Виртуоз

— Боже мой! — крикнул он. — Война! Началась война!

Никто не услышал его крика. Вспыхнул яркий свет. Публика аплодировала. На сцене показались актеры, утомленные и счастливые, лишь отдаленно, при ярком освещении, напоминая своих прототипов.

— Ты ничего не видела? — спросил он у Марины. — Не видела Ганиной Ямы?

— Нет, — удивилась она, — Видела веселое представление, в духе сказок Гоцци, итальянский театр дель арте. С таким вкусом и тактом.

— Так ты не видела адской оргии, не видела кары Господней? Не видела начало войны?

— Ну что ты, милый. Ничего подобного не было.

К ним подходили профессор Коногонов и режиссер Олеарий.

— Как вам спектакль? Как подействовал аэрозоль? Какие прозрения? — интересовался профессор, приветливо рассматривая Алексея синими чистыми глазами.

— Дорогой профессор, я предупреждал, что вы занижаете концентрацию аэрозоля. В него следовало добавить алтайскую смесь или же споры перуанских грибов.

— Сейчас, пока мы сидели в театре, началась война, — произнес Алексей, чувствуя, как его колотит озноб. — Не знаю где, но она началась. Убийство царя продолжается. Пули, выпущенные в Ипатьевском доме, продолжают лететь и уносят жизни. Я должен попасть на войну и остановить полет пуль. Моя Империя, мое царство должны быть спасены от войны.

Олеарий смотрел на него пристально и тревожно. Извлек из кармана крохотный мобильный телефон, который вспыхнул всеми цветами радуги. Постучал по кнопкам.

—Это Олеарий. Что на ленте новостей? Где? Когда началось? Позвоните скорее в Генштаб.

Захлопнул телефон. Смотрел на Алексея вишневыми, изумленно цветущими глазами:

— По закрытым каналам информации. Только что начался массированный обстрел Цхинвали. Грузинские танки прорываются к центру города. Есть жертвы среди мирного населения и потери среди российских миротворцев. Кажется, началась масштабная война на Кавказе. Вы настоящий прозорливец, Алексей Федорович.

— Мне надо на эту войну. — Алексей торопился к выходу. — Пули не должны разлететься.

Профессор Коногонов острым взглядом хирурга посмотрел на него. Дохнул на золотой перстень.

Они шли с Мариной в вечерних сумерках, среди свежих московских огней. Алексей на ходу звонил по мобильному телефону министру обороны Курнакову:

— Мне необходимо попасть на Кавказ. Необходимо попасть в Цхинвали.

— Но это небезопасно. Обстановка неясна. Мы в самом начале конфликта.

— Я помню, вы мне обещали всяческое содействие. Этот момент настал. Не думаю, что мне следует по этому поводу обращаться к Президенту.

— Разумеется, мы это решим своими силами. Завтра утром во Владикавказ отправляется борт с аэродрома «Чкаловский». Там будут офицеры оперативной группы. Я отдаю вас на их попечение.

— Благодарю. Аэродром «Чкаловский». Завтра утром.

Он вызвал машину с шофером Андрюшей. Марина, мучаясь и тревожась, держала его за руку, отговаривала, умоляла:

— Разве тебе обязательно лететь? Там война, там смерть. Останься со мной.

— Там воюет мой народ, воюет моя армия. Я должен лететь.

— А я? А он? — она положила его руку на свой живот. — Ты не подумал о нас?

— Там война. Царь должен быть с воюющей армией.

Подкатила машина. Шофер Андрюша за стеклом хрустально моргнул фарами.

— Поужинаем вместе, — сказал Алексей, — в том грузинском ресторанчике на реке, у Мамы Зои, где были очаровательные грузины, и один, ты помнишь, с черными усами, жгучими глазами, как с картины Пиросмани, упал перед тобой на одно колено. Грузины — народ империи. Столько великих грузин создавали славу русской империи. Хочу увидеть грузин и убедиться, что они не наши враги. Хочу засвидетельствовать Маме Зое мое почтение.

Они сели в автомобиль, подкатили к ресторанчику на Моск– ве-реке. Прошли по шаткому трапу на поплавок. Он был безлюден. Огни не горели. Музыка молчала. С кухни не доносились ароматы грузинских блюд. В сумерках вестибюля, на кресле, они заметили согбенную фигуру. Это была Мама Зоя, совсем старуха, печальная, укутанная в черную шаль, словно у нее случилось горе.

— Мы хотели у вас поужинать, — сказал Алексей. — Хотели сказать, что против этой войны. Не видим в грузинах врагов.

— Ресторан закрыт. Все мои официанты и повара, все мои мальчики уехали на Кавказ, защищать грузинские села, на которые напали осетины. Не знаю, откроемся ли мы когда-нибудь. Вернутся ли с войны мои мальчики.

Алексей смотрел в сумрак ресторанного зала, где совсем недавно все звенело счастливой музыкой, танцующие джигиты несли на пылающем блюде ломти шипящего мяса, и усатый красавец с пунцовыми губами ослепительно им улыбался, падал на одно колено, желал счастья.

Они вышли с Мариной на набережную. Он обнимал ее у вечерней, ленивой реки, по которой торопился речной трамвайчик, словно отталкивался от воды золотыми веслами. Она молча плакала.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Поздно вечером Ромул увидел телевизионный сюжет. Президент Лампадников принимал в кремлевском кабинете самозванца Горшкова, который именовался не иначе, как претендентом на российский престол. Подобно тому, как искусные селекционеры прививают к стволу элитной яблони горький, чахлый дичок, надеясь получить от него сладкий, медовый плод, так кремлевские хитрецы, в первую голову, вероломный Виртуоз, поместили жалкого самозванца в разветвленное древо Романовых, выдавая его за полноценный благородный побег. Сюжет передавался несколько раз в течение дня, и ему уделялось особое внимание в зловредной интриге, длящейся вот уже несколько месяцев. Ромул перебирал в памяти все предшествующие появления на экране этой новоявленной знаменитости, убеждаясь в безупречной продуманности проекта, когда никому неведомый персонаж настойчиво и успешно навязывался общественному сознанию. Укрупнял свой образ, представал в окружении все новых и новых общественных слоев, демонстрировал свое влияние в среде военных, интеллигентов, политиков. Сегодняшний сюжет был вершиной этого виртуального восхождения. Самозванец был гостем самого Президента в малахитовом кабинете Кремля, что означало высшую приближенность к сокровенному центру власти. Фонограмма беседы отсутствовала. Однако диктор передал ее содержание. Этим содержанием было определение Справедливости, как основы будущей Российской Империи. Складывалось впечатление, что Президент Лампадников обсуждал с самозванцем принципы имперского устроения России, которому надлежало осуществиться с восстановлением в скором будущем монархии. И в центре этого монархического возрождения оказывалась фигура этого мнимого романовского отпрыска.

Ромул испытал моментальный прилив крови, от которого в глазах замелькали красные вензеля. Бешенство его было столь велико, что он откинулся на диван, оглушенный ударом ненависти. Измена, которая чудилась ему в последние месяцы, стала реальностью. Заговор, который он старался нащупать и разоблачить и от которого тщательно отвлекали его вчерашние друзья и соратники, — этот заговор вдруг обнаружился.

Он выглядел шутом, напыщенным простаком, восседал на картонном троне бутафорского величия, в то время как истинная власть и величие от него ускользали. Его друг Президент Лампадников, которому он на время, под честное слово, с клятвой на Евангелии, передал власть, чтобы вернуть ее в урочный час, — обманул, предал, придумал коварный план, где ему, Ромулу, отводилась роль жалкого шута и тряпичной куклы. Вначале был создан ложный кумир, цветок-паразит, поглощавший живые соки его, Ромула, влияния. Теперь эта упитанная, с жирными лепестками орхидея, окончательно вытесняла его из власти, и в политических кругах обсуждался не способ и срок возвращения власти к Ромулу, а способ и срок передачи власти от Президента Лампадникова к новому русскому императору.

Это было невыносимо. Ромул чувствовал, как рядом, в мутном металлическом воздухе, закручивается стремительная воронка, завинчивается водоворот, рождается засасывающий вихрь, который утягивает его в чудовищную щель. Его протащит по каким-то отвратительным трубам, сквозь мерзкие отверстия, липкие фильтры и выплюнет вместе с потоком зловонных вод в сточную канаву истории, где безликие, лишенные признаков, плавают разложившиеся тела исторических неудачников.