Сатанизм для интеллигенции

Язычеством мы расплачиваемся за антропологический минимализм, столь поразительно высказавший себя в знаменитых словах Достоевского: «Здесь диавол с Богом борются и поле битвы – сердца людей». Человек тут оказывается пустышкой, просто полем битвы, по которому топчутся враждующие стороны. От него как будто ничего не зависит, да и не понятно – зачем ради пустого поля такое сражение.

Вероятно, у Достоевского это просто неудачная фраза. О безмерности и богатстве человеческой души у него сказано весьма много. Не меньше было свидетельств об этом и в древней православной письменности. Но школьная схоластика выпарила из православного богословия именно учение о человеке. Из всего богатства православного предания в предреволюционных наших семинариях прочнее всего укоренилась мысль о «ничтожности человека», о его смиренности329.

Можно ли бороться с атеизмом проповедью смирения? Как оказалось, нет. Понадобилась плеяда новых богословов, которые пояснили, что все высшие ценности атеистического гуманизма – достоинство человека и его свободы, его творческое призвание и личностная неповторимость – не чужды христианству, и даже наоборот, они могут быть логично обоснованы лишь в христианской мысли, а не в атеистической. И только тогда в философской области атеизм был преодолен. И смысл христианского смирения стал вновь понятен тем, чье сердце было готово его понять, но разум – под влиянием антихристианских книжек – этому противился…

Сегодня богословию брошен новый вызов – языческий. «Язычество есть религия больного человечества и больной природы. Но в то же время это не призрак и не обман, но религиозная действительность», – писал Сергей Булгаков330. За язычеством стоит определенный опыт. Отрицать его наличность нельзя. Ему лишь можно дать иную интерпретацию.

Первая реакция со стороны богословия естественна: это все – от лукавого. Что есть – то есть. Но не думаю, что весь огромный мир язычества, охватывающий континенты и тысячелетия, может быть вмещен в эту формулу.

Памятуя опыт преодоления атеизма, можно сказать: бороться с язычеством можно лишь вглядываясь в величие и неисчерпаемость человеческой природы: сие море великое и пространное, тамо корабли преплавают и змий, его же создал еси игратися ему. Бездна души действительно такова, что ее можно принять за Бога.

Нет, в язычестве нет Истинного Бога. Человек теряется сам в себе, в своей душе. От этого самообожения защищает себя Иов: «прельстился ли я в тайне сердца моего, и целовали ли уста мои руку мою? Это также было бы преступление, подлежащее суду; потому что я отрекся бы тогда от Бога Всевышнего» (Иов. 31,27-28).

Тот единственный грех, который не может быть прощен ни в веке сем, ни в будущем, – это «хула на Духа Святого» (Мф. 12,31). Нет греха, который не мог бы быть отделен от души человека подвигом покаяния. Лишь тот грех, который запрещает человеку каяться, – лишь он неисцелим. Раскаяние – та дверь, которая распахивает согрешившую душу для исцеляющего помазания Духа. Покаянием человек говорит Богу: я был далеко от Тебя, Господи, я обезобразил и опустошил свою жизнь, но Ты же видишь те язвы моей души, которые я больше не скрываю ни от Тебя, ни от себя, ни от Твоей Церкви. Так Ты, вне Которого умирает мое сердце, Тот, Которого мне так не хватает – прииди и очисти ны от всякия скверны и спаси, Блаже, души наша. Но если человек кощунственно утверждает, что его душа, слегка подчищенная постами и подновленная медитациями, – это и есть Дух Святой, если он убедил себя, что вне него нет Бога и потому неоткуда ждать помощи, если он поклонился хоть и высшей, но все же части себя самого – значит, он безнадежно запер себя в своем внутреннем мире, и освежающее веяние Внешнего (Трансцендентного) Духа уже не может прикоснуться к нему. «Тат твам аси» (ты есть То) – это и есть хула на Духа.

Да, человек похож на Бога – ибо есть «образ Его». Но он не есть Бог. «Ты ведь не телесный образ, не душевное состояние, испытываемое нами, когда мы радуемся, огорчаемся, желаем, боимся, вспоминаем, забываем, и прочее; и Ты ведь не сама душа, ибо Ты Господь Бог души моей», – говорит блаженный Августин своему Господу (Исповедь. X,25). И хоть именно в сердце своем человек должен познать Господа, но благоговеть надо «не перед сердцем, а перед Господом» (св. Феофан Затворник)331.

Йогическое «тат твам аси» адекватно реальному опыту любого созерцательного подвижничества. Подвижник обнаруживает в себе в какой-то момент «светящуюся точку».

Православная аскетика знает о внутреннем свете души. «Если кто желает узреть состояние ума, пусть он отрешится от всяких (греховных) мыслей и тогда увидит себя схожим с сапфиром и сияющим небесным светом», – пишет, например, авва Евагрий332. Однако православие отличает нетварный Свет Божества от духовного, сокровенного, но все же тварного свечения ума333. Языческая мистика этот свет считает конечной инстанцией, тогда как православие – лишь промежуточной.

Свет, что таится в душе человека, способен быть Богоприимным, но сам не есть Свет Бога: согласно Евагрию, «требуется содействие Бога, вдыхающего в человека сродный Свет. Бесстрастное состояние ума есть умопостигаемая вершина, (сияние которой) подобно небесному цвету. Во время молитвы ее озаряет Свет Святой Троицы»334. Человеческий ум (дух, свет) – это то, что устремляет человека к Богу, то, через что человек может войти в Богобщение. Но это не сам Бог. Так надо различать окно, через которое свет попадает в комнату, от самого источника света, который находится все же не в оконном стекле.

«Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе подобно искре и свет и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестию и она есть естественный закон», – пишет авва Дорофей335. Но «естественный закон» лишь указывает на вышеестественное, а не заменяет его. Совесть напоминает о Боге, но сама не есть Бог.

Да, душа человека прекрасна и велика. Что ж, – говорит св. Златоуст, – «прекрасный и полезный член – глаза: но если бы они захотели видеть без света, то красота и собственная сила их нисколько не принесли бы им пользы, но еще причинили бы вред. Так и душа, если захочет видеть без Духа, то сама себе послужит препятствием»336.

В душе можно заблудиться: она богообразна. В душе опасно заблудиться: она не есть Бог. «Душа – не от Божия естества, и не от естества лукавой тьмы… Он – Бог, а она – не Бог», – напоминает преп. Макарий Египетский337.

Здесь – важнейшая грань, непроходимо разделяющая христианский опыт и опыт языческий. Человек не есть частица Божества; Бог не есть высшая структура человеческой души. Но теософы уверяют, что человек призван найти «себя, своего скрытого Бога»338.

Только что мы видели анти-пантеистическое убеждение преп. Макария Египетского. На словах Николай Рерих его очень ценит – «Многотомно можно выписывать из Отцев Церкви и из заветов пустынножителей и подвижников правила их, ими выношенные и примененные в жизни… Не отвлеченные символы, но реальное сознание отображал Макарий Египетский, когда писал…»339. Так почему же он не следует всему опыту этих Отцов, того же Макария? Тот ведь не был пантеистом.

Конечно, вера христиан в надмирного Бога-Творца отлична от теософского пантеизма. Иногда теософы даже готовы и со своей стороны признать это отличие. Но смелости сказать: «Евангелие говорит так, а мы говорим иначе» – у них не хватает. И поэтому Е. Рерих предпочитает выдвигать тезисы типа «После Оригена ложная вера христианства начала расти»340. Прочитав такое, можно подумать, что до Оригена христиане считали, будто человек и Бог одно и то же. А на самом деле Елена Ивановна просто слегка примаскировалась. Полагаю, она все же знала, что и до Оригена христиане не были оккультистами (а если не знала – так тогда тем более ей не стоило бы заниматься «синтезом религий»).

329 Не миновала она и протестантизм, породив в нем не только кальвиновское учение о предопределении, но и весьма печальные слова Лютера: «если вселится в человеческую волю Бог, она хочет и шествует, как хочет Бог. Если вселится сатана, она желает и шествует, как хочет сатана, и не от ее решения зависит, к какому обитателю идти или кого из них искать, но сами эти обитатели спорят за обладание и владение ею» – Цит. по: Лосский Н. О. Избранное. – М., 1991, с. 505.

330 Булгаков С. Н. Тихие думы. – М., 1918, с. 196.

331 Феофан Затворник. Собрание писем. Вып. 5. – М., 1900, с. 170.

332 Творения аввы Евагрия. – М., 1994, с. 123. Эту же мысль приводил св. Григорий Палама, полагая, впрочем, что сочинение, из которого он ее взял, принадлежит не Евагрию, а преп. Нилу (см. еп. Алексий. Византийские церковные мистики XIV века. – Казань, 1906, с. 45).

333 См. Сидоров А. И. Комментарии. // Творения аввы Евагрия. сс. 273-274.

334 Творения аввы Евагрия. с. 123.

335 авва Дорофей. Душеполезные научения и послания. – Троице-Сергиева Лавра, 1900, с. 49.

336 св. Иоанн Златоуст. 7-я беседа на 1 Послание Корянфянам. 4. // Творения. Беседы на 1 Кор. – СПб., 1858, с. 117.

337 преп. Макарий Египетский. Духовные беседы. – М., 1880, сс. 11 и 409.

338 Выражение Каменской, председателя Российского Теософского общества. Цит. по: Лодыженский М. В. Мистическая трилогия. Т. 3. Темная сила. – Пг., 1914, с. 183. Лодыженский был членом Российского Теософского общества. Свою «трилогию» он начинал писать с теософских позиций, полагая, что индуизм и христианство сущностно едины. В предисловии к третьему изданию своей книги Лодыженский написал: «Тогда работая над первым трудом нашим, мы относились совершенно одинаково как к христианским воззрениям, так и к воззрениям Раджа Йоги и теософского оккультизма, который ее проповедует. Мы ставили их на одну доску в наших исканиях. Но теперь мы уже не можем так же относиться к индусской теософии… В результате всех наших исследований мы и пришли к тому заключению, что исследователю, беспристрастно ищущему религиозную истину, нельзя не отвергнуть идей того самоутверждающегося обожествления человека, которые лежат в основании Раджа Йоги» (Лодыженский М. В. Мистическая трилогия. Т. 1. Сверхсознание. – Пг., 1915, с. II и 372).

339 Рерих Н. К. Обитель света. – М., 1992, с. 22.

340 Письма Елены Рерих 1929-1938. Т. 1, с. 276.