Столкновение

— Что это? Землетрясение? — спросил Халед. Он боялся поверить в свою догадку.

Мужчина покачал головой:

— Нет, это не землетрясение. Американцы второй день ведут огонь с кораблей по нашим деревням.

Пятисоткилограммовый снаряд, выпущенный с линкора «Нью-Джерси», превратил в груды щебня несколько домов, стоящих в центре деревни. Находящееся поблизости ветхое здание школы рухнуло от взрывной волны — к счастью, там в это время не было детей. Два других снаряда, разметав в радиусе двухсот метров куски асфальта и обломки фруктовых деревьев, образовали на месте подъездной дороги огромный овраг.

Опасаясь повторного обстрела, Валид распорядился перевести госпиталь в просторную пещеру, где хранилось оружие отряда самообороны.

Раненых несли туда на носилках. Когда дошла очередь до Халеда, его вдруг охватила паника. Он почему-то вообразил, что сейчас отсоединят пластиковые трубки капельниц и тогда он обязательно умрет. Взгляд Халеда был полон такой муки, что Надия с капельницами в руках всю дорогу шла около носилок, пытаясь отвлечь его от мрачных мыслей.

— Откуда ты родом? — спросила она.

— С юга. Из Тира.

— Значит, южанин. Вот почему ты знал Махмуда Салема. У него, по-моему, в Тире родные?

— Да, верно. Мы там и познакомились. — Халеду было трудно говорить, но он поддерживал разговор, потому что почувствовал ее внимание к нему. Это было то, в чем он в настоящий момент, видимо, нуждался более всего.

Халед поймал себя на мысли, что разрывающая тело боль как будто отступает, притупляется, когда рядом эта женщина, когда он видит тонкие черты ее лица, рассыпанные по плечам черные шелковистые волосы, смуглые худощавые руки.

У самого входа в пещеру носилки сильно тряхнуло — идущий впереди санитар едва не уронил их, споткнувшись о камень. От боли Халед потерял сознание, и потребовалось немало усилий, чтобы привести его в чувство.

Ему становилось все хуже. Две сквозные раны — одна в предплечье, другая в бедро — были неопасны. Врача — молодого палестинца, который оперировал Халеда, беспокоила третья, в боку: пуля вырвала кусок ребра, оставив рваную рану величиной с ладонь. А в ливанском климате да еще при нехватке медикаментов и перевязочных материалов любая инфекция могла оказаться смертельной.

Действительно, рана быстро нагноилась, и Халеду были вынуждены дать дозу антибиотиков, близкую к токсичной. Временами он впадал в беспамятство, а когда сознание возвращалось, трясся от озноба, отвернувшись к стене и не произнося ни звука. Был момент, когда Халед решил прекратить борьбу, больше не цепляться за жизнь. Здоровой рукой он попытался сорвать с себя повязки, и, не окажись вблизи санитар, это могло кончиться плохо.

— Подобное случается, — объяснил Надии врач. — Устав от боли, раненый иногда приходит к мысли, что лучший способ избавиться от страданий — уйти в иной мир. Следите за ним.

С этой минуты Надия старалась не отходить от Халеда ни на шаг. Он настолько привык видеть ее подле себя, что, когда она отлучалась, впадал в какую-то мрачную задумчивость. И никто, кроме Надии, не мог вывести его из такого состояния.

Потом Надия заметила, что он стал прибегать к уловкам, чтобы подольше побыть с ней. Часто задавал вопросы, на которые приходилось отвечать долго и обстоятельно.

Однажды Халед попросил ее рассказать о себе.

— Нечего рассказывать, — сказала Надия. — Жизнь была малоинтересной. Разве что студенческие годы…

— А где ты училась?

— В Каирском университете. На факультете журналистики.

— Вот как? А мне казалось, что твое призвание — лечить людей. У тебя это получается.

— Я и сама не знаю, в чем мое призвание. Когда я только начинала учиться, думала, что рождена писать. Но после окончания университета несколько лет не брала в руки перо. Не до того было. А потом так сложилось, что я приехала корреспондентом сюда, в Ливан. Делала репортаж за репортажем. Много разъезжала и за полгода повидала такое, что даже расхотелось писать. Я подумала, что людям вокруг сейчас нужны не мои статьи, а простая человеческая помощь: сделать укол, сменить окровавленный бинт. Это важнее.

— Ты замужем? — неожиданно для себя спросил Халед.

— Была, — просто ответила она. И добавила: — Меня в Каире ждет маленькая дочь. Фатма.

После этого разговора Надия начала нравиться Халеду еще больше. Он не понял ее до конца, но считал, что выбор ее достоин уважения. Шутка ли сказать, променять профессию репортера, да еще в таком горячем месте, на роль скромной сиделки в деревенском госпитале! На такой шаг способен не каждый.

Надия вообще поразительное существо — как с другой планеты, думал Халед. И хотя она тут, рядом, их словно разделяет огромная пропасть. Непреодолимая для него.

Когда Халед почувствовал себя лучше, Надия попробовала читать ему газету. Вначале он, казалось, слушал с интересом. Но вскоре она поняла, что слова до него не доходят: Халед просто рассматривал ее. И взгляд его, прежде выражавший только страдание и боязнь одиночества, был теперь иным — наполненным нежностью.

Надию охватило непонятное волнение. Так смотрят не на сиделку. Так смотрят на женщину — на близкого, дорогого человека.

Как отнестись к своему открытию, Надия сразу решить не смогла. Она долго размышляла об этой, внешне почти незаметной перемене в их отношениях, и помимо воли все чаще и чаще мысли ее возвращались к Халеду. Постепенно к чувству жалости, которое Надия испытывала к раненому, начало примешиваться другое — настоятельная потребность видеть его, говорить с ним, улыбаться ему. Настал момент, когда, желая Халеду спокойной ночи, Надия внезапно наклонилась и коснулась губами его лба.

Это было началом их общих радостей и бед.

Когда обстрелы прекратились, Халеда поселили в уцелевшем домике на краю деревни. Отсюда открывался прекрасный вид на море. Крошечный садик перед домом весь зарос цветами. Надия надеялась, что в этом идиллическом уголке у Халеда быстрее проснется вкус к жизни. На это имелось достаточно причин: раны его заживали, и она проводила с Халедом каждую свободную минуту. Казалось, от его былой отрешенности вскоре не останется и следа.

А вышло все как раз наоборот. Халед часто мрачнел, замыкался в себе. Когда она его о чем-нибудь спрашивала, отвечал рассеянно и невпопад. И что самое обидное, Надия не могла найти этому объяснения.

Как-то он спросил ее:

— Когда ты собираешься уезжать домой?

Она не поверила своим ушам:

— Ты что, хочешь, чтобы я уехала?

— Я не хочу. Но если говорить откровенно, мне было бы спокойней знать, что ты далеко.

— Значит, тебе все равно — с тобой я или нет?

— Далеко не все равно. Но у меня такое ощущение, что я могу накликать на тебя беду.

— Какую беду? Что со мной может случиться?

Он промолчал.

Надия долго терялась в догадках, что имел в виду Халед. Его странные слова не давали ей покоя. Наконец она решила объясниться с ним, поговорить начистоту.

— Ты уедешь со мной, Халед? — откровенно спросила она. — Я нужна тебе?

— Да. Я бы очень хотел уехать с тобой. Ну думаю, что не имею права.

— Что значит «не имею права»? Тебя смущает, что я была замужем?

Халед от этого вопроса даже растерялся.

— Мне никогда не приходила в голову такая глупая мысль.

— Что же тогда?

— Дело как раз во мне. Я не могу быть с тобой. Это может для тебя плохо кончиться. Пойми, я как прокаженный, способен заразить любого, кто рядом.

— Какая-то мистика! — Надия была б отчаянии. — Халед, ты что-то скрываешь от меня!

— Скрывал, — горько сказал он. — Но больше скрывать не могу. Ты вынуждаешь меня сказать правду. Я уверен, узнав ее, ты отвернешься от меня. Все равно — слушай. Я совершил ужасные вещи…

Он замолчал, силясь собраться с мыслями.

— Но, Халед, если ты что-то совершил, нужно просить прощения у бога и людей, а не зарываться в нору и не изводить себя угрызениями совести. Пусть ты понесешь наказание, но будешь прощен. Будешь жить как все нормальные люди — честно и спокойно. Нет такой вины, которую нельзя было бы искупить… И потом — мне кажется, что ты просто наговариваешь на себя.