понимал причины восторженной экзальтации и избегал как таких шумных, так и парадных встреч.
Однако Сталин не пренебрегал возможностями получить личное эмоциональное впечатление от деловых поездок, совершаемых без помпы и вспышек магния около фотоаппаратов корреспондентов. Сталин предпочитал деловое общение.
В управлении государством Сталин руководствовался не только политической целесообразностью, но в значительной степени здравым смыслом. Поэтому он всячески поощрял научную деятельность. Выше уже говорилось о том, что выдающихся ученых он награждал премиями, дачами и машинами; они получали высокие зарплаты, почетные звания и государственные награды.
Это относилось и к сфере теоретических исследований, но он предельно ясно осознавал, что теория должна иметь непосредственный практический выход. В широком смысле понимания это означало, что наука должна не только укреплять мощь государства и помогать решению общественных проблем. В конечном счете наука должна улучшать материальное обеспечение жизни населения.
Долгие годы излюбленным аргументом антисталинской пропаганды оставались стенания о якобы недооценке Вождем передовой науки генетики. Речь идет о «разгроме» в 1948 году группы «вейсманисто-менделистов», пытавшихся «затоптать» академика, президента ВАСХНИЛ с 1938 года Т.Д. Лысенко.
Ученый-селекционер Трофим Денисович Лысенко родился в семье крестьянина и окончил Киевский сельскохозяйственный институт. На основе разработанной им теории стадийного развития растений возникли агротехнические приемы яровизации озимых и яровых зерновых, картофеля и других культур для повышения урожайности, получившие распространение в сельском хозяйстве.
В отличие от «генетиков»-вейсманистов, утверждавших до открытия ДНК, что «гены» — это только «шарики диаметром 0,02-0,06 микрона, не зависящие ни от самого организма, ни от окружающей среды», Лысенко пришел к иному выводу.