Будь честным всегда

Миши растерянно оглянулся.

— Вот это да! Ура! — закричал Бесермени и схватил краску.

Мальчик грустно побрел к двери, в душе шевельнулось новое сомнение: не надо было оставлять краску!

Коридор — широкая открытая галерея, пол ее выложен красным кирпичом, таким багрово-красным, какого нет больше нигде, только в Дебрецене. У них в деревне кирпичи совсем желтые, болезненно-бледные, так что он всегда с восторженным удивлением смотрел на кирпичи галереи: отчего они такие кроваво-красные? Он даже не решался слишком сильно наступать на них — они так окрашивают подошвы, что потом за тобой еще шагов на десять тянется красный след.

Миши посмотрел во двор, он никогда не упускал случая взглянуть лишний раз с такой головокружительной высоты.

Там, внизу, в самой середине двора, под низкорослыми деревцами, стоял колодец. В коллегии сегодня не было послеобеденных занятий, и двор был пуст, только иногда то тут, то там проходил кто-нибудь из гимназистов. Даже с такой высоты видно было, как поблескивают латунное колесо и выходящая из колодца длинная труба. Эта труба всегда волновала воображение мальчика. Она напоминала ему лежащую овцу с дюжиной сосков вдоль живота. Когда, прикрыв ладонью конец трубы, качаешь воду, она бьет из отверстий тонкими струйками; ребята припадают к ним и сосут отдающую железом колодезную воду.

Не надо было говорить, что у него есть краска. Никто не знал, что он купил себе новую, а если б и узнал, то он так хорошо ее спрятал, что не найдешь, а если бы кто и нашел… Все равно не полагается рыться в чужом ящике, и даже если бы кто и присвоил ее, то старший по комнате обязательно заставит купить новую… Ну а теперь, когда сам отдал, уже все равно…

Миши свернул влево, на лестницу старого здания коллегии, и, как воробей с ветки на ветку, запрыгал вниз по темным деревянным ступенькам. Но чувство досады и раздражения не проходило. На втором этаже, перед классом пения, он остановился и посмотрел на замочную скважину — очень хотелось в нее заглянуть. Шел урок пения; несколько мгновений мальчик прислушивался к странным звукам, доносившимся из-за двери. В классе мучительно разучивали гаммы, но он не знал, что это такое. Вытянув шею, как дикий козлик, который слышит незнакомый шум, он постоял немного и заторопился дальше.

Сбежав на первый этаж, он выскочил из коллегии, как птичка из клетки.

В коллегии Миши жил всего месяц. В прошлом году он здесь только учился бесплатно, а квартировать ему приходилось в одной семье. Зато в этом году получил право и жить и питаться в коллегии. Вот так и попал он в это большое мрачное здание.

Вообще-то он очень гордился своей коллегией. Его младшего брата родители определили учиться в Патак. На будущий год Миши угрожало то же самое, так как Патак был ближе, чем Дебрецен. Но Миши уже успел заразиться дебреценским «патриотизмом» и был уверен, что нет на свете коллегии лучше. Задрав голову, мальчик посмотрел вверх на высоченное здание с колоннами, над капителями которых виднелись странные каменные маски; гладкие или с курчавыми греческими бородами, они всегда задерживали его внимание. А внизу, на крутом склоне, стояла крытая соломой палатка со всякой снедью. Миши только окинул взглядом маленькие булочки с надрезанными спинками, крохотные розанчики и бледные яблоки, но обычно он ничего здесь не покупал, в его маленьком кошельке с защелкивающимся замочком оставалось всего сорок пять крейцеров, и, зажав его в руке, он вспомнил, что через неделю нужно платить тетушке Чигаи шестьдесят крейцеров. Он никак не мог себе представить, где возьмет эти деньги. От одной мысли об этом его охватывал ужас.

Задумавшись, Миши брел вдоль садовой ограды, рассеянно проводя пальцем по чугунным прутьям, и смотрел на огромное здание кафедрального собора. Не нужно было отдавать в переплет книгу, из-за нее у него теперь нет денег. Но тогда ему казалось, что он не сможет ни жить, ни учиться без этой книги. Он был словно в сильнейшей лихорадке и не мог побороть желание иметь книгу. В течение целого месяца он спокойно проходил мимо лавок со всякой снедью, не позволяя себе съесть ни яблочка, ни сливы, ни одного ломтика арбуза, ни одной булочки, сдобной подковки или даже турецкой тянучки. Но отказать себе в желании иметь собственный дневник было невозможно… Сейчас, правда, когда тетушка Чигаи должна вот-вот появиться с его выглаженным бельем, он просто не знал, что ему делать…

Миши вошел в ботанический сад, расположенный рядом с коллегией. Такой он был неказистый, этот сад, и никогда ему особенно не нравился. Бывает он здесь редко. Его раздражает, что возле каждого растения торчит табличка. Конечно, он не прочь узнать названия этих растений, но ведь все надписи сделаны по-латыни, и за целый год он не запомнил ни одного.

Миши читал учебник, но мысль о тетушке Чигаи не выходила у него из головы. Все время ему представлялось, как эта тихая, кроткая женщина, застенчиво улыбаясь, приносит его тщательно выстиранное белье, и неправильные глаголы никак не запоминались.

Долговязые богословы в черном неторопливо прохаживались по саду и тоже что-то учили, но младших гимназистов, и тем более второклассников, ни одного не было. Все они играли в мяч на заднем дворе коллегии. Миши почувствовал себя совершенно несчастным из-за того, что он вынужден быть здесь один. Ему стало так грустно, что он не мог сосредоточиться на латыни. Бесермени не учится, а уничтожает его краску… Эта рана все еще давала себя знать; а его единственный друг Гимеши и тот изменил ему. Гимеши живет на улице Петерфиа, на самой окраине города, почти у леса, в такой странной квартире, какой нет в целом свете. Просто удивительно, как они с бабушкой помещаются в своей крохотной комнатенке, расположенной прямо над аркой. Да и никто другой не смог бы жить в комнате с таким низким потолком, но Гимеши еще совсем маленький, даже немного меньше и тоньше самого Миши, зато очень смелый, дерется обычно головой, налетит, словно таран, и ударит противника прямо в живот, даже самые большие разбегаются. Свою фамилию он пишет «Гхимешши», а все зовут его просто Гимеши. Это имя стало для Миши таким близким, что он думал о нем каждую минуту, хотя отчетливо и не осознавал своей привязанности. Миши то и дело заглядывал в учебник, пытаясь затвердить, что «…прочие формы образуются правильно от основных форм — fero, tuli, latum, ferre (нести) — следующим образом…».

Он хотел это запомнить, но ничего не получалось. Мальчик впомнил о родителях, и сердце у него защемило: он не может попросить у них денег, ведь они и сами нуждаются. Здесь, в коллегии, он ест мясо и всякие лакомства, а дома едят жидкий картофельный суп. Он машинально повторял латинские спряжения, а щеки у него горели от стыда — и зачем он только отдал в переплет эту книгу? Мама, конечно, прекрасно знает, что первого числа ему нужно заплатить тетушке Чигаи шестьдесят крейцеров, но она совершенно спокойна, думая, что у него есть еще целый форинт, а то и больше, она и не подозревает, что он купил Чоконаи за тридцать крейцеров, и Альбом исторической галереи за пять, и писчую бумагу за пятнадцать, а переплет книги обошелся ему в двадцать крейцеров, за краску и бумагу для рисования он заплатил тринадцать — итого восемьдесят три крейцера. Не купи он всего этого, у него сейчас были бы деньги, и он заплатил бы тетушке Чигаи шестьдесят, и, кроме оставшихся сорока пяти, у него было бы еще двадцать три крейцера на яблоки или на что угодно.

И зачем он только купил Чоконаи… И дневник в переплет отдал… Но книга о Чоконаи такая толстая, а у него никогда еще не было настоящей книги, кроме той, которой его наградили в первом классе после экзаменов. Она называлась «Тысяча и одна ночь», но он оставил ее дома и теперь очень беспокоился, как бы его младшие братья не порвали и не испачкали ее, ведь дома невозможно за всем уследить: Бела очень легко может выдвинуть ящик комода и достать оттуда книгу. Конечно, он пообещает, что будет осторожно с ней обращаться, но, когда Миши приедет на каникулы, наверняка вся книга будет замусолена, красивые картинки вырваны, потому что четвертый братишка совсем еще малыш, читать не умеет, только все рвет. Может быть, книги уже и в помине не будет: по соседству живет Йошка Кочиш, который все крадет. Это он украл инструменты у дяди Миши, когда тот приезжал к ним на лето. У него были такие замечательные сапожные инструменты, а этот Йошка Кочиш украл. А когда у него их нашли, то его отец, старик Кочиш, сказал: «Птичка принадлежит не тому, кто выпустит, а тому, кто поймает».