Страница 160 из 164
Получается, что тайная деятельность по установлению нового мирового порядка традиционными способами в принципе не может восприниматься как созидательная, а, наоборот, только как подрывная и нацеленная на преумножение хаоса. И опыт кровавых революций XIX и XX веков, когда гонимые и глубоко законспирированные партии приходили к власти с целью реализации своих утопических воззрений, наглядно подтверждает самые худшие опасения. Но давайте представим, что нам известно будущее, что мы определённо знаем (или нам кажется, что знаем), какой вариант развития цивилизации более прогрессивен, сопряжён с меньшими потерями и принесёт в перспективе максимальные блага, даже если в какой-то период придется прибегнуть к жестоким мерам. Совсем другой коленкор, не правда ли?..
Прошлое не может противостоять будущему. Ведь по большому счёту всё, что мы делаем и ради чего живём, сосредоточено там – в завтрашнем дне, в наших детях и внуках. Они наполняют смыслом наше существование, заставляют идти вперед и при необходимости драться насмерть. И они же (вот неприятная деталь!) остаются мерой и высшим судьёй нашим поступкам. Если бы человеческая природа была устроена иначе, аргумент «будущее нас рассудит» не пользовался бы такой популярностью.
2
Тема «попаданцев» популярна в современной российской фантастике. Два десятка лет прилавки завалены книгами, рассказывающими о приключениях наших современников, которые по неведомой причине проваливаются в прошлое и, пользуясь знаниями своей эпохи, начинают исправлять исторические ошибки и таким образом дают государству, в котором оказались, стратегическое преимущество перед конкурентами. Хотя о новизне этой темы для фантастики говорить не приходится (она выглядела не слишком оригинальной даже во времена Марка Твена), «попаданческие» романы пользуются неизменным спросом. В прошлое из настоящего проваливались уже не только отдельные супермены и воинские подразделения суперменов, но и целые страны (такой неожиданный вариант описал, например, Анатолий Логинов в романе «Механическая пьеса для неоконченного пианино»). Интересно сравнить российскую фантастику с аналогичной литературой, переживавшей расцвет в Веймарской республике. И там, и здесь её подпитывала жажда реванша за поражение в глобальной войне (в нашем случае можно говорить о поражении в «холодной» войне, которая хотя и обошлась без кровавой бойни, но имела катастрофические последствия для трёх десятков государств). Только вот в немецкой фантастике преобладала вера в будущее, выраженная в образе гениального инженера, который раньше или позже даст Германии великое оружие, само наличие которого заставит пересмотреть унизительные условия Версальского договора, а в отечественной – сосредоточилась глубокая убеждённость, будто бы на всём протяжении истории Россия погрязла в ошибочных решениях, будто бы существует некий особый путь, позволяющий ей вырваться из дурной бесконечности самоедства. Очевидно, популярность «попаданческой» темы обусловлена многообразием интерпретаций собственной истории, ни одна из которых не может удовлетворить большинство: достаточно бегло ознакомиться с полемикой вокруг 1937 года и роли Сталина в тех давних событиях, чтобы понять, сколь глубока пропасть между схожими членами российского общества. А ещё возникает впечатление, что российские фантасты априори признают: у нашей страны нет позитивных вариантов будущего. Отсюда произрастает второе популярное направление – бездумная постапокалиптика, описывающая мрачные умирающие миры.
Оставим в стороне политические предпочтения авторов многочисленных романов о «попаданцах». Будем считать, что в том случае, когда они мечтают о продлении сталинской эпохи или романовской монархии лет на двадцать-тридцать, то добросовестно заблуждаются, связывая свои чаяния со спекулятивными интерпретациями отечественной истории. То есть будем воспринимать их страстное желание изменить мир в позитивном ключе. Тогда у нас получится, что вся литература о «попаданцах» – своего рода конспирологическая утопия. Персонаж из нашего времени знает, как лучше устроить общество, каких ошибок следует избежать, что способствует прогрессу, что является приоритетным для развития. Но он не может действовать в открытую, посему обращается непосредственно к властям, давая им ключ к пониманию происходящих процессов, а зачастую и инструменты из будущего, которые следует использовать с умом. Фактически такой персонаж выступает в роли тайной силы, главной целью которой является установление нового мирового порядка. И прошлое не может противиться его выбору, каким бы странным этот выбор ни казался – ведь человеку из будущего лучше знать, он мера и судья.
К сожалению, авторы фантастики о «попаданцах» редко показывают последствия игр с историей. В лучшем случае их хватает на поверхностное утверждение, будто бы, сохранив бóльшую часть ресурсов (в первую очередь человеческих), Россия рванула бы вверх опережающими темпами и завоевала бы Солнечную систему. На кой сдались обновленной и многочисленной России мёртвые каменистые миры, обычно не уточняется – видимо, фантасты полагают, вопреки реальному опыту, что стремление к звёздам испокон века присуще нашему народу (вышеупомянутый Анатолий Логинов в своём романе выводит главным энтузиастом пилотируемой космонавтики Лаврентия Берию!). На самом деле для обоснования необходимости космической экспансии в данном случае нет особой нужды – вне зависимости от политических пристрастий все современные авторы российской фантастики утверждают «по умолчанию» одну и ту же утопию, в рамках которой такая экспансия выглядит органичным и обязательным элементом. Речь идёт, разумеется, об утопии, созданной воображением Аркадия и Бориса Стругацких.
3
В последние годы Борис Натанович Стругацкий подвергался ожесточённой критике. Будь то анонимная сетевая критика, цена которой грош в базарный день, на неё можно было бы не обращать внимания, однако шпильки в адрес БНа позволяют себе даже те, кто считается любителями и знатоками его творчества. И даже те, кто называют себя его учениками! В их неслаженном хоре слышится неприкрытая обида. По утверждению критиков, когда-то братья Стругацкие сумели пленить мечтой о великолепном будущем несколько поколений читателей, а сегодня, дескать, БНС «изменил» мечте, «предал» идеалы и полагает общество потребления идеальным вариантом будущего.
Как водится, критики подменяют авторитетное мнение собственными психологическими комплексами. Личная рефлексия застит им взгляд на реальность. Но прежде чем указать на их ошибки, поясню, о чём идет речь. Аркадий и Борис Стругацкие создали самую известную в советской фантастике утопию – Мир Полдня (Полудня). Многолетнюю популярность ей обеспечила хронологическая связность текстов: от романа «Страна багровых туч» (1959) через сборник новелл «Полдень, XXII век (Возвращение)» (1960–1963) до повести «Волны гасят ветер» (1986) можно проследить полноценную «историю будущего», включающую не только событийный ряд, но и биографии центральных персонажей. Читательский успех обеспечили великолепный литературный стиль и ключевая идея, которую можно сформулировать так: люди светлого будущего мало чем будут отличаться от наших современников – они будут умнее, добрее, интеллигентнее, ответственнее, рассудительнее, но останутся «почти такими же». Любой читатель мог соотнести себя с описываемыми персонажами и найти себе «место под солнцем» в прекрасной утопии. И соотносили. И искали. И находили. Пожалуй, это первая утопия в истории литературы, которая обходилась без дидактики и которую каждый мог примерить по себе. Стоит ли удивляться, что многие поклонники Мира Полдня начали воспринимать его не как литературный образ, а как готовую модель лучшего общественного устройства, которую можно овеществить при известном приложении сил?
Братья Стругацкие начинали придумывать Мир Полдня во второй половине 1950-х годов – в то время, когда они искренне верили, что, избавившись от сталинизма, Советский Союз сумеет стать передовой державой и построить коммунизм ещё при жизни их поколения. Посему выглядит логичным относить этот вымышленный мир к числу коммунистических утопий. Однако позднее пришло разочарование, хорошо описанное самими Стругацкими в романе «Град обречённый» (текст романа появился в начале 1970-х, но был впервые напечатан в 1989 году). Коммунизм потерял для них былую привлекательность, что было вполне предсказуемо – советские коммунисты так и не справились ни с одной из серьезных проблем послевоенного мира, а грызня элит (осуждение Сталина, снятие Хрущёва) не способствовала укреплению надежд на скорое наступление светлого будущего в СССР. Согласно изменению взглядов стали жёстче и «полуденные» тексты братьев Стругацких. Читатель узнал о тайной стороне деятельности обитателей утопии – о прогрессорах, вмешивающихся в дела инопланетных гуманоидных рас; о Комиссии по контролю, сдерживающей развитие земной цивилизации; о люденах, потерявших всё человеческое на новом витке биологической эволюции. Среди «младших научных сотрудников», о которых и для которых писали Стругацкие, всё чаще можно было увидеть профессиональных убийц и двуличных дознавателей. Впрочем, даже такое заметное изменение фактуры не повлияло на восторженное отношение поклонников к Миру Полдня – здесь авторы потеряли контроль над интерпретациями, как часто случается с культовыми произведениями. Но возможно ли авторов за это обвинять? Ведь от искажений замысла внутри читательского восприятия не застрахован ни один писатель, даже если он бездумно строчит инструкцию к новому пылесосу.