Страница 3 из 64
Но теперь он то и дело бегал к витрине посмотреть, там ли еще книга.
Как-то утром он был страшно напуган: он увидел, что возле лавки стоит приказчик и открывает витрину. Затаив дыхание, мальчик издали следил за ним: не Чоконаи ли ему понадобился?
Но приказчик стал одну за другой снимать с витрины все книги, складывать их в высокие стопки и относить в лавку.
Посмотреть, что будет дальше, мальчик уже не мог — зазвонил звонок, и пришлось идти в гимназию. Но на первой же перемене он выскочил за ворота коллегии и что было сил помчался к лавке. Витрина была пуста и приказчик не спеша выметал из нее перьевой метелочкой густую пыль.
Мальчик только взглянул на витрину и не переводя дыхания побежал обратно.
В тот день он не мог сосредоточиться на уроках, стараясь угадать, что произошло с книгами, которые приказчик убрал с витрины. Наверное, мимо лавки проходил какой-нибудь богач, увидел книги и сказал: «Я покупаю все!»
Сердце у мальчика ныло, словно у него умер брат или кто-то, кого он очень любил. Лишь спустя несколько дней он решился приблизиться к лавке и с удивлением обнаружил, что на витрине полно книг, да еще таких, каких он не видел никогда в жизни! Поздно ночью, лежа без сна, мальчик догадался: книги сняли с витрины только потому, что хозяину лавки не удалось их сбыть. Ведь старик Хармати всего-навсего бакалейщик, а букинистическую лавку открыл недавно, после того, как скупил в городской типографии залежавшиеся книги. С тех пор, ужасно злой, он торчит в дверях своей лавки и, только когда к нему забредет покупатель, становился приветливым. Он и велел теперь заменить книги: а вдруг новые больше понравятся прохожим? Но лавка была в неудачном месте — мимо нее никто не ходил, кроме девушек-служанок с бидонами в руках, да одного учителя, возвращавшегося домой этой дорогой.
И вот к середине октября желание иметь книгу настолько завладело мальчиком, что он решился, наконец, войти в лавку и, пунцовый от смущения, обратился к приказчику, который вытаращил на него глаза: «Будьте так добры, на витрине я видел одну книгу, Чоконаи, посмотрите, пожалуйста, может быть, ее еще не купили».
Приказчик нашел книгу и попросил за нее тридцать крейцеров, что немало удивило мальчика: он приготовился к самому худшему, к тому, что книга будет стоить целый форинт — все его состояние.
Он бежал со своей книгой, словно собачонка, которой бросили лакомый кусок: кость она обычно грызет тут же, под столом, но, если ей достанется что-нибудь особенно вкусное, она убегает, остерегаясь, что хозяин заметит свою ошибку и отнимет у нее лакомство…
Но оказалось, что это вовсе не та книга, о которой мечтал мальчик: в ней были не стихи Чоконаи, а какие-то разглагольствования о его жизни. На первой же странице он прочитал такое, из чего не понял ни слова: «Благодаря развитию психологии подтвердилась истинность предположения, что духовные качества передаются по наследству точно так же, как и физические; интересным примером такой духовной наследственности может быть Михай Чоконаи-Витез…»
Множество раз перечитывал он это предложение, но так ничего и не понял.
Да и весь остальной текст был нелегким — быстро и не прочтешь. И все таки маленький гимназист был счастлив, что купил эту книгу. Он часто смотрел на титульный лист, где сверху, в правом углу, твердым почерком вывел свое имя: «Михай Нилаш, 1892 год». В нижней части листа стояла синяя замысловатая печать: «Юрист Эден Шпиц», которую мальчик безжалостно перечеркнул.
Он испытывал невыразимое наслаждение от сознания того, что у него есть купленная им самим настоящая толстая книга, на которой написано его имя.
А теперь в его ящике было и еще кое что. У одного из своих одноклассников он купил за пять крейцеров несколько репродукций из Альбома исторической портретной галереи, которые тот наверняка стянул из дома и продал на перемене, пообещав принести еще. Этого мальчика звали Имре Келемен — вообще-то он был неважным учеником. На эти пять крейцеров он тут же купил два яблока и булочку и съел их прямо на глазах у Миши, вмиг разделавшись с пятью монетами. Зато Миши был несказанно счастлив: отныне в его ящике поселились рыцари и короли, и, как только альбом попадался ему на глаза, его охватывала радость. Он даже решил, что перерисует все портреты, и купил уже пять листов бумаги для рисования.
Но самое последнее и самое главное его сокровище превосходило все остальные.
Когда в прошлом году Миши жил у учителя, на улице Надьмештер, он нашел там в чулане книгу в пергаментном переплете — мальчишки играли ею вместо мяча. Как только книга попалась ему на глаза, он тут же решил ее присвоить. Собственно, нужна была ему не сама книга, заглянув в нее, он увидел, что она написана по-латыни, а латынью маленький гимназист был сыт по горло и в школе, — Миши нужен был переплет! Ужасно хотелось им завладеть. Три воскресенья подряд мальчик провел у учителя, и вот страсть победила: улучив момент, он с большим трудом выдрал книгу из переплета, бросил ее в чулане, а переплет спрятал под пиджак.
Не попрощавшись толком с хозяевами, Миши побежал в коллегию. Никому и ни за что на свете он не показал бы свое сокровище! Но ни спать, ни учиться он не мог до тех пор, пока не купил пятьдесят листов белой бумаги и не пошел к переплетчику, который живет на улице Дарабош, рядом с домом, где родился Чоконаи, и не попросил переплести все пятьдесят листов в роскошный пергаментный переплет.
Как лелеял Миши эту книгу в красивом желтоватом переплете! Вытирал рукавом царапины и остатки земли, напоминавшие о времени, когда она была мячом… Он хотел записать в нее все на свете. Когда мальчик смотрел на книгу, его начинало лихорадить: он хотел написать что-нибудь такое прекрасное, такое, чего никто еще никогда не писал… Что это будет он не знал, но обязательно должно быть что-то совершенно необыкновенное… На первой странице он написал свое имя и оформил ее как титульный лист. Заглавие мальчик выбрал совсем простое: «Заметки». Уж к этому никто бы не мог придраться. А в середине страницы крупным энергичным почерком опять написал свое имя: «Михай Нилаш», под ним — «Дебрецен», а еще ниже — «1892 год».
Но дни проходили за днями, а Миши больше ничего не написал.
Он боялся, что кто-нибудь заглянет в его книгу, прочитает… начнет критиковать, еще и донесет на него… украдет… или высмеет. Да и самому-то ему книга уже не очень нравилась… Первый лист не казался таким красивым… Для второклассника гимназии, правда, и это было неплохо, но он ведь хотел, чтобы было так хорошо, как бывает только во сне… Теперь он уже видел, что написано было ничуть не лучше, чем в обычной школьной тетрадке, а ведь он думал, что в этой книге будет писать в сто раз лучше. Так что, кто ни посмотрит, сразу же воскликнет: «Вот это да!»
Какое там красиво!.. Вышло даже хуже, чем в школьной тетради, потому что там надо было стараться, здесь же ему хотелось писать смело, а получились какие-то детские каракули. Этот титульный лист заставил его страдать, заставил разочароваться в своих способностях… И все-таки к страданию примешивалась радость: книга представлялась ему то какой-то трудной задачей, которую надо было решить и которую он в конце концов решит, то крепостью, взятие которой должно прославить его имя…
Бесермени шевельнулся, Миши вспыхнул и покосился в его сторону.
Нет-нет, можно не беспокоиться, Бесермени на него не смотрит.
Но зачем же тогда он торчит здесь, в то время как все остальные играют в мяч на заднем дворе или пошли в Большой лес, на песчаный холм? «Уж не краска ли ему опять понадобилась?» — с испугом подумал Миши. Вчера он купил прекрасный кармин у Понграца за пять крейцеров, а Бесермени, вероятно, заметил краску и теперь попросит немного порисовать, а потом как и в прошлый раз, всю изведет — только ее и видели.
Миши хотел поскорее улизнуть в ботанический сад со своим учебником, но, как только он захлопнул ящик, Бесермени окликнул его: