Таежные встречи

В верхнем ярусе, у границы с белогорьем, лес мелкий, чахлый — это от постоянных ветров и сильных морозов, но ниже он рослый, стройный, а у реки нас встретила густая кедровая тайга. Как только мы спустились туда, сейчас же стали подыскивать место для ночёвки. В такой тайге приют найти нетрудно. Почти под каждым старым кедром можно укрыться от непогоды, но нам удалось найти такой, под которым не было снега, и мы сейчас же развели костёр и приступили к благоустройству своего ночлега. Уже нарубили хвои для постелей, сделали заслон от непогоды, как снизу послышался лай собаки. Мищенко долго и внимательно прислушивался.

— Однако, это Петрухин кобель лает, Соболь, — сказал он и, несколько подумав, добавил: — Давайте пойдём туда. Недалеко где-то, видно, промышленник остановился.

Мы надели котомки и, с надеждой на лучший отдых, пошли вниз по Кингашу. Сумерки уже окутывали тайгу. Крепчал мороз, и всё окружающее нас готовилось к длинной ночи. Вдруг пахнуло дымом, и скоро мы увидели на небольшой поляне примостившуюся между двух елей палатку. Тут же рядом, у саней, кормилась лошадь. Чёрный кобель, выскочив из-под саней, о лаем бросился на нас, но, узнав Мищенко, по-приятельски облапил его. Нас встретил пожилой, слегка сгорбленный человек. Мы подошли и поздоровались. Это был известный саянский промышленник из деревни Абалаково — Петруха Кормильчик. В колхозе он был сторожем маральника. На Петрухе, подвязанная широким ремнём, висела старая, уже выбитая дошка. Глубоко сидящая на голове шапка, сшитая из козьих лап, тоже была старая, и только унты с длинными голяшками не потеряли своей новизны.

— Заходите, раздевайтесь, — проговорил он после минутного молчания. — Чай готов, будем ужинать. — И старик засуетился.

В палатке было тепло и уютно. От кедровой хвои, которой толсто был устлан пол, шёл запах смолы. На железной печи, шумно играя крышкой, кипел чайник. Мы сняли котомки, разделись и стали отогреваться.

За чаем из разговоров я узнал, что Мищенко и Кормильчик — близкие люди. Мищенко рос и, как говорят в Сибири, поднимался на ноги у Кормильчика, он-то и сделал из него прекрасного охотника и незаурядного следопыта. Василий расспрашивал его о своей семье, которую покинул ещё весной, уходя в экспедицию, и только несколько позже спросил:

— Неужто зверя ближе нет? Что за неволя заставила ехать так далеко?

— Как нет, везде он есть, да только там ближе не с моей теперь силой взять его, снега мелкие…

Кормильчик допил чай и отставил чашку.

— Неделю назад, — сказал он, — беда стряслась над нашим маральником. Заскочили волки и шесть зверей загрызли окаянные. Ведь случая не было, чтобы хищники могли перескочить через этакую высокую изгородь. Вызвали меня и деда Леваху в правление. «Ну, — говорит председатель, — как же вы, деды, добро колхозное просторожили?» Хотя и не совсем наша вина, но оправдываться не стали. Вот и пришлось ехать добывать зверя, сами знаете, его в сельпо не купишь… Дневать бы завтра остались… — вдруг обратился он ко мне.

— Как Василий, он ведь домой торопится, а мне всё равно, можно и отдохнуть, — ответил я.

— Да не отдыхать, — перебил меня Кормильчик, — пусть Василий поможет мне зверя поймать, всё же вдвоём легче и надёжнее.

— Живьём зверя? — переспросил я. Это меня заинтересовало, и я решил принять участие в этом необычном промысле.

Морозная ночь опускалась над тайгой; ещё не успела темнота упрятать долину, как всё кругом нас закуржавело. В лесу стало тихо, и только однотонно похрустывал конь, прожёвывая зелёное сено. После утомительного перехода через Чёрное Белогорье спали крепко, но недолго. Ещё до рассвета нас разбудил старик. Завтрак уже был готов. Мы быстро оделись, освежились холодной водой и, закусив, стали готовиться в путь.

Мищенко и Петруха взяли с собой в котомки по большой мягко выделанной сохатиной коже, камусы и по нескольку концов верёвок. На мою долю выпало нести продукты, топор и котелок. Меня удивило: почему они не берут с собой ружья? Кормильчик ответил:

— К чему они, лишняя тяжесть…

Тонкая полоска света уже окрашивала восток. Впереди шёл Мищенко, за ним Петруха. Куда девалась его старость? Как только он пошевелил лыжами, сразу исчезла сгорбленность, он стал подвижным, ловким, и я с трудом поспевал за ним.

В тайге становилось всё светлее и светлее, скоро из-за гор показалось и солнце. Мы обошли несколько вершинок и без результата уже подходили к вчерашнему своему следу, как вдруг идущий впереди Мищенко круто повернул вправо и, заправив лыжи, рванулся вниз. Следом за ним свернул и Кормильчик. У поворота я увидел три свежих следа изюбрей. Промышленники уже были далеко и, мелькая между кедрачей, скрылись с глаз. Там, в ключе, они подождали меня, покурили, подтянули юксы на лыжах и, не торопясь, тронулись дальше.

Звери шли густым кедрачом и, кормясь на ходу, срезали острыми зубами тонкие ветки берёз и рябины. Мы подвигались их следом. Меня удивляло странное поведение промышленников. Они будто забыли про осторожность, громко переговаривались; иногда, сбивая с лыж снег, стучали батожками, и вообще шли шумно, тогда как всякая охота требует от охотника исключительного уменья передвигаться бесшумно и держать себя незамеченным. Их поведение было для меня непонятным.

От первой разложины звери пошли крупными прыжками, видимо, они услышали нас. Идущий впереди Мищенко прибавил шагу, но Петруха сейчас же крикнул:

— Не торопитесь, пусть идут своим ходом…

Звери, почуяв опасность, быстро удалялись; верные привычке убегать от врага в гору, они и на этот раз пробивались к белогорью. Мы неотступно шли за ними. Часа через полтора кедровая тайга стала редеть, появились невысокие ели и прогалины чистого снега. Вдруг впереди мелькнула серая тень, затем вторая, третья. Промышленники задержались.

Уже больше двух километров звери шли одним следом, пробивая себе дорогу по глубокому снегу. Но чем круче становился подъём, тем глубже был снег и тем всё медленнее и медленнее они уходили от нас. Теперь мы чаще стали видеть их остановки и даже лёжки.

Покурив, охотники выбили трубки, заткнули за пояс кисеты и, не торопясь, продолжали свой путь. Солнце уже было за полдень. Прошло ещё немного времени, и на небольшой поляне мы увидели изюбрей. Сбившись в кучу, они смотрели на нас. Позади всех стоял крупный бык. Развернув перед нами красивые десятиконцовые рога, он, как изваяние, оставался на минуту неподвижным. Что-то непередаваемое, величественное было в его позе.

— Неужели он сдастся? — подумал я, рассматривая зверя. Не верилось, чтобы этот гордый красавец Саян мог распрощаться со своей свободой. Рядом с быком стояла матка. Не отводя от нас взгляда, она топталась на месте, а из-за её спины, подняв голову, со страхом выглядывал нинян (телёнок). Помахивая маленькими рожками, он, казалось, больше всех был возмущён нашим преследованием.

Неожиданно Мищенко стукнул батожком о берёзку, и сейчас же бык огромными прыжками рванулся вперёд. Следом за ним бросились и остальные. Теперь все они шли от нас не более как в ста пятидесяти метрах. Мы видели, как, утопая до полбока, бык бороздил грудью снег. Он шёл тяжело, часто останавливался, нервничал и прыгал. Иногда охваченная страхом, вперёд выскакивала матка, тогда ещё медленнее шли звери. Бык злился, бил матку передними ногами и, если это не помогало, отталкивал её и сам выскакивал вперёд. Теперь было ясно, что глубокий снег сломил их силы, и звери всё чаще и чаще стали останавливаться. Казалось, что под действием усталости у них исчез и страх. А мы теперь нарочно не давали им передохнуть. Охотники стали покрикивать на изюбрей, махать и стучать батожками, словом — подгонять их. Те вначале пугались и, не щадя себя, бросались вперёд, но затем привыкли к крику и уже кое-как, через силу, лезли вверх.

Но вот мы скоро оказались на границе леса. Дальше круто вверх уходило чистое снежное поле. Звери остановились. Из открытых ртов свисали длинные красные языки. Звери тяжело дышали и уже, казалось, без страха смотрели на нас. Петруха подал знак — итти вперёд. Мы обошли зверей и, как только все оказались выше их, Василий крикнул: