Госпожа удача

Хрустя свежей рубашкой, сверкая ботинками и благоухая одеколоном, Огилви сел в машину и поехал в штаб дивизии. Командира дивизии он не застал: тот как отправился вчера вечером в Симфи по делам, так до сих пор и не вернулся. Как проходил разговор подполковника с начальником штаба полковником Кутасовым, что сказали друг другу двое офицеров — неизвестно, так как впоследствии оба никому не передавали содержание этого разговора. Известно лишь, что подполковник покинул кабинет в мрачном расположении духа и всю обратную дорогу вел машину так, словно на всем Острове он был один, как Робинзон.

Штаб полка встретил своего командира веселой суетой. Готовились бумаги, звонили телефоны, везде, где были телевизоры, они работали, передавая радостные сообщения о ходе воссоединения Крыма с братским Советским Союзом.

Подполковник плюнул, развернулся и, на ходу расстегивая китель, направился в офицерский коттедж, где достал из бара бутылку виски, налил себе полный стакан, выпил и повалился на кровать.

Через какое-то время его разбудил Кузьмук.

— Что, уже? — прохрипел Огилви.

— Никак нет, сэр! — ответил Кузьмук. — Там пришли ротмистр Кретов и ротмистр Белоярцев…

— Ну? — Подполковник приподнялся на локтях. — Гони их.

— Ваше благородие! — Белоярцев оттер денщика в сторону. — Извольте встать и выслушать! Только что советским истребителем был сбит вертолет полковника Чернока…

Три секунды понадобилось Огилви, чтобы вникнуть в смысл сообщения.

— Полный сбор, — наконец сказал он. — Все. Буду через пять минут.

В реальном времени все вышло несколько иначе, но в конечном счете весь полк был выстроен на плацу, а подполковник стоял перед строем, слегка раскачиваясь с пятки на носок и похлопывая по бедру танковым шлемом. На его рыжую шевелюру падали прямые лучи полуденного солнца, а синие глаза горели, как две ультрафиолетовые лампочки.

Опять же неизвестно доподлинно, что именно сказал своим орлам подполковник Огилви. Но после его речи ни у кого и мысли не возникло оспорить команду «По машинам!». Через полчаса в расположении полка было пусто. Танковая колонна в сопровождении обеспечивающих машин двигалась в район сосредоточения. На головном танке, свесив ноги в люк, сидел подполковник Огилви, в руке была фляжка с «Лэфройг». Подполковник мучительно размышлял, что же ему делать дальше. Все больше и больше собственная затея представлялась ему безумием, и только природное ирландско-хохлацкое упрямство мешало признать поражение.

Наконец он решил действовать по принципу «ввяжемся, а там видно будет». «Встанем в поле лагерем и подождем, явится ли кто-нибудь по нашу душу. Пошлем разведку в Курман-Кемельчи и Джанкой». Подполковник принял решение и запил его глотком виски. Все-таки он был пьяница, этот крымский танкист.

Командир 217-го парашютно-десантного полка 104-й гвардейской воздушно-десантной дивизии тоже был наполовину украинцем, тоже подполковником и тоже пьяницей. Бывают в жизни совпадения.

На службу иные люди кладут жизнь. Подполковник Романенко положил на службу все, что мог, с прибором и без. В тот момент, когда подполковник Огилви выводил свой полк в район сосредоточения, подполковник Романенко принимал хлеб-соль от городского головы Курман-Кемельчи. Осушив стопарик чистой, как детские слезы, водки, Романенко выдохнул, занюхал кусочком каравая и произнес знаменитое «Русские после первой не закусывают».

Хотя нет — он это делал в тот момент, когда Огилви еще валялся на кровати. Когда крымский танкист уводил свой полк, торжественный банкет в ресторане «Таврида» был в самом разгаре, и подполковник Романенко возглашал тост в честь воссоединения русского народа. Тост был встречен общим ликованием караимов, составлявших большинство жителей Курман-Кемельчи (правда, ликование слегка потускнело после приказа Романенко снять со здания мэрии «эти тряпки» (вымпел с караимским гербом и русский трехцветный флаг), подняв вместо них красное знамя. За красное знамя выпили отдельно.

Солдатам и офицерам 1-го отдельного бронемобильного батальона и 1-го противотанкового дивизиона Алексеевской дивизии ни выпить, ни закусить не предлагали. Приняв у них сдачу, их заперли на хоздворе, который наскоро обнесли колючей проволокой и оставили там под охраной роты капитана Суровцева. Жители Курман-Кемельчи позаботились и об этой роте: грузовик безалкогольного пива и копченых сосисок, дар предпринимателей города, был предоставлен десантникам в полное их распоряжение.

В отличие от подполковника Романенко, для которого принятие ключей Курман-Кемельчи, а затем и Джанкоя, было сплошным удовольствием, для майора Грибакова оно оказалось делом хлопотным. Но майор не возражал. Он ни словом не обмолвился о том, что неплохо бы комполка самому заняться делами или хотя бы выделить кого-нибудь Грибакову в помощники. Мотив его поведения был прост: Грибаков предоставлял своему шефу возможность самому вырыть себе могилу. Надежную и глубокую. И когда подполковник Романенко в нее свалится, очень важно, чтобы на глазах у начальства оказался надежный и исполнительный офицер, который сумеет взять полк в свои руки.

Полковник Волынский-Басманов, командир Марковской дивизии, как раз скрашивал себе тяготы домашнего ареста, обедая с майором Жоховым, начальником штаба 161-го парашютно-десантного полка, когда в гостиную вошла жена князя Элен и тихонько сообщила супругу, что полковник Чернок погиб.

Князь получил от Чернока тяжелое наследство. Оно напоминало чемодан без ручки, внутри которого тикает бомба с часовым механизмом. Короче говоря, командир Марковской дивизии полковник Волынский-Басманов согласно боевому расписанию получил верховное командование.

Случись такая радость еще полгода назад, полковник был бы на седьмом небе. Но — ах, незадача! — в сложных перипетиях современной политики нередко случается так: вчера — на коне, а сегодня — под конем. Поэтому в переломные моменты лучше быть в стороне от всякого рода коней и прочих ездовых животных.

Придерживаясь этого принципа, Волынские-Басмановы пережили Грозного, Годунова, всех самозванцев, и даже Романовых. С Божьей помощью князь Волынский-Басманов надеялся пережить и эту власть.

И вдруг — командование… Вот только этого ему и не хватало. И без того полно проблем: унизительный домашний арест, этот уже напившийся майор, шаткая ситуация… Одно подозрительное слово — и князь отправится на гарнизонную гауптвахту. И что есть командование в данной ситуации? Фикция. Никакой реальной власти. Зато реальна возможность попасть под огонь. Вон, Чернок летал — и долетался. Нет, благодарю покорно, мы уж как-нибудь так, потихоньку. Потерпим пьяного майора, поскучаем несколько дней дома. Незачем слушать паникеров, вопящих о катастрофе. Советские военные — не исчадия ада, а вполне нормальные люди. Взять, скажем, майора… Что, крымцы не пьют? Пьют! Простительная человеческая слабость. Разве в городе происходит нечто ужасное? Творятся разрушения? Имеются жертвы? Нет, все тихо и мирно. Ну, а если солдатики разграбят несколько жидовских или греческих лавчонок, то ничего страшного не случится.

Н-да, конечно, лучше было бы, останься здесь советский командир полка, а не его начштаба. Тот набрался уж как-то очень быстро, скучно и безобразно. Командир, майор… Белов? Нет, Беляев… да, Беляев! — показался князю разумным молодым человеком. Контакт с ним пригодился бы. Интересно, он женат? Можно было бы даже, например, выдать за него младшенькую, Ивонн… Или средненькую, Арлетт… Или даже старшенькую, Полин… Дочерей у полковника было достаточно, чтобы завести полезные связи во всех слоях крымского высшего света, но раз такой поворот — то и в СССР наверняка есть своя «аристократия», среди которой ценится истинно дворянское происхождение.

Кстати, и сам Волынский-Басманов подумывал о женитьбе. Развод, конечно, плохо отразился бы на его репутации, но князя теперь больше беспокоило то, что на нем род Волынских-Басмановых прервется. Уж лучше развод.