Страница 1 из 15
Столица для Поводыря
Огромное спасибо сударыне Александре Андреевой и господам Алексею Герасимову (Сэй Алек), Сергею Гончаруку и Владимиру Цапову за неоценимые советы и помощь в поиске информации.
Столица праздновала, как в последний раз. Что в мое, прежнее время, полторы сотни лет вперед, что теперь, в 1865 году. Город другой, а традиции совершенно те же самые. Город, мнивший себя всей страной, взорвался безумными святочными сатурналиями. Усыпанный конфетти, до тошноты обожравшийся сладостей, ярко расцвеченный елочными свечками – во тьме умиротворенной империи.
Заботы и нужды, доносы и прошения, волевой рукой генерал-губернатора, оказались задвинуты подальше. За Обводной канал, в Россию. Санкт-Петербург вспыхнул газовой иллюминацией, яркими флагами и блестками. В центральной части, внутри полицейских кордонов, присутственные места покрылись еловыми венками. Дальше, это новомодное, «немецкое» украшение пока не проникало. Во избежание недоразумений – темные крестьяне продолжали считать елку знаком питейного заведения.
На Невском конным экипажам приходилось пробираться среди толп празднично наряженной публики. В основном – штатской. Город негласно делился на пристойную высшей аристократии и офицерству часть, и всю прочую. Главный проспект, при всей своей показной роскоши и помпезности, оставался сосредоточением многочисленных лавок и магазинов. То есть, чем-то торговым, плутоватым и продажным. А ночами, еще и опасным. Прилично одетого господина легко могли ограбить. И уж точно – задергают неприличными предложениями тысячи проституток.
Зато в приличных местах святочный разгул достигал истинно римских пределов. Лучшие дома держали двери открытыми и на бесчисленные балы являлись запросто, без приглашений. Упившихся до помутнения рассудка гостей укладывали на коврах и банкетках…
В Английском клубе старики обсуждали молодежь и сетовали о минувших временах Порядка. Ностальгировали по эпохе Владыки – Николая I. В Немецком, в павильонах Измайловского парка, пили пиво и хвалились крупными пакетами долей в акционерных обществах другие седовласые господа. Те, что не смогли обвешаться орденами и обзавестись чинами при прошлом императоре.
Молодые, и те, кто к ним себя причислял, предавались веселью бездумно, без политической подоплеки. В Михайловском парке кадеты палили из ледяных пушек вырезанными изо льда ядрами, и помогали институткам забраться по узким лестницам наверх высоченной ледяной горки. В Летнем саду пьяные до белых глаз конногвардейцы отобрали у цыган медведя и заставляли прохожих пить со зверем на брудершафт.
По Петровской площади кругами катались многоместные тройки с бубенцами, и «золотая молодежь» перебрасывалась шутками и тостами. Шампанским забрызгали помнящие кровь декабристов камни брусчатки. Бронзовый Петр звал куда-то вдаль, вперед, к одному ему известной цели. Его не слышали и не слушали. Всем было не до скрытых в тумане будущего горизонтов. Парящий на легком морозце Петербург отдался развлечениям со всей широтой и педантичностью своей русско-немецкой души.
Глава 1
Блеск
— Do you speak English?
Говорила мне мама – учи английский! Послушайся я ее тогда – не почувствовал бы себя невеждой тем вечером в Михайловском дворце. Но ни я, ни Герман к этому международному языку торговцев, прилежания не имели.
— Французский или немецкий, ваше высочество?
— Ну, этим-то, господин губернатор, нашу публику не удивить, — обаятельно улыбнулся наследник престола. — Идемте хоть в парк. Там ныне людно и шумно. На нас не станут обращать внимание.
И тут же, совсем немного повернув голову, позвал:
— Вово? Ты, конечно, составишь нам компанию? Неужто, тебе не любопытен мой спаситель?
В голосе Никсы прозвучал столь легкий привкус сарказма, что не будь я весьма заинтересованным лицом, нипочем бы не расслышал. Впрочем, к вящему моему огорчению, близкий друг цесаревича, князь Владимир Мещерский, тоже умел разбираться в оттенках настроения своего высокородного приятеля.
— Непременно, мой государь. Непременно! Ты же знаешь, экий я модник…
Сволочь! И ведь в морду не плюнешь. На дуэль не вызовешь. Все в рамках приличий. Ни одно имя не было названо, пальцем у прекрасно воспитанных поганцев тыкать было не принято. Кому нужно – издевку и так поймет. Я же понял!
Князь действительно слыл известным модником. Теперь, с легкой руки своих воспитателей-русофилов, Николай ввел в столице моду на русские древности. Сначала в Аничковом дворце, а потом и повсеместно, стали появляться молодые люди, одетые в кафтаны с меховой оторочкой времен Иоанна IV. Вот и теперь, Мещерский щеголял соболями поверх расшитого золотыми петлицами с кистями терлика – нарядом, который прежде, до Петра, носили царские охранники.
Но тогда, у садовых дверей Михайловского дворца, Вово говорил о другой моде. О той, что после Рождественского заявления царя, охватила аристократические дома столицы. О моде на меня, едрешкин корень – спасителя надежды России. О, как же я устал таскаться по скучным приемам! Как же меня бесят никчемные разговоры и один и тот же, задаваемый разными голосами и с помощью разных слов, вопрос: «Как вы думаете, дорогой Герман Густавович, успел ли заговор проникнуть в лучшие дома Санкт-Петербурга»? Что означало – рискнет ли Александр одним махом избавиться от недоброжелателей? От тянущих на себя одеяло власти династий, от проворовавшихся чинуш и обленившихся генералов? Сейчас, пока об окончании сыска еще не объявлено – самое время. И столица со страху ухнула в загул.
Приглашение на святочный прием во дворце великой княгини Елены Павловны с собственноручно сделанной припиской: «он непременно будет», я воспринял как чудесное избавление от «общественной нагрузки».
Николай медленно шел по расчищенной аллее, время от времени, будто вспоминая, опираясь на украшенную серебряными узорами трость. Еще полгода назад и помыслить нельзя было, чтоб увидеть наследника престола проявляющего слабость. Теперь – нет. Теперь ему стало можно проявлять слабость. Не обязательно стало целыми днями в седле сопровождать маневры гвардии, врачи категорически возражали против ежедневных прежде ледяных ванн. Трость – тоже теперь можно. И, блин, этот высокий, узкоплечий и широкозадый цесаревич должен был быть мне благодарным.
Должен! Но не был. Я и раньше слышал, что наследник весьма сдержан в проявлении чувств. Видел, как он поджимает припухлую, как у всех юных, нижнюю губу. Как по лицу пробегает гримаса боли, когда он думает, что его никто не видит. Но ведь улыбка у него замечательная. Искренняя и открытая…
Еще этот Мещерский! Понятно, что молодой, младше меня лет на пять, чиновник по особым поручениям при особой канцелярии МВД, надворный советник и князь, отчаянно ревновал цесаревича ко мне. Впрочем, я не унывал. Провожают все-таки по уму. Даже в этом, наряженном столицей огромной империи, городе на берегу неприветливого моря.
— А расскажите, будьте так любезны, как вы спасали мне жизнь, — почти безжизненным, потусторонним голосом выговорил наследник. Словно бы – обязан был спросить, но никакого энтузиазма от этого не испытывал.
— Да какая теперь разница, ваше высочество, — хмыкнул я, вызвав мельком брошенный заинтересованный взгляд молодых людей. — Главное – все, слава Господу, получилось.
— Так заговор есть или нет? — угрюмо поинтересовался Вово, пинками расшвыривая аккуратную снежную стену.
— Нет, конечно, — сделав вид, будто опечален необходимостью объяснять прописные истины, вздохнул я. — Неужели кто-то мог в это поверить?
— Но ведь этот… фрондер – Мезенцев…
— Зачем же тогда? — перебил приятеля великий князь. — Чего вы намерены добиться, подняв весь этот шум?
— Я уже добился, ваше высочество, — улыбнулся я. — Вы под надзором опытных докторов. Ваше здоровье вне опасности.
Честно говоря, Никса не выглядел совершенно здоровым. Его явно все еще беспокоили боли в спине, лицо было слишком бледным, а белки глаз – желтоватыми. Но теперь хотя бы его не изводили чрезмерными нагрузками.