Скорость тьмы

Четвертое светило нежно-алое, с золотистым сиянием, напоминает живое лоно, пульсирующее, полное живительных соков и робких биений. Среди черного бездонного неба оно источает тепло и греющую благодать. В нем что-то слабо трепещет. Чудный младенец, который силится о чем-то поведать, о чем-то милом и бесконечно родном. Ольга Дмитриевна чувствует к светилу материнскую нежность, любовное бережение, сладчайшую любовь. Оно единственное из четырех, что может ее спасти, унести с безводной, потерявшей атмосферу пустыни.

Она тянется к нему, умоляет взять из этой жестокой пустыни, от колючих рыбьих скелетов, от кованых граненых гвоздей. Стремится к своему любимому нерожденному чаду, хочет прикоснуться губами к золотому сиянию, к драгоценному алому лону. Светило приближается, начинает странно темнеть. Становится синим, темно-лиловым, как перезрелая слива с восковым налетом. Взбухают больные вены, вздуваются липкие выпуклости. Поверхность распадается, как гнилая пленка, и на Ольгу Дмитриевну проливается мутная жижа, зловонная гуща, повисая скользкой чешуей, скопищем несформированных органов. Она издает ужасный крик и просыпается в слезах, в темной комнате с мутью предрассветных окон.

Глава пятая

Владимир Генрихович Мальтус, в сопровождении своего зама по безопасности Алексея Ведеркина, въезжал на промышленный пустырь, где когда-то размещались склады и автохозяйства, а теперь громоздились руины и свалки строительного мусора. Ведеркин вел дорогую машину, виляя по разбитой дороге, чтобы не напороться на острую арматуру, а Мальтус искоса посматривал на него, испытывая странное чувство. Алексей Ведеркин обладал классической арийской внешностью и вполне мог служить моделью для фашистских плакатов, на которых светловолосые, атлетического сложения воины, с сильными носами и подбородками, завораживали беспощадной красотой своих каменных лиц. Это сходство с теми, кто был повинен в холокосте, пугало и отталкивало Мальтуса. Но мысль, что этот викинг, этот воин, похожий на солдата СС, служит ему, Мальтусу, выполняет его капризы и требования и может по его слову убить, эта мысль доставляла ему удовлетворение. Ему казалось, он властвует над теми, кто когда-то господствовал над его сородичами, превращая их жизнь в ад кромешный.

Пустырь, по которому они продвигались, был той спорной территорией, где схлестнулись интересы Мальтуса и Ратникова, и объезжая ржавые цистерны, остовы грузовиков, груды ломаного бетона, Мальтус обдумывал схемы, которые помогут ему обыграть Ратникова. Мысленно возводил на пустыре великолепный Дворец Развлечений, над которым сияло лучезарное павлинье перо казино. Несколько раз по пути им встречались неприметные люди в спецовках, отдавали честь, подносили к губам рацию, передавая сообщение об их продвижении.

— Вчера здесь нашли убитого. Кости переломаны, уши отрезаны. Должно быть, пытали. Кто такой? Чья работа? — спросил Мальтус, пропуская за окном очередного охранника.

— Татарин Шафутдинов. Владел магазином на Крестовой. Был ваш должник, Владимир Генрихович. Из него Бацилла долги выколачивал. Должно быть, выколотил.

— Черт знает что! Идиот Бацилла. Сюда оперативники табунами пойдут. Опять с ментами дело иметь.

— Я поговорил со следователем, едва ли он что найдет.

— Бацилле уши отрезать. Бандит проклятый. Кровь любит.

— Без Бациллы нам не обойтись, Владимир Генрихович. Есть бизнес чистый, а есть, который на крови растет.

— Чистого бизнеса не бывает. А кровавый след собака берет. Нам этих подарков не надо, запомни.

— Запомнил, Владимир Генрихович.

Они подкатили к полукруглому жестяному ангару с овальными ребрами жесткости. Ангар был похож на огромного мертвого кита, выброшенного на скалы. Перед входом их встретила охрана, — все те же спецовки, рации, пистолеты у пояса. Мальтус выскочил из машины, и Ведеркин растворил пред ним дверь ангара.

Открылось высокое сводчатое пространство, в котором висели яркие, голые лампы, озаряя ангар слепящим светом. Под лампами, как пациент в операционной, находился черный «Мерседес», приподнятый на подъемнике. Его накануне угнали в Москве, переправили в Рябинск, где сейчас разбирали на запасные части. Разобранные детали вернут в Москву, на автомобильные рынки, и они принесут Мальтусу немалые деньги. Это составляло часть его разностороннего бизнеса, который требовала риска, осторожности, сложных связей с криминальным миром. Но было нечто, заставлявшее его рисковать. Нечто волнующее, авантюрное в этих виртуозных операциях, превращавших чудесную машину в ничто, в пустоту, в несколько капель машинного масла, блестевших под яркими лампами.

Мальтус встал в стороне, наблюдая работу механиков. Их было четверо, в одинаковых зеленых комбинезонах и чепчиках с длинными козырьками. Их руки были в перчатках, движения проворны, точны, прикосновения к машине выверены, безошибочны. Они сжимали электрические отвертки, жужжащие гаечные ключи, портативные хромированные ломики, которыми поддевали детали. Набор совершенных инструментов, их хромированный блеск выдавали в них мастеров высокого класса, относящихся к делу с эстетикой истинных творцов.

«Мерседес» уже лишился дверей, бамперов, крышек багажника и капота. Из него вынимали кресла, убирали приборную панель, откручивал руль. С сочным звяканьем в подставленные короба падали гайки, в другие сыпались болты и шайбы. Колеса с жирными шинами подскакивали на бетонном полу и аккуратно ложились на бок. В подставленные воронки сливалось масло, тормозная жидкость, ополаскивающие растворы. Из недвижного туловища машины извлекали внутренние органы, откачивали лимфу и кровь. Механики действовали, как бригада хирургов, вонзая в машину рокочущие острия, пробираясь к сокровенному органу.

Мальтус самозабвенно наблюдал. Его волновало таинство уничтожения. Первичный бестелесный замысел обретал в изделии изысканную сложность, скрывался, захваченный в плен материи. Развинчивание машины, последовательное упрощение приближало момент, когда замысел освобождался из материального плена, вырывался на свободу, как вырывается из казнимой плоти душа. Эстетика распада и упрощения была противоположна эстетике созидания, оставаясь при этом содержанием творчества. Гибель организма или уничтожение изделия несли в себе таинственную красоту смерти, не меньшую, чем красота жизни. Он вдруг предположил, что если последовательно уничтожать Вселенную, гася звезды, сметая галактики, помещая в ловушки и «черные дыры» лучистую энергию, то, уничтожив мироздание, можно обнаружить первичный замысел Бога. Стать с ним вровень. Стать Богом. Это невероятное предположение взволновало его своей философской глубиной и интеллектуальной дерзостью.

Близко от него работал молодой парень, рыжеватый, в оранжевых веснушках. Его движения были расторопны, точны, проверены. Уши из-под картуза пламенели. Накладывая на гайки жужжащий ключ или вонзая в прорезь винта свистящую отвертку, он прикусывал нижнюю губу, и становились видны два его белых резца. Его зоркость и мускульная сила были направлены на вторжение, рассечение, расчленение.

Наблюдая за ним, Мальтус иронично подумал. Где-то рядом, на заводе Ратникова, такие же русские парни в поте лица создают уникальные изделия. Здесь же, в ангаре, другие русские парни, тратят силы на уничтожение подобных изделий. Разлагают на составные части, расторгают на исходные элементы, рассыпают на горсти молекул. Извечный русский абсурд, — в непомерных усилиях создавать неповторимый и сложный мир, а затем, затрачивая те же усилия, превращать этот мир в ничто.

Веснушчатый парень наклонился над капотом и извлек из открытого двигателя звездчатку, масленую, сияющую. Звездчатка казалась живой. Так хирург извлекает из разъятой груди пациента живое сердце, глянцевитое, липкое. Сходство живого и неживого опять взволновало Мальтуса.

Парень что-то крикнул товарищам. Те отложили жужжащие и свистящие инструменты. Отошли от машины, снимая перчатки. Мыли руки под краном с горячей водой. Направлялись к столику, где был нарезан хлеб, лежал батон колбасы, стояла коричневая бутыль «пепси-колы».