Страница 7 из 28
Утром у входа в павильон Коёкан я столкнулся с Отакэ, который тащил с собой большой чемодан.
— Отакэ-сан с багажом? — спросил я, на что тот с некоторым раздражением ответил:
— Да. Сегодня прямо отсюда едем в Хаконэ.
Я уже знал, что сразу после игры все поедут в Хаконэ, тем не менее Отакэ с большим чемоданом почему-то меня удивил.
Но Сюсай не был готов к отъезду.
— Мы едем? — сказал он. — В таком случае я должен сходить к парикмахеру.
Отакэ расстроился. И дело вовсе не в том, что он готов был продолжать игру до конца, не возвращаясь домой: партия могла затянуться месяца на три. Его расстроило то, что мастер нарушил условия матча, причем неясно было, сообщили ему эти условия в точности или нет. Кроме того, у Отакэ были основания беспокоиться о судьбе матча в целом — строгие условия, выработанные специально для этой партии, на первом же шагу были нарушены. То, что Сюсаю все как следует не объяснили, — явная оплошность организаторов. Однако тогда не нашлось смельчака, который сообщил бы такой высокой персоне, как мастер, об этом досадном промахе, и потому все наперебой принялись уговаривать молодого Отакэ уступить. Но он не стал этого делать.
О том, что отъезд назначен на сегодня, мастер не знал. Теперь ему это стало известно, и все то время, пока люди совещались то в одной, то в другой комнате, пока в коридоре то и дело раздавались шаги, пока искали Отакэ, который куда-то исчез, мастер сидел на своем месте в одиночестве и ждал.
Наконец уже после полудня было достигнуто соглашение: сегодня с двух часов до четырех — игра, а через два дня — отъезд в Хаконэ. Мастер сказал:
— За два часа не разыграешься. Лучше уж играть не спеша в Хаконэ.
Справедливое, но совершенно неосуществимое замечание. Как раз такие реплики мастера и стали причиной многих недоразумений, подобных сегодняшнему. О переносе игрового дня и речи быть не могло. В наши дни игра в го, как и многое другое, регламентирована до предела. То, что для матча выработали регламент, поражающий своей невероятной дотошностью, было сделано специально, чтобы воспрепятствовать старомодному деспотизму мастера и обеспечить партнерам равные условия игры, не давая обладателю титула Хо-нинобо никаких привилегий.
Для матча было принято правило «запирания», а оно-то как раз и требовало, чтобы сегодня же, не заходя домой, противники отправились из Коёкана в Хаконэ.
«Запирание» охраняет чистоту партии и состоит в том, что ее участникам до конца игры запрещено покидать место состязания и встречаться с другими игроками, дабы исключить всякую возможность подсказки. С другой стороны, нельзя не признать, что «запирание» способствует утрате уважения к личности, хотя доверие участников друг к другу при этом возрастает. Более того, поскольку, согласно регламенту, игра проходила каждый пятый день, партия могла растянуться на три месяца и потому возникала опасность вмешательства третьих лиц, а стоит только возникнуть сомнениям, как им уже не будет конца. Конечно, среди профессиональных игроков ценится совесть и соблюдение этикета, так что на играх с откладыванием вряд ли найдется безумец, который рискнет давать советы игрокам, и все же, если нарушения начались, бороться с ними почти невозможно.
В старости Сюсай за десять лет сыграл три серьезных матча, и каждый из них кончался для него болезнью, причем после третьего он умер. Все три матча были доиграны до конца, но из-за болезни мастера первый матч продолжался два месяца, второй — четыре, а третий — последний — целых семь месяцев.
Второй матч был сыгран за пять лет до последнего — в 1930 году[16]. Противником мастера был У Цинь-юань, игрок пятого дана. В середине игры, примерно после 150 ходов, положение белых казалось несколько хуже. И вдруг мастер сделал неожиданный великолепный 160-й ход, который принес ему победу с перевесом в два очка. Тут же распространился слух, будто бы этот «божественный» ход нашел ученик мастера Маэда, игрок шестого дана. Так оно было на самом деле или нет — неизвестно. Маэда все отрицал. Партия растянулась на четыре месяца, и ученики мастера, конечно же, внимательно ее изучали. Вполне возможно, что великолепный 160-й ход действительно отыскал Маэда. А если ход оказался таким сильным, то кто-то, пусть даже не сам Маэда, мог сообщить о нем мастеру. Но мастер, разумеется, мог найти этот ход самостоятельно. Как все было на самом деле, никто, кроме мастера и его учеников, не знает.
Первый из этих матчей был сыгран в 1926 году. Он стал кульминацией соперничества между Ассоциацией игроков в го и другой организацией профессионалов — «Кисэйся». В схватке сошлись предводители этих организаций — мастер и Кариганэ, игрок седьмого дана. В течение двух месяцев, которые длился этот матч, его наверняка тщательно изучали игроки обоих лагерей, но мне неизвестно, давали они советы играющим или нет. По-моему, подсказок не было. Строгость мастера во всем, что связано с его искусством, должна была заставить советчиков молчать.
Но и во время третьего, последнего матча, когда мастер попал в больницу и игра была прервана, не обошлось без слухов. Поговаривали, что мастер ведет какую-то интригу. Я был свидетелем матча от начала до конца, и меня эти сплетни изрядно возмущали.
После трехмесячного перерыва игра была продолжена в Ито. В первый день Отакэ думал над своим первым ходом 211 минут, то есть три с половиной часа. Организаторы матча были поражены. Он думал с 10.30 утра вплоть до часового перерыва на обед. После обеда над доской зажгли свет, осеннее солнце стояло довольно низко. Без двадцати три черные сделали, наконец, 101-й ход.
— Это тоби[17] можно было сделать за минуту, что-то я поглупел. Голова ничего не соображает, — сказал Отакэ с облегчением и засмеялся — три с половиной часа он думал, что делать: прыгать на R13 или продлеваться[18] на R12.
Мастер усмехнулся, но ничего не ответил.
Отакэ сказал правду: даже для нас 101-й ход был очевидным. Игра уже перешла в стадию ёсэ, то есть окончания. Белые образовали в правом нижнем углу большой мешок, и для вторжения в него черные имели, пожалуй, единственную точку — ту, куда был сделан 101-й ход. Кроме прыжка через один пункт черные могли продлиться, и, хотя колебания в выборе можно было понять, в конечном счете разница была невелика.
Почему же Отакэ не сделал столь очевидный ход сразу? Даже я, посторонний наблюдатель, устал ждать и начал уже злиться, но потом меня охватили сомнения. А что, если он тянет специально? Что, если это — тактический ход? Спектакль? Основания для таких подозрений были. Дело в том, что партия была прервана на три месяца. Неужели Отакэ за это время не успел проанализировать позицию? Незадолго до сотого хода черные и белые камни сблизились и начались мелкие локальные стычки: противники сошлись вплотную. Конечно, можно было еще найти ходы, достаточно сильные с точки зрения ёсэ, но все-таки проанализировать все варианты до конца было пока невозможно. Ни об одном из них нельзя было судить наверняка, а вариантов было множество. Но, несмотря на это, Отакэ вряд ли не изучал эту партию во время перерыва^ ведь над 101-м ходом он мог думать три месяца. И вдруг ему зачем-то понадобились еще три с половиной часа! Не маскировка ли это трехмесячного анализа? Столь долгое раздумье показалось подозрительным не только мне, но и организаторам матча и наводило на нехорошие мысли.
Даже мастер, когда Отакэ вышел из зала, тихо проговорил: «Ишь, какой въедливый!» Не знаю, как в тренировочных, но в серьезных играх Сюсай не позволял себе подобных высказываний в адрес противника. Кстати, Ясунага, игрок четвертого дана, близко знакомый и с мастером, и с Отакэ, сказал:
— По-моему, ни мастер, ни Отакэ не анализировали эту партию во время перерыва. Отакэ — человек педантичный до странности, он не стал бы анализировать игру, пока мастер лежит в больнице.
16
На самом деле этот матч состоялся в 1933 году.
17
Тоби — «прыжок», ход в го.
18
Ноби — продление от своего камня.