Страница 5 из 135
Кто-то может возразить, что, мол, Англия во время войны посылала в СССР транспортные конвои… Да, это так. Располагавшие мощным флотом англичане перевозили к берегам Советского Союза американские материалы, сырье и даже военную технику. Но, во-первых, Англия сама получала от США военную и сырьевую помощь; она остро нуждалась в ней. Она даже выпросила у Рузвельта старые суда, поскольку их собственные корабли германские подводные лодки с немецкой педантичностью топили.
Во-вторых, за все поставки союзников Советский Союз расплачивался золотом. Но что самое главное — американцы и англичане были кровно заинтересованы в том, чтобы русские реально громили германские войска на фронте.
Можно ли уничтожить врага, не убивая его солдат? Как иначе добиться победы над фашизмом, если не вести реальных боевых действий?
Узнав о первом большом поражении гитлеровских войск под Москвой, направлявшийся в США Черчилль телеграфировал Сталину с борта линкора «Герцог Йорк»: «Невозможно описать облегчение, с которым я узнаю о каждом новом дне удивительных побед на русском фронте. Я никогда не чувствовал себя более уверенным в итоге войны».
Он не лгал. Премьер-министр был искренним, поздравляя советского Вождя с победой. И хотя при более пристальном рассмотрении становится понятно, что британский политик предпочитал таскать каштаны из огня чужими руками, Черчилль тоже внес свой вклад в разгром Германии Генералиссимусом Сталиным.
Впрочем, советский Вождь никогда не имел иллюзий в отношении подлинных целей своего британского коллеги по Большой тройке, отличавшегося торгашескими замашками. Он понимал его имперскую логику, но не пренебрегал лучшим экземпляром представителя высокомерной нации. Похоже, что он почти снисходительно относился к этому грузному и лысому англичанину, не расстававшемуся с толстой, как дымовая труба, сигарой. В общении с английским премьером он держался непринужденно и не скрывал своего остро развитого чувства юмора.
Накануне Ялтинской конференции (4-11 февраля 1945 года) Черчилль во второй раз прибыл в Москву. В этот период премьера, как никогда, занимали вопросы английского влияния на послевоенную Европу.
После продолжительных бесед в Кремле, демонстрируя расположение к гостю, Сталин принял приглашение Черчилля поужинать в здании английского посольства в Москве. Накануне Черчилль побывал в освобожденной Италии; он с упоением рассказывал о своих впечатлениях, подчеркивая, как его восхищенно приветствовали итальянцы.
Выслушав собеседника, Сталин улыбнулся и посетовал на непостоянство жителей Рима.
— Совсем недавно они так же восторженно славили Муссолини, — заметил он.
И его собеседнику пришлось умерить свой пыл в отношении итальянцев, столь легкомысленно распоряжавшихся своим театральным «Браво!».
Одной из проблем, давно мучившей московского гостя, была Польша. Та самая Польша, которую англичане беззастенчиво бросили на растерзание Гитлеру в начале войны. Для британского политика поляки стали своеобразной идеей фикс, занимавшей его вечно интригующий ум. Рассуждая о сотрудничестве трех великих держав после войны, Черчилль озвучил мысль о моральной ответственности Англии за духовные ценности польского народа.
По-видимому, намекая на семинарские годы учебы советского Вождя, он указал на важность того, что Польша католическая страна и нельзя допустить, чтобы ее послевоенное внутреннее устройство осложнило отношения с Ватиканом.
В устах лидера страны, где в качестве государственной господствовала англиканская (протестантская) церковь, еще с XVI века порвавшая с католицизмом, забота о мнении римского понтифика выглядела по меньшей мере несерьезно. Если не сказать, что эта мысль отдавала демагогией.
Сталин внимательно выслушал оппонента. И после небольшой паузы серьезно поинтересовался:
— А сколько дивизий у римского папы?
Прагматик Черчилль не мог не оценить этого аргумента — почти насмешки, подчеркивающей мизерность фигуры католического папы, охраняемого горсткой ряженых швейцарцев с алебардами.
После визита в английское посольство советский Вождь пригласил гостей в Большой театр. В первом отделении давали «Жизель». Во втором выступал Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Многоярусный зал театра, от партера до галерки, был заполнен зрителями и залит теплым светом хрустальных люстр и светильников. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты.
Появившихся в правительственной ложе Черчилля и Сталина люди долго приветствовали стоя; бурное рукоплескание сочеталось с возгласами. Восторг был не менее эмоциональным, чем восклицания, какими одарили Черчилля темпераментные итальянцы. Сталин даже отступил в глубину ложи, чтобы все аплодисменты и приветствия достались гостю. Он давал ему возможность насладиться сладостью славы. Премьер-министр намек понял и, чуть склонившись, любезно пригласил хозяина выйти вперед.
Да, Вождь обладал отменным чувством юмора и мгновенно реагировал на экспромты собеседников. Во время антракта за ужином в небольшой гостиной кто-то из присутствовавших сравнил Большую тройку союзников со Святой Троицей.
Сталин мгновенно продолжил шутку:
— Если это так, то господин Черчилль, конечно же, Святой дух — он летает повсюду…
То был намек на последнее путешествие англичан в Италию. Посмеявшись, Черчилль и сопровождавший его Иден попросили провести их в туалет, помыть руки. Они долго не возвращались, даже после третьего звонка. А когда появились, Иден пояснил причину задержки:
— Мы заговорились и не услышали звонка. У премьер-министра там возникли некоторые новые идеи относительно Польши.
На следующий день Черчилль с Иденом были приглашены в кремлевскую квартиру Сталина. Встретив визитеров и проведя их в столовую, хозяин указал на одну из дверей и прокомментировал:
— Здесь ванная комната, где вы можете помыть руки, когда вам захочется обсудить важные политические проблемы…
Да, Вождь умел шутить, и об этом писали многие из его современников.
Истерически взбалмошная и самовлюбленная Польша (Rzezpospolita) занимала мысли Черчилля не потому, что он хотел восстановить справедливость. С этим можно было не считаться. В политическом смысле он хотел компенсировать английское предательство союзника накануне войны, оплатив его русской монетой победы.
Впрочем, Европа веками рассматривала Речь Посполитую как разменную монету в конфликтные моменты своей истории. Только в 1770-1790 гг. ее трижды делили между Пруссией, Австрией и Россией. Затем ее присвоил Наполеон, а после его свержения Венский конгресс произвел второй передел. В этот раз — на шесть частей. Вновь образованное царство Польское и Белостоцкий округ были переданы России, часть территории отошла Пруссии и Австрии, а Краков с округом был объявлен «вольным городом».
Фактически воинственная Польша часто служила куском «европейского мяса», которым «удовлетворяли» победителей. Увы, но, несмотря на амбиций, сама Польша никогда не была способна защитить собственную независимость; это приводило поляков в ярость, и гордые шляхтичи всегда выплескивали ее на Россию. Хотя именно Россия, громя на земле Европы агрессоров и захватчиков, рыскавших по полям Старого Света, неизменно вытягивала неуемных соседей из той бездны, в которой польская нация могла исчезнуть навсегда.
Человек, глубоко понимавший обостренную уязвимость национального сознания поляков, Сталин на Ялтинской конференции пошел на рациональный компромисс. Он согласился с решением Парижской конференции 1919 года. На ней министр иностранных дел Великобритании Керзон, премьер-министр Франции Клемансо и американцы предложили границей между Россией и Польшей линию Керзона. Она должна была пройти по реке Одра и Ныса-Лужицка.
Но, конечно, прежде всего Сталин учитывал интересы и собственной страны. Он не согласился со ссылкой Черчилля на позицию эмигрантского польского правительства, желавшего вернуть границу на рубежи конца Гражданской войны. Он риторически заявил:
— Что же, вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора…