Стража

Шёпот Дениса слаб, так что самоуверенный голос Всеслава совершенно заглушил его.

— Вадим, сходи к брату, предупреди его: пусть спрячется, когда придёт Чёрный Кир. Кириллу не надо знать, что Денис вернулся не один. Я так понял, Митька с Денисом шли от остановки, а Кирилл с ребятами готовит костры на другом конце дома. Друг друга не видели, а это нам оченно на руку.

— Почему? — сразу же поинтересовался Вадим, решив про себя быть назойливым в любопытстве, но стараться всё-таки выяснять тёмные для понимания стороны дела. Быть слепым дураком и безгласным исполнителем не хотелось.

— Если Кирилл заподозрит, куда ты делся на время вызова его ребят, ему будет представлена умилительная картина — самоотверженный Вадим у постели больного друга.

— Не понял.

— Иллюзия. Чёрный Кир будет смотреть на Митьку и пребывать в уверенности, что это ты.

Кивнув Денису, Вадим отправился на кухню.

"Живу как в музее. Обо всём надо спрашивать, постоянно выяснять, кто я такой и что вокруг происходит. Сплошная иллюзия, а не жизнь".

Сначала Вадим не понял, что держит в руках Митька. Пригляделся. В пальцах братишки вяло шевелился человечек из теста, а Митька задумчиво рассматривал его.

— Вадька, а это есть можно?

— Поставь на место. Это для Славкиного обряда.

— Блинами пахнет, — вздохнул Митька и поставил человечка на стол.

Тот постоял, сел — упал на задницу, согнулся и, прижав ручонки к голове-кругляшу, стал тихонько раскачиваться. Вадим ему посочувствовал, а брату сказал:

— Тут колбасы полно. Съесть бы надо, а то испортится в тепле.

— Не успеет. Я щас всё зажарю, пока газ есть. Да и Ниро уже интересовался.

"А и правда, интересно, что было бы, если бы Митька сожрал фигурку? Хотя Всеслав в неё столько соли вбухал… Людоедский у меня какой-то интерес…"

31.

И пришёл Чёрный Кир. Пока он стучал, Митька побежал прятаться на балкон.

Чёрному Киру предъявили Дениса. Опухоль на ноге начала уменьшаться, но всё ещё производила неизгладимое впечатление. И боль он всё ещё испытывал нешуточную, в чём никто не сомневался, глядя на лицо, искажённое страдальческой гримасой.

— На! — сунул Вадиму ведро с водой, где проводились ядерные испытания, Всеслав. — Вылей через дорогу от дома, только не на дерево.

— В общем-то, сейчас всё равно, — сказал Чёрный Кир, — но лучше в мусорный ящик. Здесь же у вас не просто отравленная вода. Траву выжжет, пятна останутся.

— Сколько помню, Кирилл всегда был эстетом! — объявил Всеслав. — Где у вас мусорка располагается? Ах там, где вы костры жжёте? Тогда сделаем так. Вадим, воду не выливай, а прямо в ведре оставь в ящике. Ведром вы теперь пользоваться не сможете в любом случае. Выбросишь — и сразу домой, изображать сестру милосердия при отце Дионисии. Всё понял? Ступай, чадо.

Вадим поднял дужку ведра, предусмотрительно обмотанную каким-то тряпьём (при ближайшем рассмотрении оказалось — плюшевой наволочкой с диванной думки, ой, что мама скажет…) и уже из прихожей услышал:

— Кирилл, твои ребята живы — подтверждаю. Пойдём, поможешь мне нести кое-что с кухни для вызывания. Мелочь, но в сумке не всё может сохраниться в нужном виде.

Это он про человечков из теста — сообразил Вадим. И восхитился: ай да Всеслав! Ай да интриган! Ему бы где-нибудь в галантном веке при дворе королевском жить! Всем роли раздал, всех делом занял. Организатор. Не скажешь, что недавно его место занимала личность суматошная, если не сказать бестолковая, чаще всего отсутствующего вида — по причине постоянного блуждания в компьютерных дебрях.

У подъезда застыли две статуи, которые, казалось, ещё более окаменели при виде Вадима с ведром в руках. Но, наверное, Чёрный Кир приказал боевикам никого не трогать. И, "не повернув головы кочан и чувств никаких не изведав" (продекламировал про себя Вадим), они лишь проследили, как он проходит мимо. Движение глаз Вадим угадал по неясно блеснувшим белкам.

Когда он уже шагнул с приподъездной площадки на дорогу и повернул к мусорным контейнерам, его вдруг поразило, как одиноки эти два человека. Возможно, он всё выдумал и по привычке дорисовал настроение увиденной картинки. Но боевики Кира замерли на противоположных концах скамейки, чуть отвернувшись друг от друга, а могли бы сидеть рядом, традиционно ссутулившись и уперев руки в колени, и самодовольно ржать над какой-нибудь байкой или анекдотом. И самодовольная эта ржачка была бы не оттого, что байка очень уж похабная, а анекдот больно уж крутой. Нет, тут главное — показать: "Мильоны вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте сразитесь с нами!"

А они сидят на разных концах скамейки.

И молчат. Вместо того чтобы встретить явление Вадима с ведром обидными насмешками, а в спину бросить что-то плоское, но весьма остроумное — на их взгляд, и дружно гоготать над собственной шуткой… А эти молчат. Хотя смотрят вслед. Вадим чувствовал их взгляды: будто ползут по спине. Косматые, тяжёлые… Его передёрнуло от омерзения.

Да ну! Навыдумал — одиночество! Насмотрелись детки "Матрицы", обрядились в чёрное и пытаются соответствовать её героям, неуязвимо лакированным в своём материализованном воображении.

Вадим ушёл достаточно далеко, и вроде бы боевики должны потерять его из виду, но пауки продолжали шевелиться.

Последний подъезд населяли люди, умеющие ухаживать за посеянным и посаженным. Вадиму пришлось огибать настоящий кусочек леса: высокие берёзы и рябины утопают в кустах боярышника и шиповника, словно дородные, разомлевшие от жары хозяйки присели отдохнуть в тенёчке. Днём, когда каждая веточка точно прикрывается от солнца листом-ладошкой, всегда кажется, что в этом углу дома вскипела зелёная пена и замерла густущей непробиваемой волной… Сейчас, к вечеру, монолита не осталось. Сквозь ветви и по листьям лихорадочно метались всполошённые огненные блики. И хотя от газона до костров на перекрёстке было порядочное расстояние, Вадиму почудилось, он улавливает чувство растерянности и ужаса, витающего над "лесным уголком". Зелень боялась извечного врага.

Вадим попытался представить, каково это — видеть, как приближается смерть, и не иметь возможности даже шагнуть в сторону.

"Хватит! У тебя воображение разыгралось не слишком вовремя".

Перекрёсток решительно перечеркнул прежние представления о прячущемся в темноте огромном городе. Как и зелень, город страшился костров. Он привык к рафинированным, дрессированным огням, безопасным в стеклянных тюрьмах; к огням, рабски послушным небрежному тыканью пальцем. Конечно, в городе существовала служба на случай огненного неповиновения по человеческой небрежности. Но это мелочь для мегаполиса: их, служб, мало, а огонь так прожорлив.

Дома вокруг перекрёстка будто припали на передние лапы и визжали по-щенячьи. В тёмных окнах ужасом древних пожарищ полыхал отсвет семи костров.

У торца дома, где стояли мусорные ящики, окон нет. Чёрные прямоугольные тени контейнеров подпрыгивали и дрожали на зыбкой кирпичной кладке. Подходя ближе и следя за дёргаными тенями, Вадим чувствовал, как подрагивают его собственные ноги — из-за невольного обмана глаз: мир потерял твёрдость, всё вокруг ненадёжно, непрочно.

Он поднимал ведро с водой поставить его в ящик, безотчётно жалея, что приходится выбрасывать совершенно новую вещь.

Поднимал и бездумно наблюдал: тень среднего из трёх ящиков внезапно начинает пухнуть снизу вверх и постепенно сливаться с тенью контейнера, у которого стоял Вадим.

Мусор уминался, принимая на себя тяжесть ведра, но был пока неустойчив, а Вадим хотел не бросить ведро — поставить.

Тень продолжала расти в простенке двух ящиков.

Дужка ведра съехала с пальцев, когда Вадим выскользнул из рассеянного состояния и понял: растущая на стене тень не результат игры ночи и пляшущих неподалёку костров. Он ещё успел понять, что напротив вздымается нечто живое и враждебное… И это нечто рухнуло на него.