Страница 59 из 64
Над Темрюком восьмерка набрала высоту в 4 тысячи метров. День был ясный, и летчики отчетливо видели не только весь Таманский полуостров, но и Новороссийск, и Керчь, и юго-восточный берег Крыма. Противника на этой высоте Покрышкин не обнаружил и, приказав капитану Лукьянову, который вел пару прикрытия, остаться на высоте, сам с молодыми спикировал на 2 тысячи метров.
Внимательно глядя в сторону солнца, он заметил отдаленные зенитные разрывы. Значит, где-то близко враг! Майор удвоил внимание и вскоре различил пару «мессершмиттов». Гитлеровцы искали советских штурмовиков и не заметили истребителей. Отлично! Такая ситуация вполне устраивала майора: можно было дать урок ученикам.
Пропустив «мессершмиттов» ниже себя в стороне, он предупредил по радио: «Внимание!» — и бросился на врага сверху сзади. Молодые летчики не отставали. Покрышкин вплотную подошел к гитлеровцам и в упор расстрелял ведомого. Ведущий немецкий истребитель рванулся в сторону и сделал переворот. Чистов погнался за ним, но от сильного волнения не смог как следует прицелиться, и гитлеровец ушел из-под удара. Сконфуженный, Чистов вернулся в строй ни с чем.
Собрав восьмерку, Покрышкин продолжал ходить над полем боя, выискивая новую добычу. Противник не заставил себя долго ждать: вскоре летчики увидели на высоте 2 тысяч метров четверку «мессершмиттов», стремительно шедших курсом 90 севернее станицы Анастасиевка. За ними прошмыгнула пара «фокке-вульфов». Куда они?..
Голубев пригляделся и обнаружил внизу группу советских штурмовиков «ИЛ-2», которых наши летчики в просторечии звали «горбатыми». Восьмерка для того и вылетела, чтобы прикрыть их. Значит, надо немедленно доложить майору, что фашисты атакуют «горбатых» и... Но пока Голубев рассуждал, Покрышкин уже приказал по радио: «Следите. Атакую!» — и развернул свой самолет в хвост немецкому ведущему. Чистов четко повторил маневр. Цветков и Голубев ринулись за ними. Гитлеровцы тут же повернули на запад. Покрышкин устремился за ними. Расстояние быстро сокращалось: советские истребители обладали преимуществом в высоте и теперь, постепенно снижаясь, набирали скорость.
Один из гитлеровцев пытался отразить атаку на ведущего. Тогда Покрышкин круто развернулся на него. Тот, увидев прямо перед собою острый нос советской машины, бросился вправо, невольно подставляя под обстрел всю несущую площадь. Покрышкин неторопливо прицелился и дал очередь со ста метров. «Мессершмитт» клюнул носом, задымился и врезался в землю.
Ведущий самолет, который тщетно пытался спасти сбитый Покрышкиным гитлеровец, тоже не ушел. Ведь на тысячу метров выше, немного в стороне, бодрствовала пара Лукьянова, и оба летчика оттуда отлично видели весь ход боя. Как только Покрышкин начал бой с ведомым истребителем, Лукьянов спикировал на ведущего. Тот ринулся вниз, прижимаясь к самой земле. Лукьянов последовал за ним и уже на бреющем расстрелял в упор. Немецкий истребитель воткнулся в землю.
Голубев от восхищения чуть не подпрыгнул в кабине. Он чувствовал себя счастливым человеком: велика честь попасть в полк, где летчики дерутся так артистически. На мгновение у него мелькнула мысль: а может быть, этот бой не обычный, а нечто из ряда вон выходящее? Могло же ему попросту повезти! Вот, наверное, на земле будет торжество!
Но когда самолеты сели, Покрышкин обратился к летчикам самым обычным тоном, словно они вернулись с заурядного тренировочного полета:
— Голубев, расскажите по порядку все, что видели.
И начался подробнейший разбор полета. Покрышкину важно было установить, как молодые летчики восприняли бой, насколько остра их реакция, как они поняли его маневры. Результатами он остался доволен, а когда летчики уже расходились, вдруг сказал Голубеву:
— Вот что. Будете летать со мной ведомым. Понятно? — И, помедлив, добавил: — Имейте в виду, раньше со мной летал тоже Голубев. Старшина. Расспросите летчиков. Они вам расскажут, что это был за человек. Замечательный человек и превосходный летчик... Но летать со мной трудно. И опасно. Того Голубева немцы сбили. Понятно? Так что подумайте. Неволить не буду.
Он говорил, как всегда, отрывисто, грубоватым баском, искоса наблюдая за старшим сержантом: не струсит ли? Голубев тряхнул курчавой головой.
— Волков бояться — в лес не ходить!
Покрышкин протянул ему руку.
— Сразу видно сибирского охотника! Мы ведь, кажется, земляки?
— Так точно, я из Ачинска.
— Ив Новосибирске бывали?
— В тридцать четвертом году ездил на слет авиамоделистов.
— Вот как! И что же?
— Третье место по фюзеляжным моделям.
— Неплохо, — одобрительно сказал Покрышкин. — Когда-то и я этим занимался. Там же, в Новосибирске. Только было это года на три-четыре раньше...
Майор на мгновение задумался. Но время было дорого, и он оборвал разговор:
— В общем ясно. Доложите комэску, что я беру вас ведомым.
Голубев поделился новостью с друзьями. Они поздравили его, и только Березкин хмурился: его все еще не пускали в бой. Покрышкин поручил ему перегонять новые самолеты с тыловых баз на аэродром полка, и Славик с горечью говорил, что, видно, такова уж его судьба — быть «воздушным извозчиком» на войне.
Все же Березкин продолжал добиваться своего. Он постоянно толкался среди опытных летчиков, надоедал им своими вопросами, внимательно слушал рассказы пилотов, только что вернувшихся с задания, что-то записывал при этом, часами сидел над учебниками, часто ходил к техникам, ремонтировавшим самолеты, и подолгу глядел, как они копаются в моторах.
А Покрышкин не выпускал Славика из поля зрения. «Он еще будет истребителем, только не надо торопиться», — сказал Саша однажды начальнику штаба полка, когда тот, просматривая списки личного состава, спросил, стоит ли держать на аэродроме человека, который не летает в бой.
Теперь, когда воздушные схватки над Кубанью завязывались все реже, у летчиков было больше свободного времени. И Покрышкин каждый день заставлял своих учеников проводить воображаемые воздушные бои. С моделями самолетов в руках они то кружились на месте, то поднимались, то приседали, стараясь перехитрить друг друга и словчить так, чтобы вывести свою модель в хвост модели «противника». Увлекаясь, они порой горячились, спорили. И тогда Покрышкин сам брал модель и красивым, почти неуловимым движением выводил ее в самое выгодное положение. Крохотный самолетик словно парил в воздухе, как хозяин воображаемого поля боя.
Потом Покрышкин заставлял учеников в сотый раз чертить схемы воздушных маневров и требовал, чтобы каждый умел толково, точно и кратко их объяснить. Некоторые летчики еще не владели лаконичной и четкой военной речью, и это сердило Покрышкина: он не терпел штатской рыхлости.
— Учитесь говорить, — требовал он. — Развивайте дар речи. Понятно? Я не требую, чтобы вы были краснобаями и говорили цветисто. Но летчик обязан толково, четко и ясно излагать свои мысли. Кто мямлит, заикается на земле, тот и в воздухе будет мешкать. А замешкаешься в воздухе, и через три секунды ты — мешок мяса с костями.
Майор настаивал, чтобы летчики больше читали. Сам он с детства сберег привычку в любой обстановке хоть час, хоть полчаса в день побыть с книгой. Некоторых удивляло, когда они заставали Покрышкина после третьего или четвертого боевого вылета где-нибудь в укромном уголке аэродрома над томиком Толстого или Бальзака.
Книги он ухитрялся добывать всюду — в любом полуразрушенном селе отыскивал остатки какой-нибудь библиотеки, либо чудом сохранившуюся этажерку с книгами в доме неведомого книголюба, либо груду старых журналов на чердаке школы.
— У Саши нюх на книги, — добродушно говорил Труд, не питавший к чтению особого пристрастия, но уважавший привычки своего учителя и друга. — Он идет по улице и чует, где литература лежит.
Однажды Покрышкин принес молодым летчикам изодранный томик стихов Есенина и сказал;
— Стихи тоже нужны летчику. Советскому летчику, — подчеркнул он. — Есенина в свое время ругали. И правильно, по-моему, ругали: у него много заупокойного. Но как любил он Россию!.. Вот почитайте... Стихи помогают драться. И вовсе не обязательно, чтобы они были про то, как пушки стреляют и как самолеты пикируют. А вот вы прочтете про березки, про солнце, про русскую деревню — и сразу злее станете... Это и надо нам сейчас. Правильно?..