Стража

Влажный холодный нос ткнул в ладонь, взмокшую от пота, и Вадим поспешно допил кофе, а выходя из кухни в прихожую, отметил, что хора больше не слышно.

Они не стали спускаться в лифте. В Митькиных кроссовках было удобно шагать по лестницам, а ещё Вадим с интересом прислушивался к движению собственного тела. Никогда раньше он не ощущал себя энергично работающей машиной, и новое впечатление ему понравилось. Правда, полностью насладиться этим впечатлением он не успел.

Раскрыв дверь пропустить Ниро, он сразу их увидел. Двое в чёрном сидели на скамейке, один — напротив, на сломанной ограде вокруг газона. "Их что — Чёрный Кир оставил здесь? — поразился Вадим. — Неужели караулить мою скромную персону? Эй, а не задрал ли ты нос? Мало у пацанов дел, кроме как тебя сторожить? Просто ночь коротают, домой неохота". Он шагнул вниз, с небольшой площадки перед подъездом, машинально прибирая поводок Ниро, чтобы тот шёл у ноги. Но Ниро и сам держался к хозяину ближе и явно держал под контролем сидящего на заборе. "Не я один здесь параноик", — повеселел Вадим и, поколебавшись, стал смотреть только в сторону скамейки.

Все трое не спали — сидели, ссутулившись, словно сосредоточенно раздумывая над своим. Звук открываемой-закрываемой двери стал для них сигналом поднять головы.

"Неуютно", — мягким замкнутым словом Вадим в первое мгновение оценил своё состояние, едва попал в их поле зрения. В следующее мгновение он вдруг вспомнил сцену из какого-то фильма, где грабитель крадётся к выставленному под защитой смертоносных лучей бриллианту. Как будто ветер швырнул на тёплую кожу горсть колючих снежинок — вот что напоминало ощущение от их взглядов.

Ниро сильно потянул вперёд, и Вадим машинально ускорил шаг. Покалывающее ощущение ослабло, когда они спустились на дорогу перед домом. И пропало совсем, когда прошли последний подъезд.

За домом была такая плотная тишина, что Вадим сразу забыл о троих, стороживших неведомо кого. Тишина раздвинула пространство, и он представил, что громадный невидимый зверь разлёгся на дороге, не заметив, как придавил кусты, деревья, киоски и прочую мелочь. Кроме того, внизу, по земле, стлался туман. Мельком Вадим ещё успел удивиться: прохлады на улице нет, жаркий день уже дышал в утро горячим, сухим дыханием — и туман? И стелился он странно: повис оплывшими столбами, и казалось, что дрогнет ветерок — и будут столбы качаться ветхим паучиным бельём…

Но сочетание тишины, тумана, пустынного пространства и на Вадима повлияло странно. Сначала он вплыл сознанием в эту бесцветную и беззвучную пустоту. Потом из глубин памяти поднялось что-то наверх, что-то подобное вчерашнему дежа вю. Это было. Была пустыня со столбами, бесконечно уходящими вверх, к причудливо собранному, почти игрушечному свету; была тишина, отчётливо ограниченная, в которой словно падали на пол облетевшей листвой призрачные, сказанные годы назад слова… И Вадим вспомнил. Его, тогда мальчишку, взял в театр сосед. И какое-то время простояли они в тишине на сцене, окружённые кулисами и занавесом, и лампы наверху горели тускло, и пахло пылью, деревом и старой марлей.

— Я слишком серьёзен, — прошептал Вадим Ниро, а тот дрогнул ушами, слушая. — И слишком серьёзно отношусь к людям и к жизни. Давай я всё время буду с тобой разговаривать — я как я, а тебя буду переводить. Согласен? Тогда я всё время буду чувствовать себя дураком, а значит…

Пёс отвернулся, уши его встали в прежнее положение покоя.

— Обиделся. Именно сейчас я дурак, да? Взял — и унизил тебя, Ведь тебя и переводить не надо… Тогда давай играть в другое. Я — это вроде бы и не я, а только играю самого себя. А ты — это не пёс Ниро, я человек, который притворяется собакой. Я буду притворяться, что не знаю про человека, а ты будешь ругать меня за плохую игру.

Кажется, псу было не до хитроумных интриг человеческого ума, пусть они и принадлежали его хозяину. Ниро рвался побегать, обнюхать всё интересное для собачьего носа. Именно поэтому он снова натянул поводок, повернул жёсткую башку и клацнул клыками по ремню… Вадим, ошеломлённый, подобрал остатки поводка, хотел было посмотреть обгрызенные концы, но Ниро уже устремился вперёд, и пришлось торопиться за ним.

Ниро сбегать не собирался. Ему нужна была свобода передвижения. Вадим вскоре понял его стремление и перестал беспокоиться.

Они встретились с парочкой котов, которые самозабвенно орали друг на друга, а при виде Ниро в едином порыве вздыбились на него. Затем встретились с бездомной или дворовой собачонкой, к которой Ниро подбежал поздороваться. Собачонка взглянула на пришельца и словно светская дама в полуобморочном состоянии, осела на асфальт с легко переводимым на человеческий язык, томно-растерянным: "Ой…" Вот так, сверху вниз, не встречая сопротивления, Ниро с удовольствием обнюхал испуганную дворняжку и помчался дальше. Из этих двух встреч Вадим сделал два вывода. Во-первых, Ниро зря гавкать и обижать малых мира сего не будет. Во-вторых, всем своим поведением пёс показывает, что город — или хотя бы этот район — ему неизвестен. Со вторым, конечно, можно бы и поспорить. Разве не мнит себя любая собака изо дня в день первооткрывателем на давно освоенной территории? А и что такое город, как не постоянно меняющееся со временем пространство?.. В какой-то момент Вадим даже остро позавидовал Ниро, который с удовольствием собирал информацию: "Мне б такой носище…"

Между тем пёс унюхал что-то интересное с продолжением. Не поднимая морды от земли и лишь разок оглянувшись — мол, успеваешь ли, хозяин? — Ниро сначала потрусил, а потом ринулся по ведущему его запаху. Вадим бежал за ним с небольшим опозданием и радовался забытому с детства впечатлению от бега. Многолетняя преграда в виде быстро растущей близорукости отошла в небытие, и сразу явилось столько возможностей! Бегом-то ему запрещали заниматься, а теперь…

Камень в висок!..

Вадим споткнулся. Инерцией внезапно сбитого движения его швырнуло на землю и по земле. Тяжело и неумело он попытался остановиться и смягчить падение. Наконец замер, лёжа на животе, рассечёнными ладонями упираясь в асфальт и в него же — последнее не сразу дошло — непрерывно воя. Горячая от его дыхания колючая пыль обдавала лицо, а он выл в голос, потому что тот камень, которым, как ему показалось, его ударили, пробил голову и рос среди раздавленных мозгов. Кости черепа превратились во взволнованное желе, между ними выпирали из орбит вспухшие от боли глаза. И где-то там, на границах последнего осознания реальности, очень маленький Вадим боялся, что они, глаза, вот-вот лопнут…

… Смотри и запоминай!

Вот этот — ты был такой: короткие волосы, упрямый рот, глаза — счастливые, на левой скуле — родинка-отметинка; вон какие мускулы — любое оружие держат; одежду узнаёшь? — твой любимый серый цвет, и главное в ней — свобода.

А это твой враг. Он всё время в чёрном. Узнаёшь? Но он не настоящий враг. Настоящий за его спиной стоит. Твой-то, в чёрном, только сосуд, а наполняет его тот, кто норовит всё чужими руками…

Вспомнил? Ну, вот, этого-то главного кто-то опять выпустил, и тебе снова придётся наводить в городе порядок. Дальше соображай сам. Главные вехи твоей памяти установлены, остальное потихоньку припомнишь, всё найдёшь, всё сделаешь. Не забудь: три дня тебе сроку! Не управишься — главный из твоего города пустыню сотворит, и тебе, Стражу этих мест, не людей охранять придётся, а стены рушенные!

Память у тебя, что ли, атрофировалась? Сколько в тебя ни вкладываю — всё зря! Эй, просыпайся! Вспоминай!.. Только раз тебе дано разбудить свою память!

Ничего не понимаю… Попробовать ещё разок?

… От нового удара внутри головы Вадим дёрнулся и обмяк.

Слабенький голос в умирающем пространстве сознания вяло выговорил: "Это не я… Это не моя память… Не надо мне чужого…" А самоуверенный голос грозой и ливнем смёл все его потуги на возражения: "Твоё-твоё, Страж! Вставай и действуй. Теперь ты знаешь всё!"