Столкновение

Тогда, после проездки перед трибунами, он принял душ. В одной из открытых машин, стоявших у ипподрома, увидел девушку, лицо которой показалось ему знакомым.

— Африка? — сказал он. Это слово пришло само собой, он произнес его с полуулыбкой, но оно оказалось для них паролем. Он пожалел, что не будет борьбы, что он идет в Большом кубке фаворитом, без соперников.

— Африка, — улыбнулась Филаб. У нее были гладкие черные волосы — редкость в этих местах. Он вспомнил — именно она стояла у барьера. Длинные ноги. Доверчивый поворот шеи. Она бывала в Европе.

— Я вас уже видел.

— И я вас, — сказала она. Голос глубокий, грудной. Ровный нос, удивленные негритянские глаза под желтыми веками. Раса королей — ньоно. Ну да, о нем же пишут газеты. Вот почему она знает его лицо. Кронго всегда был неловок, ему казалось странным, когда слишком красивые женщины обращали на него внимание. Но эта была необыкновенно молодой, необыкновенно красивой, необыкновенно уверенной, и в то же время у нее в глазах был страх — страх, что он не решится говорить с ней дальше.

— Вы ждете мужа?

— Отца.

Сейчас снова должно прийти то, что появляется само собой.

— Покажите мне город.

Он сознательно наврал ей — он знал этот город до последнего переулка, потому что много раз приезжал сюда. Он старался скрыть радость от того, что увидел ее, и озноб, он все еще не верил, что все будет так легко, но каждый ее взгляд уговаривал его продолжать.

— Хорошо. — Со стороны казалось, будто она с ним не разговаривает, потому что она держала голову прямо, но смотрела в сторону. — Только вы сейчас отойдите, потому что, если отец увидит…

— Хорошо. Где?

— Вы знаете набережную? Это очень просто. Центр, памятник Русалки… А теперь идите. Всего доброго. В семь часов.

Он отошел довольно далеко и, оглянувшись, увидел ее отца — судя по костюму, крупного чиновника из африканцев.

А ведь у этого белого, который сидит на радиаторе, лицо похоже на мордочку маленького хищного зверька. И в то же время в нем есть что-то, что привлекает Кронго. И прежде всего — серые глаза. Да, именно глаза.

— Я спрашиваю — вы белый?

— Н-нет… — через силу выдавил Кронго.

Серые спокойные глаза продолжали с удивлением смотреть на него. В этом вопросе «вы белый?» всегда было заложено сомнение, белый ли он на самом деле. Но от того, что сейчас он сказал «нет», Кронго почувствовал облегчение.

— Лоренцо… — Сероглазый обернулся. Еще один африканец, со щегольскими усами и баками, вылез из машины. Он был тоже из племени ньоно и постарше, чем тот, который крикнул: «Вставай!» Сунув автомат под мышку, африканец подошел к Кронго. Осторожно прощупал карманы, оттянул рубашку, заглянул за пазуху.

— Бауса?

Кронго был по матери ньоно. Ну вот, он должен ответить.

— Ньоно… — сказал Кронго и подумал, что, может быть, бауса, составлявшие большинство Фронта освобождения, объявлены вне закона?

— Зовут? Где живешь?

— Маврикий Кронго. Местный житель.

— Что делаешь здесь?

— Искал жену и детей.

Ньоно оглянулся на белого.

— Сочувствуешь националистам? — Белый перешел на «ты», и Кронго понял, что это плохой признак.

— Сочувствуешь коммунистам? — заорал ньоно. — Или «Красным братьям»? Ты, скот! Отвечай!

— Я далек от политики. — Кронго закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Ничего страшного. Он секунду вглядывался в плывущие в темноте оранжевые круги, снова открыл глаза. Серый спокойный взгляд белого был теперь не дружелюбным, а просто внимательным. Да, это конец, подумал Кронго. Как это будет? Они просто выстрелят в него. Большой кубок Африки. Большой кубок Африки. Они просто выстрелят в него — и все.

Скачка была бешеной. Две тысячи четыреста метров. Пейрак пристроился за Стейт Боем, чуть сзади с поля их пыталась обойти Монтана. «Пейрак, подожди», — шептал Кронго, припав к шее жеребца. Он понимал, что еще несколько столбов, и он уже почти проиграл Монтане. У лошади с такими задними ногами должен быть страшный финиш. «Пейрак, подожди. Пейрак, подожди». Кронго слышал бешеный стук распластанного перед ним над бровкой Стейт Боя. «А теперь, Пейрак, пошел… Пейрак, я никогда тебя так не просил… Пейрак, пошел…» Нет никакой уверенности, что в гладких скачках Пейраку нет равных. И, не надеясь уже ни на что, Кронго увидел, как расстояние между ним и Стейт Боем медленно сокращается. Подтянулась и стала вровень с ним спина, а потом сам припавший к шее жеребца белобрысый оскаленный Дин. Он почувствовал запах конского пота, увидел падающую пену. Сзади выплыло ровное дыхание Монтаны. Она обходила его с поля. «Пейрак, мы проиграли… Пейрак, милый, пошел… Пошел… Пошел… Пошел…» Монтана настигала сзади. Уже перед самым финишем Кронго подумал: «Надо было бояться только Монтаны». Но уже никого нет сбоку, и они одни.

А потом — рев, вопли, выстрелы. «Пей-рак! Пей-рак! Пей-рак!» Кто-то стаскивал его с лошади, не давал пройти на взвешивание, тряс за плечо, кто-то пытался надеть ему на шею огромный венок.

А потом была темнота.

— Ты не жалеешь? — тихо спросил он.

— Нет. — Филаб повернулась, и он подложил ей под голову руку. Здесь, в бунгало, ключи от которого дал ему приятель, было пусто и тихо. Из темноты совсем рядом доносился шум океана. Казалось, волны сейчас зальют стены, просочатся в окна.

— Филаб… — тихо сказал он. — Филаб…

— Когда ты уезжаешь? — спросила она.

— Послезавтра.

— Я приду на скачки.

Он опять ощутил серый спокойный взгляд белого с капота «лендровера».

— Я директор ипподрома, — сказал Кронго. — Занимаюсь лошадьми. Я тренер скаковой и рысистой конюшен. Я приехал сюда из Европы.

— Кончить его здесь? — тихо спросил Лоренцо.

Белый неторопливо закурил. Спрятал пачку в карман.

— В машину. Я же сказал, в машину.

Когда они проезжали по городу, Кронго видел брошенные на улицах вещи, разбитые машины, воронки на мостовой, выбитые окна. У одного из домов на набережной Республики стояли люди с поднятыми руками. Промелькнул патруль белых, автоматы поднялись в приветствии вслед «лендроверу». Знакомая улица. Коттедж Кронго, палисадник пуст. Еще квартал, и — ипподром.

«Лендровер» медленно завернул, остановился у ворот. Тишина. Казалось, сюда выстрелы не докатились. Шофер заглушил мотор. Большинство конюхов — бауса… Может быть, их уже нет в живых. Этого не может быть. Второй белый подбежал к конюшне. Скрипнули ворота. Потом раздался отчаянный крик, белый выволок за руку извивающегося старика. Это был полудурачок Ассоло, постоянно живущий на конюшне. Денег он не получал, его только кормили.

— Мбвана, мбвана, я здесь ни при чем, — пытаясь рукой ухватиться за белого, кричал Ассоло. Ноги старика смешно переступали по земле. — Мбвана, мбвана, я ни при чем… Месси, не трогайте меня, я ни при чем… Господин директор, скажите им, что я ни при чем! — завопил он, увидев Кронго. — Месси Кронго, я еще не задавал корм… У меня был отдых…

— Тише! — Белый отпустил старика. Сероглазый, который явно был старшим, чуть заметно улыбнулся.

— Знаешь этого человека?

Голос был тихим. Нет, он уже не кажется Кронго похожим на хорька.

— Господин директор, что они хотят от меня? — шепотом спросил Ассоло.

— Успокойся, Ассоло…

— Извините, господин директор, — улыбнулся второй белый. — Еще раз извините.

В этой улыбке есть что-то особенное. Какая-то неожиданная симпатия, а может быть, не симпатия, а что-то ускользает от Кронго, оставаясь на дне золотисто-карих глаз. Губы странно приближены к мягко закругленному носу, иногда кажется, что вместе с подбородком они становятся зеркальным повторением верхней части лица.

— Он будет радоваться, господин комиссар… — Ньоно с баками плюхнулся рядом с шофером. — Тебя, собака, отпустил сам комиссар Крейсс. Молись…

— Власть узурпаторов кончилась. — Сероглазый улыбнулся, щелкнул пальцами. — В стране наведен порядок. Собственность будет возвращена народу. Местному населению, как белому, так и черному, возвращаются отнятые права. Запомните это. Всех националистических и коммунистических агитаторов раздавим без всякой пощады. — Он прыгнул на капот.