Страница 22 из 49
Работа на золотых приисках, в общем, очень тяжела. Правда, она производится на поверхности земли, причем в алювиальной почве долины делаются глубокие выемки, с целью – извлечь золотоносный ил и песок, которые потом на телегах подвозятся к золотопромывательной машине. Но, в общем, как мы сказали, это – очень трудная и нездоровая работа. Выемки всегда ниже уровня реки, которая искусственным каналом отводится на известной высоте к золотопромывательной машине; вследствие этого, выемки в большей или меньшей степени наполняются просачивающейся водою, не говоря уже о потоках ледяной воды, льющейся со стен выемок, по мере того, как земля оттаивает под горячими лучами солнца. Насосы для откачивание воды мало помогают и людям приходится работать (я пишу об этом на основании собственных наблюдений) – в течении целаго дня, стоя в ледяной воде, доходящей до колен, а иногда даже до пояса; по возвращении в тюрьму, арестанту не дают сухой одежды для перемены и ему приходится спать в мокрой. Правда, что тысячи свободных рабочих находят возможным работать при тех же условиях на частных золотых приисках. Но дело в том, что владельцы этих приисков в Сибири, пожалуй, совсем не нашли бы рабочих, если бы при их найме они не прибегали к тем способам, которые практиковались в XVII ст. для пополнение армии. Их обыкновенно нанимают в состоянии полного опьянение, всовывая им крупные задатки, немедленно переходящие в карманы кабатчиков. Что же касается до ссыльно-поселенцев, голодная армия которых поставляет значительный контингент рабочих для частных золотых промыслов, то они в большинстве случаев сдаются в работы волостным начальством, которое немедленно захватывает их задатки в уплату податей, всегда накопляющихся за поселенцами.
Вследствие вышесказанных причин, каждую весну, при отправке «вольных рабочих» на прииски, дело не обходится без вмешательства уездной полиции или даже посылки военного конвоя. Понятно, что условия работы ссыльно-каторжных еще более тяжелы. Дневной «урок», который каждому из них приходится выполнить – больше по размерам и тяжелее по условиям работы, чем на частных приисках; кроме того, многие из каторжан работают в кандалах; а на Каре им приходится делать 7 верст пешком – расстояние от тюрьмы до места работы, таким образом, к их ежедневному «уроку» присоединяется еще 3 часа ходьбы. В тех случаях, когда золотоносный слой оказывается беднее по содержанию золота, чем ожидалось, и предполагавшееся количество не может быть промыто при обычных условиях труда, каторжан заставляют работать сверх сил, до поздней ночи, вследствие чего и без того высокий среди них процент смертности достигает ужасающих размеров. Короче говоря, все, серьезно изучавшие условия каторжного труда в Сибири, пришли к заключению, что каторжный, отбывший в течении нескольких лет наказание на Каре или на соляных заводах, выходит из них на поселение с совершенно разбитым здоровьем, потеряв работоспособность и вплоть до смерти является лишь бременем для общества.
Пища, – в общем менее питательная, чем на частных золотых приисках, может быть рассматриваема, как вполне достаточная, когда арестанты получают пайки, установленные для рабочаго времени. На каждого арестанта тогда отпускается ежедневно 4 фун. черного хлеба и ежемесячно такое количество мяса, капусты, гречневой крупы и пр., какое можно купить на 1 руб. Хороший эконом мог бы отпускать при этих условиях около полфунта мяса на человека ежедневно. Но вследствие отсутствия какого бы то ни было контроля, арестанты самым безжалостным образом обкрадываются начальством. Если в Петербургском доме предварительного заключение, под самым носом у дюжины инспекторов, подобное хищение практиковалось в течении ряда лет в колоссальных размерах, то чего же можно ожидать от каторжной тюрьмы, на краю света, в Забайкальских горах? Честные экономы, целиком отдающие арестантам их казенный паек, являются, конечно, редкими исключениеми. Кроме того, не должно забывать, что вышеуказанный паек дается в таких размерах лишь в период золотопромывательных работ, который продолжается менее 4-х месяцев в году. В продолжении же всей зимы, когда замерзшая почва напоминает по твердости железо, работа на приисках прекращается. И как только «годовой урожай» снят с розсыпей, пища арестантов доводится до размеров и качества, едва достаточных лишь для поддержание жизни. Что же касается платы за работу, то она – совершенно смехотворного размера, что-то около 11/2–2 рублей в месяц, причем даже из этой нищенской платы большую половину арестанту приходится расходовать на покупку одежды, в виду того, что даваемая казной быстро изнашивается на работе. Не мудрено, что цынга, эта ужасная гостья всех сибирских золотых приисков, находит массу жертв среди арестантов и что смертность на Каре колеблется ежегодно между 90-287 на 2000 чел., т.е., от 1 на 11 до 1 на 7, что является высоким процентом для взрослаго население. Оффициальные цифры, однако, не вполне совпадают с правдой, так как тяжело и безнадежно больных отсылают с приисков в богадельни или приюты для калек, где они и умирают.
Положение арестантов было бы, однако, еще более тяжелым, еслибы не то обстоятельство, что переполнение тюрем и интересы владельцев золотых приисков заставили правительство сократить срок заключение. Вообще говоря, ссыльно каторжный должен содержаться в каторжной тюрьме лишь около 1/3 всего срока его наказание. По истечении этого срока он должен быть поселен в деревне вблизи приисков, в отдельном доме, совместно с семьей, если жена последовала за ним в ссылку; хотя он обязан работать наравне с другими арестантами, но с него снимают кандалы, у него имеется дом, имеется собственный очаг. Понятно, что этот закон мог бы служить громадным облегчением для ссыльных, если бы только он, по обыкновению, не был изуродован при его применении. Освобождение арестанта из заключение целиком зависит от каприза заведывающего приисками. Кроме того, вследствие до смешного незначительной заработной платы, состоящей из 1 1/2-2 рублей в месяц, в придачу к пайку, освобожденный арестант, в громадном большинстве случаев, впадает в страшную нищету. Все исследователи единогласно изображают в самых мрачных красках нищету этой категории ссыльных и утверждают, что большое число побегов из «вольной команды» объясняется нищенскими условиями её существование.
Наказание, налагаемые на арестантов, целиком зависят от воли управляющего заводом и в большинстве случаев отличаются жестокостью. Лишение пищи и карцер – а читатель уже знает, что такое карцер в Сибири – в счет не идут. Наказанием начинают считаться только плети, удары которой щедро рассыпаются в неограниченном количестве за малейший проступок по воле и расположению духа управляющего.
Плети являются в глазах надсмотрщиков такой обыкновенной вещью, что «сто плетей» назначается за такие же проступки, которые в Европейской тюрьме повлекли бы за собою заключение в карцере; но, кроме плетей, имеется целая скала очень жестоких наказаний: напр., приковка к стене в подземном карцере на целые годы, практикуемая в Акатуе; приковка на 5 или на 6 лет к тачке, причиняющая самые ужасные нравственные страдание и, наконец, – из «лиса» т.е. обрубок дерева или кусок железа, весом в 1 1/2 пуда, прикрепляемый к кандалам и носимый преступником в течении нескольких лет. Ужасное наказание «лисой» выводится из употребление, но приковка на несколько лет к тачке до сих пор в большом ходу. Сравнительно недавно политические арестанты: Понко, ?омичев и Березнюк были присуждены за попытку бежать из Иркутской тюрьмы к приковке к тачкам в течении 2 лет.
Нечего и говорить, что управляющий приисками является чем-то вроде самодержавного монарха и что какие-либо жалобы на него совершенно бесполезны. Он может грабить арестантов, подвергать их самым ужасным наказанием, может даже мучить их детей – никакие жалобы не дойдут до начальства; а если бы нашелся арестант, осмелившийся пожаловаться, его просто заморят в темном карцере или он умрет под плетьми. Всем пишущим о ссылке в Сибирь следуеть помнить, что над смотрителями нет никакого контроля, честный же человек не сможет долго оставаться во главе каторжной тюрьмы в Сибири. Если его обращение с арестантами отличается гуманностью, это качество рассматривается в Петербурге, как «опасная сантиментальность» и он будет уволен со службы. Если он отличается даже примитивной честностью, его непременно выживет компание грабителей и всяких охотников до казенного пирога, которая собирается обыкновенно вокруг такого лакомого куска, как казенные золотые прииски. Русская пословица говорит: «Дайте мне на прокорм казенного воробья и я с ним прокормлю все мое семейство», а золотые прииски представляют несомненно величину более значительную, чем казенный воробей. На них работают тысячи арестантов, которых надо кормить и снабжать орудиями для работы; на них имеются машины, требующие починок и, наконец, – самое главное – на них производится очень выгодная торговля краденым казенным золотом. Вообще, на казенных приисках из поколение в поколение работает солидно-организованная шайка казнокрадов, которая настолько сильна, что даже деспотический, всесильный Муравьев-Амурский не мог справиться с ней. Честный человек, случайно попавший в эту воровскую шайку, рассматривается ею, как «беспокойный» и если ему не устроят отставки при помощи различных подвохов, он обыкновенно уходит в конце концов со службы по собственному желанию, утомленный бесплодной борьбою с ворами. Вследствие этого Карийские золотые прииски редко имели, в качестве начальников, таких честных людей как Барбоде-Марни или Кононович; во главе их почти всегда стояли жестокие негодяи, вроде Разгильдеева.