Культурный герой

— Чего это, а? — спросил Макс у стоявшего рядом старичка с палочкой.

— А как же, милый? Оно так надо. Твари проклятые младенцев мордуют. Не попустим!

И старик, размахнувшись, вдруг швырнул свою палку в пожар.

— Каких младенцев? О чем вы говорите, папаша? Они и мухи не тронули, наоборот — спасают заблудшее человечество от экологической катастрофы. И еще этой… гуманитарной.

К Максику обернулось злое худое лицо. Старик здорово походил на козла.

— А как же, — проблеял козел. — Статья вышла. В самой Газете статья. Газета — рупор творческой интеллигенции, не листок бульварный какой. Врать не будет.

На верхнем этаже консульства зазвенело стекло, и в окно выбросился тушканчег. Маленькое толстое тело летело к земле, нелепо размахивая короткими лапками. Потом оно ударилось о мостовую и больше не двигалось.

— Ну то-то, — миролюбиво сказал старик. — А то ишь!

Максик взялся за голову и пошел прочь от пожара.

К Анжеле он все-таки добрался, но уже на следующий день. Шел через парк. На центральной площадке, где утром обычно играли дети, а ближе к вечеру бухали подростки, кособочилась импровизированная трибуна. Маленький человечек на трибуне бил себя в грудь и воздевал к небу кулак. Выплевывая длинные нити слюны, он кричал:

— Женщины, старики, младенцы — кризорги не знают жалости! Бледные безжизненные останки тех, кто еще вчера смеялся, любил, укачивал детей… даже закоренелый преступник, маньяк, на счету которого десятки жертв, содрогнулся бы от ужаса. Не допустим! Остановим космическую чуму! Отбросим эту мразь от порогов наших домов туда, откуда она приползла! Только наша мягкотелость и позволила…

Максик боязливо обошел столпившихся перед трибуной. На какое-то мгновение ему показалось, что он различает в толпе лицо Блиннорылого и его поросшие черным волосом огромные кулаки. Один кулак приподнялся, задрался большой палец — и Блиннорылый подмигнул Максику. Тот шарахнулся в сторону, чуть не сбив с ног старичка. Старичок заругался и погрозил длинным кривым когтем — ведь палки у него уже не было.

Уже на подходе к Анжелиному дому стоял уличный ларек, где обычно торговали арбузами. И сейчас в дощатой клетке валялись арбузы — зеленые полосатые пленники. Как будто они могут взять и укатиться восвояси, подумал Макс. Или, наоборот, это арбузы-лимитчики, без паспорта и прописки ломанувшиеся в Город на заработки и тут же угодившие в обезьянник? Макс даже прикинул, а не купить ли арбуз, но являться к Анжеле с арбузом было попросту глупо. Когда он уже отходил от ларька, его ухватил за рукав продавец.

— По дешевке, — зашептал продавец, обтирая руки грязным передником и почему-то оглядываясь, — последняя осталась. Из вчерашней партии.

— А? — глупо спросил поэт.

— Банка. С тушканскими консервами. Настоящая человечина. Деликатес, эксклюзив. Удивите свою девушку. Берите, не пожалеете.

Макс подумал, достал из кармана кошелек и купил банку. На банке не было этикетки, и под плоской жестяной крышкой могло таиться что угодно — хоть алмазы Кара-шаха.

Как ни странно, Анжела оказалась дома и даже открыла дверь. Она была в розовом халатике и ненакрашенная, наверное, после ванны. И очень красивая. От нее так и расходилось тепло.

— Ну? — Глаза-вишни неласково взглянули на Максика. — Чего приперся?

Максик глупо ухмыльнулся и вытащил из кармана банку.

— Представляешь, купил по случаю. Очень дорого.

— Это что? Сардины?

— Какие сардины. Настоящая человечина. Тушканские консервы, эксклюзив. Наши спецназовцы отбили у тушканчегов обоз, там было две сотни таких банок. Один из наших спрятал парочку. Семен, ты его не знаешь. Продал мне потом. Задорого. Скотина, мог бы другу и скостить, но я честно заплатил, ведь рисковал парень. Могли поймать. Тогда бы точно посадили, лет на десять, как минимум.

Где-то на середине своей речи Максик уже жалел, что не соврал поумнее — например, что банку он на заводе похитил сам с великим риском для жизни, переодевшись Чужим.

Анжела моргнула, потом спросила подозрительно:

— А деньги у тебя откуда взялись?

— Я стихи новые в «Младости» напечатал.

— Опять про Незнайку?

— Нет. Про любовь. Тебе посвятил, между прочим.

Анжела еще чуть-чуть постояла, закусив губу, а потом посторонилась:

— Заходи, что ли.

Банку торжественно вскрыли на кухне. Анжела выставила на стол привезенную из дома бутылку коньяку «Бледный аист», вытащила хитрый консервный нож из буфета. Максик волновался. Долго не мог разобраться, как действует нож. Наконец Анжела отобрала у него открывашку и сама вскрыла банку. В банке были кильки. Самые обычные кильки в томате. Они осуждающе глядели на Максика черными глазками, будто говорили: «Ну и дурак же ты, Белецкий Максим Эдуардович».

Весь вечер Максик отстирывал с рубашки томатный соус. Стиральной машины у него не было, полоскать пришлось под краном. Максик тер рубашку твердым хозяйственным мылом и думал: это даже хорошо, что Анжела запустила в него банкой. Хорошо, что она разозлилась. Могла бы просто посмеяться. Если разозлилась — значит, он ей все-таки небезразличен. Значит, где-то в глубине души она допускала возможность, что Максик, нелепый и неудачливый Максик все же может притащить ей банку с настоящей человечиной с самого настоящего тушканского завода. Эта мысль настолько вдохновила его, что он достал блокнот и ручку и написал стихи:

Ложась в постель, он блаженно улыбался. Стена если и не исчезла, то основательно пошатнулась. Все еще будет хорошо.

Утром, как всегда, его разбудил гудок. За окном стоял густой туман. Максик долго тер глаза, плеснув в лицо холодной воды — горячей по утрам не давали. Вышел из дому и отправился к городской окраине. Из соседних подъездов появлялись люди, мужчины и женщины, и двигались в ту же сторону. Вскоре Максик шагал уже в плотной толпе. У проходной завода уже выстроилась длинная очередь. Потоптавшись с четверть часа, Максик наконец отметил пропуск. Пошутил с дежурной, пока та составляла опись его одежды и личного имущества. В раздевалке переоделся в рабочий костюм: халат, колпак на голову, тапочки и перчатки. Прошел с остальными в зал и встал на свое место у конвейера. Через несколько минут подали первое тело. Максик привычно отпилил электроножом кусок, и заготовка уползла к следующему рабочему. Из отпиленного куска Макс аккуратно вырезал рыбку, приклеил черные бусинки-глаза и швырнул получившееся в чан с томатным соусом.

КАРТОФЕЛЬНЫЕ ВОЙНЫ

Хороший самурай — мертвый самурай!

Радовались, как киндерята в детском саду без присмотра воспитателей в тихий час.

Старлей пожертвовал три ящика тушенки. Майор дал добро — склад опустел, вытащили все саке. И не какое-нибудь футцу-сю, но продукт с этикеткой «Болотный журавль». И конечно, упились и перебили токкури. Зато сколько счастья было в глазах воинов, сколько задора и огня! Обреченные на битву, они обнимались и целовали сержантов в обветренные губы. А сколько загрубевших мужских ладошек было отбито о дружеские плечи? Двое особо трезвых бойцов, отдавая честь, пели гимн Земной Конфедерации. Бренчали по очереди на гитаре. Особист, придурок, повязал на лоб хатимаки с нарисованными кровью иероглифами, очень похожими на серп и молот. Фейерверк устроили грандиозный. Начальство разрешило, чего б и не устроить?

А все потому, что однажды утром по радио почти передали, что началась война.

Но сначала взошло солнышко, и только потом было построение на плацу. Обычно спокойный, майор нервно вышагивал вдоль пятнистого строя, будто топ-модель, демонстрирующая последний, модный фрак цвета хаки. Бритый затылок майора венчал высокий цилиндр с надранной кокардой — два венка, между которыми на старте запутался серебристый блэкфайтер.