Страница 119 из 151
— Скажи Ансису, что «Дядя» ушел, — шепнул Кирсис.
— Понятно, — ответил тихо чистильщик, даже не посмотрев на Кирсиса.
Через несколько минут Кирсис заплатил ему по таксе и ушел. На его место сел другой клиент, и чистильщик с той же ловкостью принялся за дело.
Кирсис продолжал ходить по городу. Ему было ясно, что только счастливый случай может спасти его от ареста. Он почти схвачен — в тот момент, когда агенты гестапо найдут это необходимым, его арестуют хоть посреди улицы. Пока еще они надеются что-нибудь выведать. Нельзя лишать их этой надежды, надо оттягивать развязку до вечера. Кирсис купил в киоске газету и, сев на скамейку бульвара, долго читал ее. И пять молодых людей вынуждены были все это время мерзнуть на других скамейках, на некотором расстоянии от Кирсиса, — только один сел прямо напротив, по другую сторону аллеи, и так же, как Кирсис, утомлял свое зрение, всматриваясь в газетные строчки.
«Настал твой конец, Роберт, — думал Кирсис. — От этих не уйдешь. Единственная возможность вырваться из их когтей — это броситься под трамвай или пойти на Понтонный мост и на глазах у этих хлюстов броситься в Даугаву. Но ты этого не сделаешь, нет. Это уже будет капитуляцией. Надо бороться до последней возможности. Может быть, они вовсе не так много знают про тебя. Может быть, бросят в тюрьму или Саласпилский лагерь, будут держать как ненадежного вместе с такими, против кого нет никаких улик. Не исключена возможность, что тебя не опознают, и через некоторое время ты… Если из ста возможностей только одна в твою пользу, и то не стоит бросаться под трамвай или прыгать в Даугаву. Надо бороться до конца».
Дальше сидеть на скамейке не имело смысла. Кирсис посмотрел на часы, разочарованно покачал головой и встал. Через четверть часа он вошел в большую парикмахерскую и стал терпеливо ждать своей очереди. Один из преследователей вошел вслед за ним и тоже стал ждать.
— Побрить или постричь? — спросил парикмахер, когда Кирсис сел в кресло.
— И то и другое. Уберите, как жениха к свадьбе.
— Есть такое дело, — сказал парикмахер.
Через сорок минут, выбритый и остриженный, надушенный и напомаженный, Кирсис вышел из парикмахерской. «Если возьмут сегодня, пусть берут в человеческом виде. В тюрьме успеет отрасти большая борода».
Дальнейший план Кирсиса был таков: сесть на трамвай, идущий в Межа-парк, и ехать до самого конца. У Зоологического сада сойти и проверить, хватит ли храбрости у преследователей войти за ним в лес. Шпики Фридрихсона обычно боялись заходить в чащу. Если и эти такие — остается один шанс на спасение.
Когда Кирсис сошел с трамвая в Межа-парке, было уже темно. Он не сразу пошел к опушке, а некоторое время шагал по Лесному проспекту в сторону Саркандаугавы. В тот момент, когда он хотел перейти улицу и исчезнуть в лесу, два типа опередили его и загородили дорогу.
— Постойте, мы должны проверить ваши документы.
В следующий момент сзади двое схватили Кирсиса за руки и вывернули их, чтобы он не мог сопротивляться.
— Что это значит? — удивленно спросил Кирсис.
— Вы арестованы.
В ту же ночь его стали допрашивать. Дело это начальник политической полиции Ланге поручил хауптштурмфюреру Освальду Ланке. Ему помогали проверенный помощник оберштурмфюрер Кристап Понте и еще один сотрудник помельче, чьи обязанности ограничивались несколькими простейшими операциями, которыми не могли заниматься Ланка и Понте, так как это требовало физических усилий.
Первый допрос…
Роберту Кирсису не было известно, знают ли его противники, кто он в действительности — Антон Румшевиц, Роберт Кирсис или сам «Дядя», — но ему во что бы то ни стало надо было это узнать. Если немцы не знают, кто он, тогда стоит придумывать правдоподобные легенды и пуститься в разговоры. Если же они знают, что арестованный — сам «Дядя» и его настоящее имя Роберт Кирсис, то ничего уже спасти нельзя, и тогда самое правильное — полное молчание. Иначе каждое лишнее слово только продлит ему мучения, потому что противники могут подумать, что за первым словом последует второе и третье, и постараются добиться от него как можно больше. «Если будешь молчать, будешь терпеть один, — думал Кирсис, — а если начнешь говорить, пострадают и товарищи. Что можно говорить и чего нельзя, что пригодится немцам, а что — нет, ты не знаешь. Самый невинный факт может оказаться роковым, если он является единственным недостающим звеном в цепи фактов. И чем меньше ты будешь говорить, тем больше выболтают противники. Только будь готов к тому, что они в любой момент попробуют удивить тебя самой неожиданной выходкой. Каждый вопрос, каждое произносимое ими слово надо выслушивать с полным хладнокровием».
С такими мыслями, готовый на самые страшные муки, предстал перед допрашивающими Роберт Кирсис. В качестве деревенского жителя Антона Румшевица, который нечаянно и не по своей вине попал в беду, он всем своим видом выражал полный недоумения вопрос: как я попал сюда? Он сел на стул, когда ему предложили сделать это, и простодушно посмотрел на Ланку.
— Господин, никак я не пойму, что же это такое… Мне нынче вечером надо сесть в поезд и ехать домой, а теперь, видать, придется еще одну ночь провести в Риге.
— Видать, придется, — ответил Ланка, передразнивая его простонародный выговор. — Я вижу, вы очень торопитесь, вот и мы тоже поторопимся скорее выяснить это недоразумение.
Он с нажимом произнес последнее слово и язвительно улыбнулся. Вдруг выражение его лица изменилось, и он сухо спросил:
— Как вас звать? Имя, фамилия, отчество…
— Румшевиц, Антон, сын Микеля, — спокойно ответил Кирсис. Их взгляды встретились — один наивно-вопросительный, другой — напряженный от еле сдерживаемой злобы и насмешки.
— Румшевиц? — удивился Ланка. — И давно?
— Как давно? — удивился в ответ Кирсис. — Имя человек получает, когда родится, и носит его всю жизнь.
— Не валяй дурака, Роберт! — вдруг раздался за его спиной чей-то голос. Но он был готов и к этой ловушке и, даже не обернувшись, продолжал смотреть на Ланку.
— Вспомни, как мы вместе проверяли электрические счетчики… — продолжал тот же голос.
— Почему вы ему не отвечаете? — спросил Ланка.
— Разве это он со мной? — Кирсис, казалось, совсем растерялся.
— Конечно, с вами, господин Роберт Кирсис, — ответил Ланка. — И почему вы не хотите с ним поздороваться? Должен же «Дядя» узнать одного из многих своих племянников.
— У меня нет никаких племянников, — сказал Кирсис и стал спокойнее. Теперь ему было ясно, что его противники знают все. Вместе с тем он узнал, что его ожидает… Больше не оставалось никаких иллюзий. Единственное, что еще интересовало его, это — кто предатель, кто узнал, что он «Дядя», и сообщил об этом гестапо.
Медленно он повернул голову, посмотрел сбоку на Понте. Этого человека он видел впервые. Так же медленно отвернулся от него и снова стал смотреть на Ланку. Кирсис молчал. Ждал, чтобы тот заговорил первым.
— Ну что? — улыбнулся Ланка. — Кончим с этой игрой? Или начнем опять сначала? Как вас звать?
— Антон, сын Микеля Румшевица. Родился в тысяча девятьсот…
— К черту эти сказки! — заорал Ланка и вскочил со стула. — Или вы идиот, или нас принимаете за идиотов. Вы ведь видите, что мы все знаем, от начала до конца. Не только ваше имя и фамилию, но всю вашу биографию до самых мельчайших подробностей. Если хотите, мы можем вам сказать, когда вы начали действовать под именем «Дядя», когда стали руководить подпольной организацией и что вы делали вчера, позавчера, месяц и год тому назад. Мы знаем все. Ничего нового рассказать вы не можете, но нам надо оформить протокол допроса. Не тяните напрасно. Мне хочется спать.
— Не понимаю, за кого вы меня принимаете, — сказал Кирсис. — Здесь какое-то недоразумение. И кто это наговорил вам таких глупостей, будто я совсем не Румшевиц? Еще что вы желаете узнать?
— О вашей работе — все, — ответил Ланка. — Кто ваши ближайшие соумышленники? Кто основал вашу организацию? Кто будет ею руководить после вашего ареста? Кто взорвал трибуну на Домской площади? Рассказывайте все, что знаете, и не изображайте дурачка.