Страница 32 из 49
Говоря о сибирских тюрьмах, Ядринцев пишет следующее: (я сокращаю его рассказ): – «Почти в каждом остроге имеется нечто вроде подземного корридора, сырого и смрадного; – чистая могила; в нем имеется несколько камер, куда сажают наиболее опасных подследственных арестантов. Камеры эти – наполовину под землею. Полы в них всегда мокры и гнилы, плесень и грибки покрывают стены; вода постоянно просачивается из-под пола. Маленькое закрашенное окно почти совершенно не пропускает света. Арестанты содержатся там в кандалах. Ни кроватей, ни постелей не полагается; спят на полу, покрытом червями и мириадами блох; вместо постели им служит подстилка из гнилой соломы, а одеяла заменяются арестантскими халатами, изорванными в клочки. Сырость и холод бросают в озноб даже летом. Часовым приходится выбегать от времени до времени, чтобы подышать свежим воздухом. И в подобных камерах арестанты проводят целые годы в ожидании суда! Не мудрено, что даже наиболее здоровые из них впадают в безумие. „Я слыхал однажды ночью страшные крики“, – говорит один из арестантов в своих воспоминаниех, – „это были крики гиганта, сошедшего с ума“».
И т. д., и т. д. Я мог бы наполнить десятки страниц подобными описаниеми. Были ли показаны эти помещение иностранцам, посещавшим русские тюрьмы? – Конечно нет.
Что касается до переполнение русских тюрем, то вот еще несколько характерных данных:
«Томская пересыльная тюрьма (сообщает корреспондент „Сибирской газеты“) переполнена. К имевшимся уже 1520 заключенным прибавилось 700 человек, и таким образом в тюрьме, построенной на 900 человек, в настоящее время содержится 2220; из них 207 больных» («Сибирская газета» и «Московский Телеграф», 28 августа, 1881 г.).
В Самаре: «Среднее число арестантов в наших тюрьмах к 1 числу каждого месяца текущего года было – 1147 чел.; совокупная кубическая вместимость всех наших тюрем рассчитана на 552». («Голос», 13 мая, 1882 г.).
В Нижнем Новгороде: «Тюрьма, построенная на 300 человек, вмещает во время навигации 700, а иногда даже 800 арестантов» (оффициальный отчет, приводимый в «Голосе», март, 1882 г.).
В Польше: «В каждой тюрьме в Польше место, рассчитанное на одного арестанта, занимают четыре. Предполагается построить ряд новых тюрем». Оне, кстати сказать, до сих пор не построены. («Московский Телеграф», ноябрь, 1881 г.).
Такими выписками можно было наполнить страницы; но вот мнение самих чиновников, которым вверен надзор за тюрьмами.
Г. Муравьев, сотрудник Катковского журнала, в тщательно составленной статье (написанной при том же в духе, излюбленном и поощряемом русским правительством), говорит следующее: «Почти во всех наших тюрьмах находится в полтора или два раза большее количество арестантов, чем то, на которое рассчитывали при их постройке» («Тюрьмы и Тюремный Вопрос», «Русский Вестник», 1878 г.). А вот что сообщает сибирский стряпчий г. Мишло, о сибирских тюрьмах, находившихся в его ведении: «Надзиратель повел меня в камеры. Везде – грязь, переполнение, сырость, недостаток воздуха и света. Осмотрев камеры, я отправился в госпиталь. Войдя в первую же палату, я невольно отпрянул назад, пораженный невообразимым смрадом… Отхожия места являются роскошным помещением, по сравнению с этим госпиталем… Везде число арестантов в три раза превышает количество, допускаемое законом. В Верхне-Удинске, например, острог построен на 240 человек, а, между тем, в нем обыкновенно помещается 800». («Отечественные Записки», 1881 г.).
Именно вследствие подобного переполнение и феноменальной грязи возникла в Киевской тюрьме знаменитая тифозная эпидемия. Может быть, и правда, что она была занесена в тюрьму, как утверждало тюремное начальство, пленными турками, но несомненно, что она развивалась в таких ужасающих размерах, вследствие переполнение тюрем и страшной грязи. «Здание, построенные на 550 человек, вмещали вдвое большее количество», – говорит корреспондент «Голоса», в письме от 30 октября 1880 г.; при чем он прибавляет: «Как известно, профессора университета, посетившие тюрьму, пришли к заключению, что переполнение было главной причиной эпидемии». Циркуляр главного инспектора тюрем (упомянутый в главе II) подтверждает справедливость этого заключение. Не мудрено, что даже после того, как часть арестантов была вывезена, из 750 человек, находившихся в тюрьме, 200 все еще лежали в тифозной горячке. Не мудрено также, что смертность в Харьковской тюрьме достигла таких ужасающих размеров – а именно, умерло 200 человек из 500, как это указал тюремный свяшенник, в проповеди, напечатанной в местной «Епархиальной Газете», которая, как известно, издается под цензурой местного архиепископа.
Я вполне понимаю трудности, которые встречаешь иностранец, пожелавший ознакомиться с истинным положением России. Но, чем больше трудности, тем более, казалось бы, следовало употреблять усилий, чтобы добраться до истины. Некоторые иностранцы так и делали. Другие же относились к своей задаче с непростительным легкомыслием. Между тем, если легкомыслие – вообще не похвально, то оно становится почти преступным, когда проявляется при обсуждении таких серьезных вопросов и относительно такой страны, как Россие. В продолжении двадцати лет общественное мнение в России тщетно добивалось полного пересмотра всей тюремной системы. Но оно этого еще не добилось. Между тем, наше правительство, остающееся глухим ко всем этим требованием, конечно, всегда бывает очень радо, если ему представляется возможность ответить недовольным что-нибудь в том роде: – «Вот вам мнение иностранца, знающего все о тюрьмах всего света! Он находит, что вы все преувеличиваете в своих жалобах: он говорит, что наши тюрьмы нисколько не хуже тюрем других государств».
Когда сотни тысяч человек – мужчин, женщин и детей – стонут под игом наших тюремных порядков, – к вопросам подобного рода необходимо подходить с величайшей осторожностью. И я искренне прошу иностранцев, которые могли бы заняться изучением этих вопросов, никогда не забывать, что всякая попытка представить в более или менее благоприятном свете наши тюрьмы послужит только к поддержанию ныне существующих безобразий.
Глава VIII Во французских тюрьмах
Тюрьма св. Павла в Лионе, в которой я провел первые три месяца моего заключение, не принадлежит к числу тех старых, разрушающихся и сырых замков, которыми во многих провинциальных французских городах все еще пользуются для помещение в них арестантов. Это – современная тюрьма, претендующая на одно из первых мест в ряду департаментских тюрем. Она занимает обширное пространство, окруженное двойным поясом высоких стен; здание тюрьмы поместительны, современной архитектуры и выглядят опрятно. При её постройке, очевидно, руководились современными идеями в тюремном вопросе; причем были приняты также меры, чтобы можно было обратить ее в форт, в случае бунта в Лионе. Подобно другим департаментским тюрьмам, она предназначена для арестантов, ожидающих суда, а также и для тех, уже осужденных, срок заключение которых не превышает одного года. Подземная галлерея соединяет ее с другой обширной тюрьмой – св. Иосифа – в которой помещаются женщины.
Я прибыл сюда декабрьскою ночью из Тонона, сопровождаемый тремя жандармами. После обычных вопросов, я был помещен в пистолю (pistole), которая предварительно была приведена в порядок и протоплена для меня; в этом помещении я оставался до следующего марта. За плату по шести франков в месяц и три франка служителю, всякий заключенный, попадающий в тюрьму в первый раз, может нанять себе пистолю на все время предварительного заключение и таким образом избежать помещение в одиночной камере. Пистоля несколько просторнее и чище обыкновенных одиночек. Глубокое окно под потолком дает достаточно света; от одного угла камеры до другого, по её каменному полу, можно сделать 6-7 шагов. В ней иместся кровать с чистым бельем и маленькая железная печка, отапливаемая коксом; для человека, занятого какой-либо работой и привыкшего к одиночеству, пистоля является довольно комфортабельным помещением, если только заключение не затягивается надолго.