Орден для поводыря

– Дочка-то хоть любимая? – пробасил Безсонов, подумав, видно, о том же, о чем и я.

– А хто иё знат, Астафий Степаныч. Бают – страшненька. Личико, как у лисички, ножки прямые да маленьки. Туземцы-то больше широколицых, да штоб ноги колесом выбирают… Глаза аще шоб – будто гвоздем нацарапаны, а китайка у их страшненька, значицца…

Казаки, совсем заскучавшие без дела, с энтузиазмом принялись обсуждать знакомую тему, а я всерьез задумался о тесте незадачливого князька. Какого он, интересно, мнения о цивилизованности русских? Если, как и прочие китайцы, считает нас дремучими северными варварами, то может много чего себе нафантазировать и кинуться спасать любимую доченьку. Что в нем перевесит? Опасение устроить дипломатический инцидент, лишиться половины гарнизона и, весьма возможно, звания или страх за здоровье и честь дочери?

Мориц рассказывал, что в заставе на Борохудзире гарнизон был не меньше полутора тысяч человек. С пушкой, которой самое место в музее. У меня тоже не «гиацинты», но все-таки лет на сто пятьдесят помоложе. И именно эта запомнившаяся брату бронзовая каракатица навела меня на мысль озаботиться собственной артиллерией.

Так вот. Сколько маньчжурских солдат здесь? И есть ли у них хоть что-то, сравнимое с моими шестифунтовками? Численность туземных «эскадронов» комендант пикета Кактын Табатты себе прекрасно представляет. И их воинскую силу тоже. А вот с русской армией он наверняка еще не сталкивался. Как много воинов он рискнет вывести в поле? И куда? Я, наверное, взял бы пару сотен лихих кавалеристов да рванул к стоянке Турмека. Хотя бы в расчете на то, что пришельцы с севера не посмеют напасть на циньских солдат. С другой стороны, приз в случае успешного штурма русского форта очень уж лакомый. Не удивлюсь, если за трофейные орудия этого безвестного коменданта с самых задворок огромной страны могут и генералом сделать. Плюс политический аспект. Изгнание соперника со спорной территории, ежели правильно подать это в докладе непосредственному руководству, может и в Пекин вытолкнуть.

И последний вопрос нашей викторины «Поле чудес», едрешкин корень. Нам-то что делать, если китайцы придут на выручку Турмеку?

Не то что я сомневался в возможности разбить двинувшийся к форту маньчжурский отряд. Думаю, при большом желании можно притащить пушки и растарабанить пограничный, как-то невнятно укрепленный пикет. Наверное, я даже смогу оправдать свои действия перед Дюгамелем. Брат же смог, когда хулиганил на Борохудзире. Правда, есть одно «но»! Оно мне надо? Оккупировать монгольский Алтай с его богатейшими залежами серебра? Хорошая идея! Только это полностью перечеркнет мои планы по отделению как бы никчемных южноалтайских земель от АГО. Даже при условии, что я как-то переживу самоуправство, останусь на своем посту и не отправлюсь заведовать исправлением имперских законов на Камчатку. И какова вероятность, что генерал-губернатор, под которым и так кресло качается, не вернет мои завоевания или не обменяет на какую-нибудь условно плодородную долину?

Ну, допустим, все сошло мне с рук. Я объявил о существовании огроменных запасов серебра под хребтом. Царь пожал мне руку и повесил орден во все пузо. Потом сюда приедет Фрезе… Брр… Если и отхватывать кусок, то уж точно не для того, чтобы тут горный начальник резвился.

И еще одна тема для размышлений: сколько русских солдат, неважно, евреи они или поляки, останется гнить в этой земле ради благосостояния даже не России, а только царской семьи? Готов ли я заплатить такую цену? Именно я, поводырь Германа Густавовича Лерхе, захватчик и оккупант из будущего, потому что смерть этих людей ляжет на мою совесть. И еще потому, что именно я сидел с ними за одним костром, ел одну с ними пищу и полз одной и той же тропой. Потому, что умрут те, чьи лица я помню.

В тот момент я вдруг осознал всю беспредельность отваги и нерушимую твердость веры армейских офицеров. Отправить знакомых тебе людей умирать по той лишь причине, что ты веришь в необходимость этих смертей. И иметь отвагу смотреть им в глаза, отдавая приказ. Вот где чистилище, сравнимое с тем, что мне удалось покинуть, прорвавшись в прошлое!

Пока размышлял, передал подзорную трубу казакам, а сам повернулся спиной к окутанному пороховым дымом и пылью форту. Съехал чуточку по глинистому пригорку, сел, пристроил «спенсерку» на коленях и смотрел в глубину вяло колышущихся ветвей тальника. И вдруг то ли заметил, то ли почувствовал, что кусты тоже смотрят на меня. Четко различил два большущих желтых глаза, которые, не мигая, пялились из зарослей.

Медленно-медленно я нашарил карабин и взвел курок. Одного быстрого взгляда хватило, чтобы удостовериться: в прорези блестит краешек латунной попки патрона, а значит, оружие готово к стрельбе. «Хорошо-хорошо», – прошептал в глубине головы Гера. И я завороженно повторил за ним одними губами: «Хорошо-хорошо».

И так и повторял, будто заклинание, высмотрев наконец и лопушки кругленьких ушей, и толстые стебельки совершенно кошачьих усов. Потом уже проявились, проступили среди играющих со светом и тенью веток черные и рыжие полоски. И я, боясь шумно вздохнуть или слишком резко двинуться, увидел любопытного, молодого, с мокрой от недавнего купания мордой тигра. На Алтае! Всего в паре сотен километров от того места, где в двадцать первом веке появятся искусственно выращенные газоны и совершенно европейского вида жилые корпуса домов отдыха вокруг здоровенного открытого бассейна с аквапарком.

Пожалуй, даже носорогу я не удивился бы и, что примечательно, обрадовался бы так, как этому грациозному и невероятно редкому животному. Любопытный кот замер всего в десятке человеческих шагов и наверняка мог добраться до меня в два прыжка. Но и я, сжимая в руках чудо современной технологии – американский многозарядный карабин, едва ли промахнулся бы. И прекрасно себе представлял, какие жуткие раны наносит тринадцатимиллиметровая свинцовая пуля.

– Ваше превосходительство! – гаркнул чуть ли не прямо в ухо Безсонов. – Они отступают. Отходят, басурманы! Выстояли наши мальчишечки! Выдюжили, парнишоночки!

– Идут сюда? – краешком рта проговорил я, отчего-то не желая разорвать вдруг образовавшуюся связь между моими и тигриными глазами.

– Чегось? Я говорю, Турмешка к родным кибиткам побёг, ваше превосходительство! С минуты на минуту здеся будут… Едрить твою… Это ж тигра!

Очарование спало. Я поднял ствол и пальнул, не целясь, куда-то над головой полосатого разведчика.

– К бою! – выкрикнул я, напрягая голос: в ушах звенело от неожиданно громкого звука выстрела из короткого ствола. – Командуйте, сотник.

– Экак, – крякнул Степаныч, вместе со мной дождался, пока травяные шторы укроют в одно мгновение исчезнувшего зверя, и засуетился, расставляя стрелков.

С ними в одну шеренгу встал и я. Лишний ствол не помешает.

Казаки, как мне показалось, спокойно заняли места в двух шеренгах. Передняя линия встала на колено. Именно к ним я и присоседился. Опасался, что ноги от страха станут дрожать и это повлияет на меткость. Но сердце после моего «свидания» с полосатым котом еще пребывало в полусжатом состоянии, так что, удивляясь сам себе, – совершенно не боялся.

Краем глаза успел заметить, как рядом опустился на колени шкафообразный Безсонов. В его руках десятифунтовое ружье кажется мелкашкой из студенческого тира. Но это, конечно, свойство рук, а не винтовки.

Что только не лезет в голову. Островерхий край приклада неприятно упирается в бедро, глаза высматривают в клубах пыли серые контуры приближающихся врагов, а думается о том, успеет ли молодой тигр сбежать из прибрежных зарослей до того, как небо вздрогнет от залпов…

– Тоовсь! – орет сотник.

Левое ухо сразу заложило. Звуки стали доноситься, как в плохо дублированном кинофильме, – с некоторой задержкой.

Воинство Турмека давно уже нас заметило. Остатки эскадрона начали разворачиваться в атакующую дугу. Нас, тонкую линию стрелков, преграждающих путь к родным стойбищам, они всерьез не воспринимали. Ну да, мы же не прячемся за валами, а оттого кажемся легкой добычей.