Будь честным всегда

Не может быть, чтобы накануне вечером она прогуливалась по улице с господином Тереком, а сейчас куда-то уехала, ведь вчера она ни слова не проронила об этом.

Да и почему Белла должна была ему сообщить о своем отъезде? В прошлом году он прочел в одном из старых номеров журнала «Страна-Мир» роман с каким-то непонятным содержанием и решил, что только в романах между мужчиной и женщиной происходит что-то странное, просто даже не верится… Но сейчас он начал кое о чем догадываться, и сразу все еще больше усложнилось и запуталось… Да, Белла сказала: «С удовольствием — быть может…» Но кто знает, возможно, это значит: «Вероятно, пожалуй…» Кто знает? Пожелай она сказать «нет», так бы и сказала: убирайтесь, мол, подобру-поздорову, а меня оставьте в покое, нечего посылать мне записочки, это бессовестно, идите к черту… И откуда ему, Миши, знать, что говорят красивые девушки, когда хотят ответить отказом? Но «быть может — с удовольствием» и «с удовольствием — быть может» — это просто жульничество. Теперь-то уж ясно, что они были знакомы друг с другом, встречались и наконец сбежали.

Миши был потрясен, раньше ему и в голову не приходило, что Белла могла уехать с господином Тереком, ведь он не видел их вместе в зале ожидания… Но господин Янош торопился именно на этот поезд. Теперь мальчик понял, что привело его на вокзал: он чуял беду и хотел узнать, куда едет с полным чемоданом денег господин Янош…

Теперь уж действительно есть отчего сойти с ума. Миши хочется плакать, и он плачет, слезы так и бегут по щекам. Такая чудесная, красивая девушка, какая добрая была она вчера, как хорошо говорила с ним, кроткая, милая, и держала себя просто, естественно, как могла она уехать с этим негодяем? Господи, господи, какое несчастье!..

Он добрел до церкви, той, у которой недостроена колокольня. Стоит эта колокольня, похожая на башни старинных замков, как на батальных картинах. Тут начинается улица Кошута, надо свернуть направо. Уже без четверти четыре, а в четыре нужно быть у Орци.

Вот и сегодня выпал ужасный день… Раз уехала Белла, он больше никогда не пойдет к Дороги, там все ему противны. Зачем идти туда, раз уже нет той, ради кого стоило это делать? Бедняжка… Как она была мила, когда они оказались вдвоем в темной кладовке и она сказала: «Ну, я-то уж не стала бы учить этого осла». И всегда она была очень мила… И вот уехала, а ему, Миши, как и прежде, надо давать уроки Шани, этому ослу, дураку, свинье бессовестной.

Сейчас и Орци внушает ему отвращение, вернее, страх, ведь он увидит слезы на лице у него, у Миши, который не желает ему ничего рассказывать и, конечно, все расскажет.

Он постоял немного, чтобы успокоиться, прийти в себя, и, когда пробило четыре, робко вошел в подъезд, как ровно в пять входил обычно к господину Пошалаки.

Теперь Миши уже знал, что надо позвонить, и, когда дверь открыла старая служанка с очень добрым лицом, он сначала не узнал прихожей, с недоумением посмотрел на множество дверей, но наконец увидел вешалку, которая оказалась зеленой, а не красной, как ему помнилось, и стена под ней была затянута не красным, а зеленым сукном.

Старая служанка молча посмотрела на него и провела в комнату Орци, который вскоре вышел к Миши.

— Так что мы будем теперь делать? — схватив гостя за руку, возбужденно спросил Орци.

— Добрый день, — машинально произнес Миши заранее приготовленное приветствие.

Орци даже не улыбнулся, он был необыкновенно серьезным.

— Добрый день, — отозвался он.

— А что надо делать? — спросил Миши.

Утратив всю свою рассудительность, Орци заговорил, захлебываясь от восторга:

— Только что вернулась из табачной лавки Фа ни. Она подала обед, вымыла посуду и пошла туда. Подумай-ка, вчера днем кто-то уже получил…

— Что получил? — вскричал Миши.

— Выигрыш!

Замолчав, они уставились друг на друга.

— Продавщица в табачной лавке говорит, что тот тип еще в среду приходил к ней за выигрышем, а она сказала ему, что выплатит только в субботу. Побоялась, как бы еще кто-нибудь не явился за деньгами, но таблицы тиража провисели четыре дня, никто больше не пришел, и она выплатила тому типу.

Сплетя пальцы, Миши тупо смотрел на Орци.

— А сейчас дома нет ни папы, ни мамы, я просто не знаю, что делать. Фани, Фани, идите сюда!

В комнату вошла уже знакомая Миши старая служанка и тотчас принялась причитать с таким отчаянием, словно у нее самой украли деньги.

— Ах, боже, боже мой, создатель всемилостивый! — ломая руки, восклицала она. — Хоть бы барин был дома. Ах, господи, как это барчук не сказал мне раньше! Я бы еще вчера сходила туда. О господи, это просто ужасно, и продавщица в лавке какая-то чудная, сама не знает, кому выплатила выигрыш.

Сжав голову обеими руками, старая Фани металась по комнате. Ее отчаяние потрясло Миши, который только теперь начал понимать, что произошло страшное несчастье, раз оно повергает в ужас даже посторонних людей.

Тут старая служанка предложила ему сесть. Он сел и слушал, как она во второй и третий раз слово в слово повторяла свою историю: откуда она знает продавщицу в лавке, сколько раз в год покупает лотерейные билеты и сроду не выигрывает, лишь деньги переводит понапрасну, но больше чем по десять крейцеров не тратит, да и то когда сон хороший приснится или вынет из ящика, что стоит в лавке, пять номеров «на счастье». Но какие только билеты она ни покупала, а выигрыша нет как нет. Один раз маленькая племянница вытянула билетик из ящика — ведь ребенку невинному счастье само в руки идет — и тогда номера эти выиграли, но только в венской лотерее, а у нее оказалась пражская…

Миши упорно молчал, а Орци не знал, что делать.

— Куда пропал Гимеши, куда запропастился этот Гимеши? — то и дело восклицал он, нервно смеясь и вскакивая с места.

Так пролетел незаметно целый час.

Когда часы в соседней комнате пробили без четверти пять, Миши поднялся, ему пора было уходить.

— Высокий такой господин выигрыш получил, усы у него подкручены, а волосы курчавые, — сказала тут старая Фани.

И Миши сразу представилось, как в лавку входит господин Янош, протягивает свой чемодан и туда сыплются пачки денег, а сегодня он сам держал этот чемодан в руках…

Он чуть не лишился сознания. Разрыдался и, стыдясь своих слез, выбежал в прихожую. Кое-как надел пальто. Старая Фани его удерживала, Орци тоже просил остаться: вот-вот придут родители и что-нибудь предпримут. Правда, он пригласил Миши к четырем, зная, что в это время никого не будет дома, хотел устроить заседание президиума, ему, конечно, и в голову не приходило, что дело так обернется.

Подавляя рыдание, всхлипывая и размазывая кулаком по лицу слезы, Миши спустился по лестнице и побежал по улице. Потом свернул направо, во двор театра.

У него еще хватило сил посмотреть афишу, и, к своему великому удивлению, он прочел, что сегодня опять дают «Удальцов». Забыв тут же о театре, он помчался через сад к сапожной мастерской.

Как теперь показаться на глаза господину Пошалаки? Миши ревел до изнеможения. Старый господин, конечно, все уже знает. Он, верно, спросил о брюннской лотерее свою старую служанку, толкующую сны, а она в курсе дела, ведь дебреценские кумушки только и судачат о том, что по брюннской лотерее выиграли пять номеров и какому-то мошеннику выдали целый чемодан денег.

Чтобы попасть к рынку, возле которого жил господин Пошалаки, надо было с улицы Чапо свернуть налево, но Миши не решился туда идти и направился к коллегии.

В дверях коллегии стояли три мальчика, один живущий не в пансионе и двое из двадцать первой комнаты. Мальчик из двадцать первой сразу спросил, не хочет ли Миши пойти в театр.

В театр? Миши ни разу там не был, как же кто-то отгадал его желание?

— Я расхотел идти, — сказал мальчик, — думал, что будет «Красный кошелек». Вот билет, я купил его за десятку. Если хочешь, возьми, я продам.

Всю жизнь Миши мечтал попасть в театр и сейчас не смог устоять, достал кошелек. Вынув оттуда десятикрейцеровую монетку, отдал мальчику.