Кодекс Ордена Казановы

Он перелез через пласт бетона и плиток, вставший дыбом, и растерянно остановился. Словно равнинный город, подвергшийся бомбардировке, в полумраке расстилалось перед ним бесконечно громадное подземелье. Куда же дальше? Сможет ли он отсюда потом выйти?

Выключив фонарик, минуту спустя он понял, что видит достаточно, и стал ждать, не будет ли какого сигнала, подсказки ли, куда двигаться дальше.

Справа, чуть впереди — показалось — шевельнулась часть каменно-бетонной осыпи. Лёхин присел прячась, когда понял, что это. Точнее — кто. Сначала они здорово походили на серые камни мягких очертаний, заросшие шёрсткой мха. Но камни не двигаются так ловко и бесшумно в беспорядочно нагромождённых кучах. Один камень обернулся, проехав по Лёхину направленным светом призрачно-зелёных глаз. Крысы из "Ордена Казановы".

Две. Обе деловито перенюхались и мелко засеменили вперёд. Кажется, бесконечная каменная равнина им хорошо знакома.

Лёхин насторожённо вышел из коридора. Эх, нить бы Ариадны сюда, чтоб вернуться без потерь. А так — сможет ли он без подсказок дойти хотя бы до коридора? Машинально обернулся — и у него перехватило дыхание. На арматуре, торчащей из стены коридора, висел человек. Классическая поза повешенного или повесившегося. С неожиданной надеждой — а вдруг это произошло только что? — Лёхин поспешил к несчастному. Не дошёл: порывом ветра тело качнуло, разворачивая, — и в пол уставилось дырявоглазое лицо черепа. Лёхин дошёл. Заметил на ноге что-то вроде бирки, какие вешают в морге.

Совсем рядом. Осмелел, протянул руку взглянуть.

Не бирка — фотография.

Лёхин смотрел молча и ничего не чувствовал.

Молодой мужчина, наверное, ровесник ему, симпатичный и улыбчивый, смотрит влюблённо и преданно на девицу-красавицу. Девица на него не глядит, вперилась скучающе в объектив, и выражение её лица отчётливо и ясно: "Чёрт, когда же всё это кончится? Надоело!"

"Дождь, разыщи меня!"

Сдёрнув фото, Лёхин поспешил за двумя мягкими холмиками, неторопливо скользящими по мусорной свалке — бывшей некогда частью подземного города.

Внезапно его взгляд жёстко притянул к себе угол разрушенного дома. Что в нём не так? Всё: и лестницы, словно ленты Мёбиуса, из ниоткуда в никуда; и двери, врастающие друг в друга; и медленно кружащий по часовой стрелке балкон… Балкон, который гуляет — кружится! — сам по себе? Не здесь ли дрался Лёхин в августе со зверюгами — агрессорами из другого мира?..

Крысы остановились — и Лёхин быстро шагнул за какой-то щит. При ближайшем рассмотрении щит превратился во фрагмент деревянного пола с драным линолеумом поверху.

Как будто посовещавшись, крысы побежали дальше. Лёхин мелкими перебежками — за ними. Там, где они притормозили, застыл и он. Глазам не поверил. Подошёл ближе, присел на корточки.

Щуплый сидел на полу, раскинув ноги и прислонившись к камню, словно здорово устал. Усадили его так, что голова оказалась между двух чудовищно огромных, недовбитых гвоздей. Чтоб не упала. Щуплый едва заметно улыбался, полуприкрытыми глазами упершись в свои ноги или в пол. Что-то чёрное сползало с левого виска. Чёрный блестящий червь. Лёхин смотрел бездумно и долго, пока в мозгах не щёлкнуло. Кровь. Кто-то убил Щуплого этой ночью, совсем недавно.

"Ветер, найди меня!"

Лёхина затрясло от бессильной ярости. Он встал и, больше не прячась, побежал за крысами. Он знал: не они убили. Но они часть происходящего — и, кажется, не самая лучшая.

Как-то сверху его уведомили, что это сон. А может, подсказали. "Я помню", — надменно сказал Лёхин и положил руку на меч-складенец, похлопывавший по бедру. И выскочил прямиком на ровную — сравнительно — площадку с крысами.

И не только с ними. На площадке вповалку лежали четверо мальчиков-красавчиков. Крысы, выросшие за время похода размером в крупных собак, шастали между ними, деловито принюхиваясь к каждому. Пока ещё не замеченный ими, Лёхин наблюдал. Компаньоны связаны по рукам и ногам, но живы. Одна из крыс вынюхала что-то нужное у светловолосого красавчика. Тот лежал близко к Лёхину, и Лёхин, стиснув зубы, заставил себя смотреть.

Длинная крысиная лапа обхватила шею светловолосого и вынудила его сесть. Тот смотрел сонно, словно одурманенный чем-то, и сопротивляться, кажется, не думал. А крыса, убедившись, что красавчик сидит так, как ей надо, снова обнюхала его. Лёхин стоял метрах в пяти от них, но даже отсюда ему стало физически плохо, когда он представил: мокрый чёрный нос в щетине жёстких усов почти тычется в лицо… А потом чёрные крысиные пальцы заставили компаньона откинуть голову… Лёхин сначала не понял… Вздёрнулись мешочки щёк, обнажая длинные клыки, капнула длинная слюна на ключицы человека… Рассвирепевший Лёхин, дёрнув меч из ножен, прыгнул на отскочившую от неожиданности крысу…

ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ

28.

… и упал на пол, запутавшись в одеяле. Из-под одного угла одеяла торчала рукоять меча…

Из тёмного далёка, ощутимо под ногами следом качнулся шёпот: "… меня… В каменном городе я заплутал…"

В комнате тихо и прохладно, по карнизам окна и соседнего балкона беспорядочно лупит дождь, время от времени сбиваемый ветром.

Лёхин машинально натянул на быстро замёрзшую спину одеяло, сползшее с постели. Потом вроде проснулся, встал. Накидывая одеяло на кровать, услышал шуршание. Бумажка нашлась лишь при свете настольной лампы. Лёхин прочитал раз, прочитал два, а потом сел на кровать. Тупо глядя на запись: "Зелёные тени". Нет, содержимое записки подходило к приключениям во сне, как фрагмент к целой картинке. Проблема в том, что неизвестно, с какой стороны этот фрагмент должен вписаться. Эта записка — угроза, предупреждение, напоминание?

Время — шесть часов утра. Сна — ни в одном глазу. Лёхин положил бумажку на стол, хотел было одеться, но вдруг вспомнил и заторопился. Свободных клочков бумаги вокруг не наблюдалось, и он записал на другой стороне таинственной записки: "В каменном городе я заплутал". Присмотрелся и понял, что очень похоже на продолжение песни, которую слышит урывками.

Интересно, домовые всё ещё у компьютера? Может, с ними посидеть?

Лёхин быстро натянул домашние вещи — футболку со старыми слаксами — и босиком отправился оглядеть личные владения.

У компьютера сидели, попивали чаёк Елисей с Никодимом. "Сколько ж в них этого чаю влезает! — поразился Лёхин. — Ночью заглядывал — чаёвничали, сейчас — то же самое! А где, кстати, привидения!"

— Доброе утро!

— Доброе утро, Лексей Григорьич, доброе, — вразнобой ответили домовые.

— А где соседи наши?

— А домой убрались, — благодушно ответствовал Елисей. "Домой" — это, надо полагать, в соседнюю, пустующую без жильцов квартиру.

— Странно, — пробормотал Лёхин и поплёлся на кухню.

Домовой, просочившийся туда же сквозь стену, уже поставил на газ чайничек с водой и сыпал молотый кофе в джезву.

— Елисей, извини, что пообещал блинов напечь…

— Да ладно, Лексей Григорьич, а то тут у нас народу мало было? Помогли уж.

С виноватой улыбкой явился из стены Никодим и, тихонько доложив, что воина Касперского он поставил на обновление, принялся резать хлеб для бутербродов.

С минуту где-то пометавшись в душе — идти не идти умываться, — Лёхин только прочнее уселся на табурете за столом. Неподалёку — руку протяни! — стояла тарелка, укрытая салфеткой. Лёхин приподнял салфетку и, нимало не сомневаясь, потащил в рот хоть и остывшую, но роскошную оладью.

— Куда?! — всполошился Елисей. — Ни сметаны тебе ещё не выложил, ни маслица не растопил!

— Целая куча! — с удовольствием оценил Лёхин гору на тарелке. — И так поем, и на то и на другое хватит.

— Ишь, нагулял аппетиту, — снисходительно сказал Елисей и налил готовый кофе в большую чашку — почти пол-литра. Из неё, любимой, Лёхин пил, когда по утрам никуда не торопился.

— Ладно. Но, пока кофе пью, объясните, что там с призраками нашими. Почему они так легко расстались с компьютером?