Страница 18 из 48
А потом они ходили по улицам города до самого рассвета и говорили, не переставая, обо всем и ни о чем. Им все казалось легко и просто, они не представляли своей будущей жизни врозь, не собирались расставаться и не помышляли о разлуке.
Но наутро прискакал гонец, посланный Аврелием к вождю вандалов, и привез весть, что конунг дал согласие на обмен Тибула и Туснельды; обмен он предлагал провести на земле квадов; гарантом надежности сделки выступал вождь племени.
Эта весть моментально распространилась по Виндобоне. Чех, запыхавшись, прибежал во дворец Аврелия. Там уже были закончены сборы, всех торопил Аврелий, не чаявший скорого вызволения сына из неволи. Туснельда сидела в возке. К ней подскочил Чех.
— Туснельда, ты уезжаешь, — только и смог он сказать…
У нее по щекам побежали слезы.
— Чех, я должна… Я бессильна остаться, Чех.
— Я понимаю, я все понимаю, — бормотал он, как в бреду. — Тебе нельзя иначе…
Возок тронулся, он пошел рядом, неотрывно глядя ей в лицо.
— Ты дай мне весточку с каким-нибудь купцом, — попросил он наконец.
— Обязательно передам. Но и ты тоже…
— При первой возможности. Как только представится…
Кони перешли на быстрый шаг, Чех отстал. Туснельда продолжала смотреть на него, пока возок не завернул за угол…
Вот и всё, подумал он, тупо глядя на пустую улицу. Было и прошло. И ничего больше не будет. Не будет ни встреч, ни расставаний. А все эти приветы и ответы через купцов — как эхо большой любви. И останутся в памяти только сладостные воспоминания о том, как плыли на плоту по реке Мораве, как встречались влюбленными взглядами да вчерашняя ночная прогулка по сонному городу и долгие, сладостные поцелуи… И этому уже никогда не вернуться, как не вернется из родного племени к нему Туснельда…
V
По случаю возвращения сына из плена Аврелий закатил невиданный пир. Такого изобилия блюд и вин никогда не было на его столе. Кроме различного рода кушаний из мяса и рыбы были здесь и жареный лебедь, помещенный на большом золотом блюде с пирогами вокруг в виде домиков на зеленом лугу, и дрозды со спаржей, и кабанья голова, и павлиньи мозги, и молоки мурен, и искусно приготовленные язычки соловьев…
Во главе стола восседал Аврелий, по правую сторону от него находились Тибул и Луцилла, по левую — Чех, Лех и Русс. Тосты за них всех следовали один за другим. Гости были искренни в своих чувствах, освобождение Тибула наполнило радостью и гордостью сердце каждого горожанина: сильна Римская империя, грудью встает она на защиту своих граждан! Никого не дает в обиду!
Чех наклонился к Руссу и, преодолевая шум, спросил, лукаво блестя глазами:
— Ну как, поборол свою болезнь?
— Какую такую болезнь? — не понял Русс.
— А свое влечение к Луцилле!
— А ну ее! — отмахнулся брат. — Даже не думаю больше.
«Слава богам, перебесился наконец», — облегченно подумал Чех, принимаясь за новое блюдо.
Но Русс врал. Даже приключения во время бурного путешествия к вандалам не остудили его страсти. Он по-прежнему думал и мечтал о жене начальника гарнизона и ничего не мог с собой поделать. И сейчас, как бы ненароком, он нет-нет да бросал на нее короткие, восхищенные взгляды. Она не обращала на него внимания, но ему было достаточно того, что он видел ее, наслаждался ее красивым, свежим лицом, пышными черными волосами с завитушками возле ушей, короткими пухленькими пальчиками с нанизанными на них колечками и перстнями…
Когда пир был в полном разгаре, Луцилла встала и пошла к выходу. Русс, чуть помедлив, двинулся вслед за ней. В коридоре ее уже не было. Он направился в ее комнату. Она стояла перед зеркалом и пальчиками что-то поправляла на своем лице. Смелый от хмельного, он прислонился плечом к косяку и неотрывно смотрел на нее. Она скосила глаза и увидела его в зеркале, спросила с усмешкой:
— Пришел что-нибудь сказать?
— Что люблю тебя.
— Ишь ты, какой храбрый! А не боишься, что Аврелий проткнет тебя мечом из-за ревности?
— Нисколько.
Он шагнул к ней, намереваясь обнять за плечи. Но она в последний момент каким-то неуловимо ловким движением сумела увернуться из его объятий и, выставив перед его лицом тугие полуоткрытые груди, проговорила укоризненно:
— Нельзя покушаться на жену своего начальника. Это и совестно, и грешно.
Вид ее полуобнаженного тела был для него, как красная тряпка для быка. Он ринулся в новую атаку, надвинулся на нее всем корпусом и свалил на кровать. Но и тут она сумела сделать так, что они оказались сидящими рядом на пухлой перине. Оба тяжело дышали.
— С чего это ты вдруг стал таким настойчивым? — наконец спросила она.
— А ты разве не замечала, что нравишься мне?
— Видела, что глаз не спускаешь с меня.
— А я тебе нисколько не нравлюсь?
— Нравишься. Да только…
— Что — только?
— Молоденький ты очень…
И она вздохнула.
— Я повзрослею. И скоро, — пообещал он.
— Вот тогда и приходи, — ответила она и со смехом выбежала из комнаты.
Через неделю из Рима в Виндобону прибыл чиновник и долго беседовал о чем-то с Аврелием. После этого Аврелий собрал центурионов и стал говорить озабоченным голосом:
— Получено важное сообщение из Рима, от императора Проба. Правит он уже два года. Будем надеяться, что сможет удержаться у власти намного дольше своих предшественников…
Римская империя в описываемые годы переживала нестабильность центральной власти. За сто лет в государстве сменилось тридцать три императора, и тридцать из них заплатили за императорскую багряницу багрянцем крови; часто не только своей, но и всего потомства. Если восточные легионы провозглашали своего полководца императором, то западные немедленно выдвигали своего. Против того, кто был поднят на щит придунайскими солдатами, восставали африканские воины. А римский сенат покорно пресмыкался перед каждым, наступившим ему на горло.
Солдаты, поднявшие на щит нового императора, могли похоронить его под щитами через три месяца, через три недели, а то и через три дня, смотря по тому, когда объявится другой полководец, — может быть один из ближайших друзей императора, готовый заплатить солдатам побольше или выдать обувь подобротнее. А иной раз и этого не требовалось. Было совершенно достаточно, если гадальщики, всегда находившиеся при армии, получали от богов дурное предзнаменование, или какой-нибудь пустомеля-центурион рассказывал, что ему приснилось, как с древков боевых знамен улетали боевые орлы, а вскоре слетал с престола и сам император.
Именно поэтому известие об императоре не встретило особого волнения. Центурионы встретили его довольно спокойно. Только Лех спросил:
— Жалованье нам новый император прибавил или оставил прежним?
— Жалованье увеличено с 1700 до 1750 динариев в год, — ответил Аврелий. — во время походов эта сумма удваивается. По-прежнему солдатам разрешается вступать в законные браки и жить семьями вне лагерей. Но вот после выхода на пенсию нас ждут некоторые изменения.
Аврелий сделал паузу и внимательно оглядел центурионов. Те заметно посерьезнели и обострили свое внимание.
— Раньше вышедшим на отдых солдатам полагались участки земли, которые отбирались у прежних владельцев. Это вносило большое неудовольствие и повышало нестабильность в стране. Императором Пробом решено заранее определить своим воинам пустоши, которые уже с этого момента становятся их владениями. Таким образом, наемные воины приобретают свою землю, свою, так сказать, родину, родной край уже сейчас. Они будут знать, что станут защищать. А когда закончат свой срок службы, спокойно займут по закону принадлежащие им земли.
Это известие обрадовало центурионов. Они знали, что наемники с восторгом примут такое известие.
— Трем римским центуриям определены земли в Паннонии, а славянским центуриям — в округе Крапина, что в Иллирике. Уже на днях вы отправитесь в свои земли и приступите к их дележу и первичной обработке. Вас встретит римский чиновник, укажет границы. Там теперь будет ваш родной край, там вы поселитесь со своими семьями… Когда вернетесь, римские центурии так же отправятся получать свои земли.