Страница 38 из 38
— Это понятно, — не задумываясь ответил Аксакал. — Поля никак не может решить, крутой ты или нет. Если крутой, он будет набиваться к тебе в приятели, если такой же, как и все, устроит еще одну подлянку.
— Самое забавное — то, что я такой же, как все, — вздохнул Блинков-младший. — Просто я уже знаю, чего хочу в жизни, и ты знаешь, а Поля еще не знает.
— А чего ты хочешь?
— Я считал себя крутым, лучшим сыщиком из всех восьмиклассников Москвы, — продолжал Митек, будто не расслышал вопроса. — Сам так придумал. Других сыщиков-восьмиклассников я не знаю — может, их вообще нет, — вот и получается, что я лучший. Были дела, которые милиция не могла раскрыть, а я раскрыл. Мне казалось, что я все могу, все знаю. А потом раз сижу в подвале, запертый, а кругом полно банок с этикетками от лекарств. На самом деле в некоторых были наркотики, но я не мог отличить героин от аспирина. За спиной у меня стоял шкаф с документами. Если бы я сумел в них разобраться, то на Прохора в тот же час можно было надевать наручники. Но это были не документы с надписью «Совершенно секретно», как в кино, а какие-то бухгалтерские квитанции. Там цифры как цифры, на них не написано: «Эти деньги — преступные». Я в этих цифрах не смыслю ни уха ни рыла.
— Взрослые тоже не все знают, — вставил Аксакал.
Митек плеснул на него водой: «Не перебивай!»
— И вот после этого я стал вспоминать все свои дела. Как я их раскрывал? Залез туда, куда взрослый не залезет, подслушал разговор, или нашел пистолет, или спрятался в кузове и преступники сами привезли меня, куда надо. Хорошо это? Да нет, потому что не навсегда. Я уже не смогу, как в прошлом году, спрятаться в сундуке фокусника. Я в нем просто не помещусь! А пистолет я когда-то нашел случайно, потому что от меня убежал кролик. Но мне сейчас неинтересно играть с кроликом. Я подарил его одному второкласснику, то есть уже третьекласснику. Что там еще?
— Залез в кузов, — напомнил Аксакал.
— Тогда всем ребятам это казалось подвигом, а всем взрослым операм — глупостью. Взрослый опер не полезет в кузов, а приладит к машине радиомаячок и поедет за ней в километре. Он лишний раз не подставит голову. Для него это работа. А такой работы — совершать подвиги — нет и быть не должно. Моя мама пятнадцать лет в контрразведке и стреляла за все время раз пять-шесть, и то чаще всего в воздух. Ее ни разу не захватывали в заложники, а я попадаюсь сплошь да рядом. Она, думаю, совершала подвиги, но любит говорить, что если приходится совершать подвиг, значит, операция плохо продумана. Если бы она делала, как я, то ее давно бы не было в живых.
— Понятно, — сказал Аксакал. — У нас это называется воинская выучка.
— Вот именно, выучка! — обрадовался точному слову Блинков-младший. — У вас же в отряде не пошлют охранять границу не то что необученного бойца, но даже необученную собаку. А я лез во взрослые дела и кое-как справлялся, прочитав учебник криминалистики. Я не жалею, нет. Если можешь помочь человеку и не поможешь, то это просто подлость. А я помогал и родным, и друзьям, и просто хорошим людям. И себе, когда меня обвинили в преступлении. О чем тут жалеть? Я все делал, как мог. Но мог плохо. Короче, я перестаю искать приключений и начинаю учиться. У меня нет родителей-миллионеров, чтобы поступить в институт за деньги. К тому же я хочу в Академию контрразведки, а туда вообще за деньги не принимают, только за знания. Пять человек на место, отличники и то не все поступают. А у меня одни четверки за год.
Аксакал подумал о своих двойках и промолчал.
— Это все, — закончил Блинков-младший. — Конец моему последнему делу. Больше никаких расследований, пока не поступлю в Академию!
— Не зарекайся, — сказал Аксакал.